Восхождение Бурри. Глава 4
Взгляд Рекатрулы подёргивается матовой плёнкой.
Словно отжившая своё конструкция, она складывается пополам и продолжает крениться вниз, пока не упирается во что-то мягкое. Мокрая шерсть. Животный запах наполняет ноздри, и Рекатрула вдыхает его полной грудью. Улыбается. Попытка зарыться глубже приводит к глухому округлому рыку, который будто окутывает девушку. Она подаётся вперёд. Жесткая влажная шерсть щекочет рану на животе и ожог на ноге, но Рекатрулу это не останавливает. Она хочет погрузиться в это существо с головой. Но чьи-то руки придерживают её, корректируют импульс. Горячее дыхание пахнет кислятиной водорослей и солью. Пальцы нащупывают под шерстяным покровом мощные, бугристый мышцы. Горячая плоть. Но Рекатрула не боится обжечься.
— А ты на горбу собираешься её тащить?
— Нет. Просто чудно, насколько разявлен твой кошелёк.
— Может у нее и искрит в мозгах, — говорит Женя, — но меморум она стыбрила, значит тему рубит. И не ссыкуха: стащила сладенькое из-под носа корпы и сиганула в Глотку. А из корпы хер что вытащишь, если не работаешь внутри. Может она прогер или менеджер. В любом случае, чо-нить полезное из неё выдавим.
— Как ваше превосходительство пожелает.
Рекатрула трётся щекой о мех и открывает глаза. Сквозь поле из спутанных чёрных волосков, колышащихся у самого её носа, ей не удаётся толком ничего разглядеть. Много цветных пятен: какие-то движутся, другие замерли на месте. Что-то вспыхивает вдали, и через секунду уши наполняет скрежет и весёлая ругань на незнакомом Рекатруле языке. И над всем этим царствует ветер: грудь и живот девушки согревает тепло мощного тела; плечи и спина покрываются мурашками. Давно ей не приходилось мёрзнуть и чувствовать живой ветер на коже.
— Ага. Какие-то парни из гаража. Даже мурыжиться не стали. Похоже, у них там жопа горит.
Шерсть зашевелилась. Мерное покачивание выдало в ней четырёхногое существо. Рекатрула попыталась обратиться к памяти, но кто-то будто лишил её прав доступа. Фрахтхаунд… Она знает, что это, точно знает, но слова вертятся бесхозными пассивными спорами в голове и никак не желают складываться во что-то осмысленное.
«Пусть», — думает она и прекращает все попытки.
Пятна вокруг движутся, как и сама Рекатрула. Происходящее напоминает ей последний трип, устроенный в лабиринте глитчистов. Кажется, что смещается сама реальность, а ты остаешься на месте. Приглядись к тому, что тебя окружает. Всё колышется, будто тонкий тюль. Протяни руку. Отодвинь.
Наружняя часть порта заканчивается быстро. Остаётся за спиной равномерный рокот голосов и гул антигравов. Мелодия мусорщиков. Пружинящая под ногами сетка — их танцпол. Череда бесконечных сделок, так что прищурь глаза, и увидишь как потоки цифр, летящие сквозь споронет, соединяются в мощном выплески кайфа для всех и каждого: заказчикам — материалы, мусорным флибустьерам — пачка гренгов на ещё один день, неделю, месяц. Часть ржавчины на сходнях и пирсах образовалась из-за крови раненых. Умершие остаются частью Сети, пока очередной разрыв не отправит их вместе с горстью гниющего мусора в последний полёт до серой глади Финского разлива.
Внутри порта тот же бедлам. Столпотворение царит и здесь: в глазах Рекатрулы пятна пускаются в калейдоскопический хоровод. Запах гуще, он почти осязаем — духи, гнильца, резкий мускус пота, мокрая шерсть, кислое молоко и нетерпение. Часть пятен отправляется на промысел. Другая — устраивать свою жизнь в Яме. Ром и Женя то и дело останавливаются, пожимают кому-то руки, перекидываются парой слов. Язык — дикая смесь скрипящих звуков и вывернутого наизнанку ингла. Рекатрула пытается понять смысл, но он всё время ускользает.
