От мира сего
Я люблю читать книжки. Всегда любил. С сопливого даже детства.
Потом вырос. И обнаружил, что кроме книжек есть еще Книги, а о них я имею весьма смутное представление – как школьник, спихивающий сочинение по «Войне и миру», передирая критическую статью из хрестоматии. (Я так, в принципе, и делал – разве что тупое переписывание чужих мыслей заменял творческим их изложением с налетом собственных фантазий; прокатывало на ура.)
Продолжая испытывать тайную (и явную, впрочем, тоже) порочную (и благородную, блин!) страсть к пиратам-индейцам-мушкетерам, равно как и к вампирам-пришельцам-привидениям, я принялся, повзрослев, из любопытства (и некоего смутного ощущения собственной неполноценности, что ли) ликвидировать вопиющую сию необразованность. С присущей мне (неизвестно откуда) системностью и выработанной (тут годы постарались) вдумчивостью я стал читать собрания сочинений Титанов и Светочей (за наличие коих в дому спасибо папе – тем бо́льшая благодарность ему, что школьные свои сочинения я «сочинял» на основе обширных сопроводительных статей в этих собраниях, недоступных училке).
Отдельные Перлы и Вершины классиков были, конечно, знакомы ранее. Находясь внутри языка, пропитываясь, независимо от желания, культурным кодом окружающего народонаселения, увернешься разве от «я помню чудное мгновенье» или «всё смешалось в доме Облонских»? Пятерки по сочинениям сами себя не поставят…
Но, перелистывая пыльные страницы томов с золотым обрезом и мелким шрифтом для умных, забираясь с подошв на плечи Маякам и Памятникам, я пропитался – незаметно, но неотвратимо – удивительным ощущением…
Страшным – и одновременно прекрасным!
…что они, Великие Писатели, тоже люди.
Потому что, оказывается, у Пушкина-Лермонтова на одно гениальное стихотворение – полста средненьких, у Толстого-Достоевского на глубокую страницу – сотня мелких…
Люди как люди, короче говоря. «И милосердие иногда стучится в их сердца…»
Это осознание – Открытие, не побоюсь слова! – парадоксальным образом воздействовало на меня: укрепило восхищение Гениями – и приблизило, сроднило с Человеками. Суровое чело на Портрете будто подмигнуло: да, я такой же оболтус, с тараканами и трещинками, слабый и неуверенный, подверженный страстям и заблуждениям; ну, повезло разок-другой выразить невыразимое, так это каждому, наверное, под силу; садись, братуха, рядом на завалинку – потрындим за жисть…
И ты подмигиваешь в ответ, и задирается сам собой подбородок, и медовая лепешечка тает на сердце.
И живешь дальше с новыми силами – делая, что считаешь должным, и не взыскуя выгоды.