Сообщение для Матвея Ш., посвященное связям сообщества, созерцания и политического участия.
Раньше казалось, что опыт встречи с тем, что речи не поддается — уже мой или может стать моим. Но опыт встречи не может мыслиться персоналистично, т.е. посредством некоторого “меня”\личности\души\психики. Несомненно, можно составить феноменологию аффектов, связанных со встречей, но это будет описание внешнего порядка, чуждое непосредственно встрече. Фиксация переживаний относительно “нуминозного”, сделанная Отто, вполне себе показательна относительно состоятельности попыток нововременной науки посредством своих методов заняться тем же, что и негативное\апофатическое\мистическое богословие. Получилось, конечно, достаточно достоверно, но зафиксированное может быть по праву названо пост-экстатическим знанием, т.е. знанием о структуре экстаза как аффекта; это тривиализирует опыт встречи, делает его такими же коллизиями души как влюбленность, обида и ненависть. Встреча может вызывать аффект, но как было сказано в “расширенном прояснении созерцания” — не аффект в ней наиболее важное. Более того, как сказано там же, аффект отображает проблемы апробирования случившегося, а не какие-то “духовные достижения”. Если выражаться более нормативно: “Специфика религиозного опыта определяется тем, что в нем можно испытывать только то, что не восходит к самому опыту”; но религиозное, опять же, неравно созерцательному.
Философская феноменология религии, тем не менее, обладает в предшествующих и теперешних своих формах благоприятной методологией для разъяснения взаимодействия души и превышающего ее опыта, оттого мышление о созерцании из всех других теперешних наук о “священном” и “религиозном” наиболее приближается именно к ней. Между философской феноменологией религии и мышлением о созерцании нет и не может быть равенства, ведь феноменология не ставит себе целей преображения и созерцания, а является наукой, заинтересованной в истине. Феноменология не мыслит свое изыскание упражнением, в ней есть отчетливое целеполагание, большее значение результата в его сравнении со процессом.
В “Евангелии от Фомы” сказано, что требуется “сделать руку вместо руки, внутреннюю сторону как внешнюю”, голову вместо головы, и тогда ты окажешься посреди этого самого места, которое куда больше, чем всякое “здесь”. Что имеется в виду? Ничего конкретного, и тебе необходимо перестать быть чем-то конкретным, вообще быть чем-то, дабы оказаться посреди этого самого места. То, что речи не поддается — само не есть что-то конкретное, и встреча, названная выше, потому не имеет тех, кто на ней сходится. Созерцание — всегда взаимно, оно единственная соразмерная любовь, именно потому, что в этой любви нет никаких любящий и нет объекта любви, т.е. нет интерсубъективности. Встреча потому может быть названа событием, но это событие не может быть отчетливо помещено в какой-то временной и пространственной точке. Обозревая свою давнюю речь, уже достаточно познакомившись с созерцанием, ты замечаешь, что оно всегда было там, что оно часто помогало тебе выстроить наиболее верную тропу до себя, хоть ты ничего о нем тогда и не подозревал, а сегодня ты лишь знаком с ним, знанием притом не обладая. Всякая предшествующая и теперешняя речь, как кажется, оказана косвенно посвящена созерцанию. Здесь уместно разделить знакомство и понимание, такие глаголы как “узнать” и “понять”. Относительно созерцания невозможно какое-то понимание, т.к. оно будет, по выражению Мариона, заслоняющим концептуальным идолом, препятствующим тому знакомству, которое относительно созерцания возможно. Поэтому невозможна теория созерцания, возможно мышление о созерцании, способное выработать теорию сообщества и политическую теорию. Политическая теория здесь будет производна от теории сообщества, т.к. политика есть лишь доступная нам деятельность, сообщество же должно занять место индивидуальной души\личности, которой требуется оскудение. Сообщество — то, что следует ставить себе целью, сообщество — наиболее спасительное из того, что получится предположить.
Что такое теория? Рабочее мышление, снабженное основными гипотезами и доказательным их подкреплением. Теория ставит себе задачи, расширяется и утрачивает недостаточное в себе. Теория сказывается различно, но теория доступна точному изложению. Феноменология — теория, метафизическое учение Аристотеля — теория, созерцания — не теория, а мышления со своими задачами, которые заранее полагаются невозможными к исполнению.
Можно найти точку во времени и пространстве, где созерцание было узнано как созерцание, но определено в таком качестве оно было только позднее, когда концептуальный аппарат был для того приобретен. Приобретен, как кажется, он был весьма случайно, но если созерцание было узнано как созерцание, хоть и знакомство это было далее утрачено, то созерцание должно было провести тебя к приобретению такого знания, которое позволило поселить созерцание неподалеку от себя. Созерцание не имеет плодов, если не делать его наукой.