«Я в интериале?» — спрашивает она себя, и ждёт, что чужой голос даст ответ. Ведь прямо сейчас крохотная искорка путешествует по её мозгу, подсвечивая старые, рыхлые воспоминания. Рекатрула ловит её внутренним взором, и мир вокруг перестаёт существовать. Она слишком яркая, чтобы быть частью девушки, ведь тогда бы она давно её заметила. Что это?
— Шуруй, — доносится до неё привычный панслав в исполнении Жени.
— Кусочек, а? Чо ты? Потом нарастит! Ну рубани по-братски…
— Э, не, не! Чо ты? Лысого своего спускать на меня будешь? Ну мразь, а!
Острые ноготки царапают локоть Рекатрулы. Рука лишь спустя минуту после того, как они пропадают.
— Их мир по-другому раскрашен.
— Вот только не начинай нудеть, а!
Несущее Рекатрулу тело кренится вперёд. Девушка чуть сползает, но её тут же опутывает толстый шерстяной провод.
— Нашей Алисе совсем плохо. Надо бы поторопиться.
Шум оглушает. Свет настырно просачивается даже сквозь опущенные веки. Гомбо-бетонный смрад забивает ноздри.
«Добро пожаловать в Яму, сестричка».
— Ща подкатит бинджо. Подыми ей руку.
Рекатрула успевает заметить тонкий язычок иглы: бесстыдно-красный, будто язык. Она интимно соскальзывает в ложбинку на локте и с мягкой настойчивостью протыкает кожу. Никакой боли.
— Что это? — ворочает языком Рекатрула.
— Дравечи. Или хочешь трипануть на дешёвых псиделиках «Ганеши»?
Чувства обострены: она чувствует каждый миллиметр входящей в неё иглы. Мозг тонет в резком выплеске адреналина. «Оболочка нарушена!». Сопротивление вялое, у организма не осталось резервов энергии, к тому же руки Рома так крепко держат её за плечи. Они пульсируют теплом. Ритм напоминает о биении сердца. Слишком медленном биении сердца для человека.
— Они… накачивают… — слова вываливаются из лениво шевелящихся губ.
— «Ганеша.Трип» — конченые сектоиды, — отвечает Женя. — Но бинджо липовее ты не сыщешь.
Ярко-зелёный блэнд подкатывает к обочине, мягко поскрипывая биопластовым крылом о поросший мхом-паразитом поребрик.
Перед посадкой в бинджо Женя вкалывает дравечи и себе. Ром отказывается, чуть мотнув головой и улыбнувшись краешком губ.
Стоит пассажирским дверям хлопнуть, как пространство начинает заполнять лиловый туман. Нестерпимо пахнет лавандой — отчетливый признак псиделиков. Они всегда пытаются замаскировать едкий аромат исходных ингредиентов парфюмерией. Ароматизаторы, идеально копирующие натуральные стоят целую прорву грэнгов, потому для массового производства всегда выбирают дешёвый синтетический эквивалент. И он ничем не вредит здоровью. Только заставляет пожалеть о том, что род человечески сохранил обоняние.
Когда лиловый туман рассеивается, Женя полу-безумно улыбается водителю. Рекатрула залипает в окно. Ром покачивается взад-вперёд, закрыв глаза. Насладившись произведённым эффектом, водитель закрывает непрозрачную мембрану между собой и пассажирами. Бинджо срывается с места.
Яма полыхает всеми цветами разом. Необычная, дикая, разнузданная. Она прикладывает к глазным яблокам Рекатрулы свои обжигающе-горячие губы и оставляет неисцелимый след. По тротуарам движутся миллионы людей, одетые во всё, что когда-либо придумывало человечество. Кислотные и невзрачные блэнды, ваны и циклы, несущиеся по широким, пружинящим гомбо-магистралям. Каждая стена — произведение обезумевшего кубиста. Нежно-розовый, лимонно-жёлтый, кроваво-красный, грязно-белый и всепожирающе-чёрный. О, стены, царство кричащих и безвкусных вывесок, цветных витражей, расползающихся тэгов уличных бомбил из хищного, радужного мха. Чехарда! Хоровод! Бесконечный калейдоскоп! Тонны испарений, складывающиеся в облака бактериологической угрозы высочайшего уровня. Громкоголосый хор всех шести языков, достойный самого большого плавильного котла со времён освоения Северной Америки. Ода бесконечной свободы гиперлупа, вырвавшегося из растерзанного бомбой туннеля и несущегося на всех порах к прекращению собственного существования. Ярчайшая вспышка на небосводе. Рекатрулу протаскивает сквозь него, как сквозь лабиринт из битого стекла и острых шипов: ошмётки того, что она могла бы назвать «памятью», «собой», «душой» оседает на раздвижных дверях, на смеющихся широко раскрыв пасти девушках-мутах, на плащах, зеркальных очках, жидких кольцах для пирсинга, сбитых в кровь костяшках пальцев, выпуклых биопластовых коленях, выгнутых назад. Дыхание замирает. Часть управляющей программы проваливается в цифровой хаос, и тело Рекатрулы забывает, как снабжать себя кислородом.
