(Не)метрическое пространство и вновь крупицы эпистемологии.
За пределами сообщества целый мир, в который можно податься. Вывалиться из безопасного пространства на простор раздора измеренного и не-измеренного пространства. (Не)измеримо ли не-измеренное? С очевидностью наличествует такое пространство, явления которого не схвачены символической сеткой познания, но оттого не следует, что пространство это вовсе измерено быть не может. Схватывание символической сетью — наделение вещей (правильными) именами и выяснение связей между ними. Символическая сеть — карта, посредством которой опознается сущее в том или ином качестве; она отграничивает вещи одну от другой, предписывает им верное положение. Тот, кто дает имена — творец вещей\господин сущего, тот, кто остается верен молчанию — учредитель лишенности\бездны; эта топорная дихотомия удобна, чтобы определить различие метрического и неметрического пространства, иначе их определить можно как место названное и место безымянное.
Бибихин полагал, что лес, понятый как первое имя не-метрического пространства, будучи изгнанным из повседневности, возвращается в форме отравляющего чего-то, которым человек себя наделяет для выхода в не-метрическое пространство. Зачем метрическому требуется неметрическое? Для определения этого требуется заняться познанием познания, и определить то, каким образом познание двигается. Познание начинается мучительно и неоправданно; мучительно потому, что всякое познание преодолевает оформившееся ранее знание, перешагивает его, даже если сотрудничает с ним; а неоправданно потому, что всякое познание при своей начале не имеет обоснования для себя, и оттого действует безосновательно до того, пока не сформирует себе доказательных оснований. Познание начинается как эпистемологическое несогласие крайне провального характера, оттого каждое познание развивается как трансформация собственной несостоятельности в обоснованный успех, которого не могло не случиться.
Не-метрическое пространство вовсе не приспособлено для жизни. Там нет вещей, т.е. потенциальных предметов, пригодных для оптимизации обхождения с действительностью (приспособлений). Человек, лишенный предметов, т.е. познанного — не способен обживать сущее, необжитое сущее — пространство отданное неспособности противостоять смерти. Оно не отдано самой смерти, смерти нет в ряду вещей, аналогично нет ее и там, где вещей не обнаруживается.
Казалось бы, ее выдает отсутствия, например отсутствие кальяна на табуретке, но отсутствие есть, оно оказалось замечено, смерти же замечено не было. О наличии конца свидетельствует начало по закону совпадения противоположностей в том, что речи не поддается, следовательно, о смерти свидетельствует факт рождения. Мы могли видеть чье-то затухание и превращение тела в труп, но отчего мы решили полагать, что смертны сами? Знание здесь возможно по аналогии, но аналогия эта не будет строгой, т.к. всякий человек отделен своей специфичностью от других, т.е. может полагать ее исключительностью. Попытки изобретения бессмертия или хотя бы более продолжительной свидетельствуют об этом, только там происходит отталкивание от предшествующих людей, а не индивидуальной отличности. Откуда мы обладаем знанием о собственном рождении? Рождение детей (своих\чужих) мы могли видеть, но с чего вдруг мы убеждены в том, что родились сами? Нам это выдает мышление, устроенное членяющим образом, и молчание, лишенное устройства. Если мы мыслим некоторому всякому явлению начало и границы, и лишь запредельному непосредственное пребывание, то мы, поскольку мы находимся внутри внутри метрического пространства — действуем по его логике. Следовательно, мы имеем начало и ограничения существования, следовательно мы смертны.
Человека нельзя помыслить внутри не-метрического пространства (как и всякое явление), следовательно нельзя мыслить там бессмертие человеку.
Известная банальность: то, что полагается лекарством — при превышении некоторого порога оказывается разрушением обжитости жизненного мира. Обживание мира лимитирует снабжение не-метрическим, т.е. не поддающимся речи, т.е. не поддающимся хотя бы какому-то управлению. Несказанное находится в повседневном обхождении, доведенное до уровня, где оно является раздавленным несказанным; ведь нет ничего кошмарнее, нежели столкновение с ним. При столкновении с несказанным виден лишь ужас\восторг, который оно вызывает. Псевдо-Дионисий называл этот эффект от познания специфического объекта божественным мраком.
Представим: человек оказался в том лесу, который описывает Бибихин; в лесу нет ничего, с чем можно будет нечто поделать, т.к. лес по определению — пространство не-измеренное, и представляющееся испуганному неизмеримым. Для того, чтобы нечто поделать, необходимо распознать отдельные сущности, подвергнуть лес членению, даже назвать его: “лес”. Наброшенная символическая сеть, какой бы примитивной и ограниченной она не казалась — есть возможность и даже обещание вырубки этого леса.