Если делать его сугубо программой повседневности, то оно будет одним лишь постоянным упражнением в оскудении. Упражнение это не ведет к преображению, но посредством оскудения доступно приобретение отрешенности. Отрешенность имеет свои плоды, и они достаточно горестны для “я”, которое будет оценивать промежуточные результаты приобретения отрешенности, пока вовсе не потеряет заинтересованности в себе. Если помимо отрешенности сохраняется “я”, то оно вероятнее всего посредством приемлемой эпистемологии назовет плоды отрешенности “симптомами” и предпримет восстановление “я”, т.е. некоторую терапию. Борьба между оскудением и терапией будет весьма неуместна и муторна. Оскудение, что достаточно очевидно, противоположно терапии, до некоторой меры удивительно, почему до сих пор не оформилась полемика между сторонниками терапии и сторонниками оскудения. Вероятнее всего потому этого не случилось, что научная полемика сегодня организована по новоевропейской модели, следовательно оба противника должны придерживаться базовых установок новоевропейского мышления, а приязнь к “я” — одна из первых его аксиом; наиболее отчетливо это зафиксировано формуле Канта “должно хотеть мочь волеть”, т.е. должно желать быть “я”, волящим и мыслящим.
Приязнь к созерцанию порождена у нас зачастую негативными последствия политики, ведь если бы нам нашлось деятельное место в прекрасных домах и на раскрашенных улицах, то у нас не было бы досуга, где поселилось бы страдание, кажущееся беспричинным. Политика предполагает вынесение аффекта во внешнее пространство, но теперешняя политическая обстановка не располагает к такому участию, оттого аффект остается с его носителем. Он стал подсуден терапевтическому и философскому мышлениям, а у них не вышло куда-то аффект деть или поместить его во внятный причинный ряд. Если мы не способны понять причину чего-то самостоятельно, а знающие эпистемологии представляются несправедливыми\вражескими, то мы заселяемся внутрь беспомощности, от невозможности что-то поделать начинаем в ней упражняться. Упражнение способно приоткрыть соединение всех чувств, синерезис, через него до “точного насыщенного незнания”, т.е. устойчивой формулы созерцания, очень небольшая дорога. Упражнение было описано ранее, и как бы оно ни было устроено в некоем индивидуальном случае, оно приведет к созерцанию. Созерцание, тем не менее, требуется удержать, только наука созерцания способна удержать его. Теперешняя, лишенная уклада повседневность, достаточно текуча и путана, чтобы даже при наличии науки созерцания она может навязывать нам свое знание, представляя голую фактичность как единственную истину. От повседневности требуется спасение, поэтому передача части своей жизни общине может быть достаточно благотворна.
Затруднительность политического участия и невозможность даже при некоем благоприятном его раскладе найти там окончательную спасительность привела нас к мышлению о сообществе. Сообщество приобретает специфическую затрудненность, отрешается от той ситуации, которой продиктована современная ему политика, и даже если входит в нее, то все равно держит некоторую дистанцию. Сообщество — проект обособления от политики, которая все еще полагается необходимой и способной на исправление положения, но не полагается притом спасительной. Сообщество — проект утопический, ведь он является реакцией на утрату спасительности прошлым ее средоточием.
Созерцание не растет ни из какой конкретной исторической ситуации, оно всегда ново и притом одинаково, но именно проблемная политическая ситуация, где благоприятное место не будет нам подготовлено даже при оптимальном раскладе, отвела нас от привычных форм участия. Политическое участие нормативно для нововременного мышления, сообщество — относительно недавнее открытие для него. Сравнительно объемная литература конца 20-ого века по поводу сообщества свидетельствует нам, что изолированная от сообщества форма политического участия утратила притягательность по крайней мере для части тех, кто участником пожелал остаться. Можно предположить оттого, что это не инновация последних 20-ти минут, а скорее общемировая послевоенная тенденция. Сложившаяся политическая ситуация и предшествующий опыт показали, что развиваться далее “основная политика” будет либо на манер безостановочного передела того или иного ресурса, либо застынет в некой форме, которая лишь для небольшого кол-ва жителей повседневности окажется удовлетворительна. Потому отдельные участники в любом случае снова попытаются пересмотреть ситуацию, какой бы она ни сложилась. В этом нет ничего спасительного, нет благоприятного горизонта переделу ресурсов, есть только стабилизация и эскалация вражды в той политике, которая по Шмитту определена понятием “врага” в различии с “другом”, понятным как инструментальный союзник, т.е. потенциальный враг, тем нее выгодный на данном этапе завоеваний в качестве союзника.
“Быть где-то там куда больше чем здесь” — та форма созерцания, за которой очень легко разглядеть эскапизм, который вызван только лишь неприязненными отношениями с повседневностью. Но нет никакого “здесь” в повседневности, ее житель разбросан между множественными “там” будущего и прошлого, своего и постороннего, где путается поминутно, не имея никакой внятной навигации. Созерцание — пребывание в некоем “там”, которое не разорвано, не подвластно исчислению и не может быть зафиксировано. Повседневные “там” — фиксируются и подсчитываются, хоть и перепутаны между собой.