Стук ладони о толстый биопласт. Мягкая клокочущая ругань на зонго в ответ.
«Дорога — сила, у которой нет конца…».
Голова Рекатрулы дёргается от резкого поворота. Висок соприкасается со стеклом. Время замирает на миг, а после сыпется, сыпется, сыпется…
Ярко-белый свет. Рекатрула тянется, чтобы впитать его всем своим существом. Нет. Она растворяется в нём целиком, без остатка. Кожа, мышечная ткань, хлопья нервов, кости. Вся жидкость. Все слизистые поверхности. Всё, до последнего обрывка мысли.
Свет, бивший всепоглощающей волной всего мгновение и целую жизнь назад, истончается, оголяя плотные чёрные швы. В утончённых изгибах узнаётся плитка. Обычная биопластовая плитка «под керамику». Она белая и крайне эффективно отражает свет. Лампы выкручены в максимально холодный спектр. Глаза режет. Слезы текут по щекам, надеясь смягчить атаку. Щекотно!
— Вон отсюда, ублюдки, вы думаете, мне духу не хватит шмальнуть?!
Крики жгутом обвиваются вокруг головы Рекатрулы. Сдавливают до хруста. Она издаёт что-то вроде стона, почти писка новорождённого щенка, голову которого уже сунули в мешок.
— Господа, — холодный, в тон свету, голос охаживает присутствующих ледяной волной. Рекатрула чувствует кристаллики льда в своём кровотоке: они царапают вены и артерии. Опасно.
— Бабуло, угомони свою стерву…
— Женя, — произносит незнакомец, и мусорщик обмякает. — Йорунди выполняет свою работу. Она охраняет покой моих пациентов. Будь мы чуть менее близкими друзьями, я бы уже застрелил тебя, но вижу, почему ты так переживаешь. Минуточку.
Голос смещается. Теперь Рекатрула не может разобрать слов, но холодок по-прежнему бежит по спине и плечам, проникая внутрь. Сковывает мысли, срезает целые пласты эмоций.
— Йорунди, подготовь операционную номер два.
Недовольное хныканье тонет в шорохе толстых колёс. Дыхание Рекатрулы сбивается, в лёгких булькает. Кашель. Привкус меди на губах.
Лысый уходит бесшумно, но его отсутствие заметно. Будто меняется состав воздуха.
— Ты сегодня вознамерился меня обидеть, Женя?
Ухмылка Бабуло походит на треснувший лёд. Когда ты не видишь трещины, но слышишь сухой хлопок.
В глазах Рекатрулы стоит тьма. Осыпавшееся время не желает складываться в картинку. Паника захватывает управление конечностями. В то же мгновение их крепко прижимают к холодному металлу мягкие ремни из шелковистого синтека. Бунт подавлен, даже не начавшись.
— Сверху. Вижу по естественному иммунитету. Значит, вся та гадость, что скидывали на нас годам, теперь резвиться с её клетками. Ирония…
— Короче, ты сечёшь откуда я и знаешь, почему я хочу, чтобы она выкарабкалась.
— Зависит от неё, конечно, — произносит Бабуло, — но я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы твой маленький проект осуществился.
— Слыш, дело не только в мутках.
— Я знаю, просто ответная колкость. И мы обдерём тебя как липку, знаешь?
— Тогда оставь предоплату у Йорунди и проваливай из моей клиники. Я люблю работать в тишине.