Разделение на вещи дано познанием, а не сугубо зрением; чтобы увидеть вещь — необходимо распознать ее центр и отделить преходящее от непреходящего, эту деятельность следует признать познавательной, и оттого перепоручить зрению медиума процесса, а не автора деления мира на вещи. Познание не останавливается, не ждет лучшего момента. Сделав шаг, оно не пожелает отступать, если не натолкнется на собственную неспособность. После того, как лес окажется размечен, познание примется строить внутри него некоторый не-лес, пространство метрическое, где вещи упорядочены и отданы распоряжению. Как только появился первый не-лес, начался хрупкий процесс обживания сущего. Когда пространство не-леса станет существеннее, чем лес, то не-лес получит позитивное имя, а лес (не-метрическое пр-ство) приобретет негативное имя, например “загородная местность”.
Верность познанию предполагает невыносимый голод; после каждого насыщения этот голод только обостряется. Представим: после хорошего сна человек идет умываться, но начав умываться, он обнаруживает, что с каждым умыванием его лицо становится только грязнее, и только непосредственно в процесс прикосновения воды к лицу случается интенсивное облегчение. Можно вспомнить две противоположные формулы желания Лакана и ДеГ (Делеза и Гваттари): а) желание — это нехватка, которая только углубляется б) желание это не только нехватка, желание — прежде всего производство. Познание — это неограниченная нехватка, которая только углубляется, потому она и является производством, ведь каждое омовение предоставляет как новую озадаченность, так и результат устранения предыдущей (продукт).
Вернемся к вопросу: не-измеренное кажется измеримым в познавательном голоде, ведь иначе познание полагать не может вовсе, но неизмеримым кажется оно тому, кто перепуган могуществом не-измеренного. Он отказываясь от познания, отказывается от себя.
Созерцание, как было сказано ранее, настолько полно, что ему не требуется никакого познания, как и никакого созерцания. Созерцание не игнорирует себя, оно не знает ничего о себе. Созерцание не состоит с собой ни в каких отношениях, как созерцатель не имеет к себе ни малейшего отношения. Познание изобретает к себе непосредственное отношение, когда начинает мыслить само себя. В момент, когда оно становится занято собой — оно открывает новый ресурс нарастания\утоления голода. (Банальное уточнение: познание познания — не подготовительная работа, а равноценная по полноценности работа познания, оттого оно способно быть занято собой все время).
Пространство зар(а\я)женное познанием, испещренное его следами — будет наиболее голодно до некоего чего-то, которое нельзя отыскать в мире, познанном удовлетворительно. Удовлетворительность познания может мыслиться различно, познание, вероятно, в процессе развертывания изобретает себе точку удовлетворительности, напр. устранение выживания или, если ослабить, устранение неминуемости выживания.
Знание о познании мнительно набирается наукой, которая уже многократно покрыла мир подробными коврами своих символических сеток. Познание познания начинается в момент, когда познавательный голод не находит в жизненном мире себе нового продовольствия. Теперешний мир это сытный пирог, приготовленный познанием материала собственного голода.
Созерцание дано в преображении, которому необходимо сообщество. Преображение, которое можно расписать по ступеням и траекториям, происходит каким-угодно образом, т.к. иерархизация и записывание его последовательностей суть формализация чьего-то опыта преображения, сделанного практикой некоторого сообщества. Прохождение лествицы у Иоанна Лествичника, как и прохождение стадий в различных оккультных практиках — работает на преображение потому, что некто, открывший эту траекторию преображения, имел достаточно веры в нее, чтобы мыслить этот опыт всеобщим и формализовать его во внятную последовательность.
Неуместно поднимать вопрос о посмертии, но интересно понять, каким образом гипотезы о нем возникают. Отсутствуют данные, следовательно, гипотезы о посмертии происходят из более общего способа рассуждать о сущем, и конкретнее — о человеке, или некоторых человекоподобных конструкциях. Если у нас нет наличной, предельно доверительной нам антропологии, если мы не можем сказать о человеке чего-то конкретного помимо обилия затруднений — то следует указать, что после смерти с человеком “не происходит ничего конкретного”. Данная формула расплывчата и не дает ничего, но является хорошим барьером для закрытия от вторжения сторонних эпистемологий того пожарного хода, каковым является вопрос о посмертии.