Находиться в “этой конкретной жизни”, быть “здесь” = быть отрешенным. Потому сообщество, производя эту конкретную жизнь, создает для себя отрешенность. Сообщество обслуживает цели оскудения, ведь личность, занятную множественными “там”, приземляет во весьма конкретное “здесь”, подготавливая ко вхождению в такое там, которое куда больше, чем “здесь”. Множественные “там” повседневности меньше, чем единственное “здесь” отрешенности. Отрешенность ничего не знает, ничего не хочет и ничего не предполагает помимо себя. Отрешенная душа уже не душа в привычном ее понимании, она незамутненная готовность, та полость, где должно оказаться что-то помимо нее. Отрешенность — единственное нам доступное “здесь”, и само “здесь” — для всех однако по своей сути, но облик у отрешенности может быть различен из-за того, чем был отрешенный до приобретения отрешенности, и вследствие специфики той тропы, посредством которой отрешенность была достигнута.
Созерцание нельзя мыслить вне сообщества, а сообщество нельзя мыслить без созерцания. Объединяет их специфическая задача приобретения отрешенности, понятой как процесс деятельного оскудения с подменой оснащенного волей и мыслящего “я” тем, что уместно назвать готовностью. Готовностью к чему? К преображению, у которого нет стартовой и финальной точки, а есть только пребывание. Это будет разъяснено в дальнейшем, для этого требуется еще раз помыслить аскетическую психологию\оскудение.
Сообщество не избирается в силу погодных закономерностей, оно, как можно сказать несколько подчеркивая его положение, отброс политики. Но отброс добровольный, перешагивающий в отрешение поначалу бессознательно, но позже оставаясь в нем себе подотчетно. Что такое политика? Она, очевидно, будет нами мыслиться постольку, поскольку мы в политическую ситуацию включены. Политика, происходящая для деполитизированного ее участника где-то неподалеку от него, будет представляться набором находящихся в соседней комнате ужасов, которые могут его обидеть. То есть политика будет полагаться тем, что неподвластно, близко и способно нанести ущерб.
В пространстве господства уклада нет политики как явления, т.к. ей неоткуда мыслиться там. Следовательно, мышление о политике и ее определения в этих условиях не будет вовсе. Политику подменяет там поэтапное развертывание уклада и блуждание анонимных слухов, служащих альтернативой публичной дискуссии при отсутствии политики. В пространстве господства уклада тоже происходит передел власти и ресурсов, но процесс этот может быть его участниками даже не замечен, т.к. происходить он вероятнее всего будет крайне подспудно. Уклад удерживает осуществление господства и его передел в предсознательном, не выпускает в прямую речь. Когда уклад общины дает трещину, община оказывается способна перерасти в сообщество, в сообществе уже может появиться риторика. Если мы обнаружим в сообществе риторику, то посредством нее мгновенно выйдем на случившуюся политику. Так что такое политика? Определение этого понятия будет зависеть от того, какой способ участия, предшествующий политическому действию, мы избираем для себя. Если мы будем мыслить политику утопически, то “друг” и “сообщество” будет значить для нас немало, если “реалистично”, то понятие “врага” стоять стоймя посреди каждого предложения нашего определения. Политика — слепок того способа участия, посредством которого мы шагнули внутрь того, что может быть справедливо понято и как вынужденное самоубийство всякого добра, и как единственная достойная жизнь, роскошь уготованная наиболее интенсивным.
Может ли община уничтожить сообщество, или наоборот? Концом истории, насколько бы утопичным\благополучным мы его себе ни представляли, будет как раз окончательное преобразование всякого сообщества в общину, где вновь уклад представится достаточным. В чем примечательность фигуры трикстера, в качестве которой для нас может выступить концептуальные персонажи “Сократ”, ”Диоген” или подобные им? Эти фигуры пытаются преобразовать общину афинского полиса в сообщество, обеспокоенное своим положением. Сообщество берет свое начало не в несостоятельности уклада — ведь даже самым скверным укладом можно жить сколь угодно долго, — сообщество берет свое начало в обеспокоенности укладом, в подмене его устойчивости сцепкой тревоги и мышления. Сообщество — и причина политики, и ее порождение. Для обоснования этого требуется мыслить город и его политическую историю.
*
Предощущение необходимого наступления конца мира\мирового процесса не предполагает с необходимостью сотворенности мира и сообщенности ему отчетливого начала во времени. Обнаружение того, что речи не поддается — не обязывает нас к теизму какого-либо типа или отрицанию бога; “божественное”, как и “сакральное”\священное” — только один из способов осмысления того, что речи не поддается, а мышление — не единственный способ обхождения с ним. Оно — не свидетельствует о сотворенности мира или каком-то его происхождении из первоматерии по естественным причинам, легитимность объяснения космогенеза и космологии через несказанное требует доказательства. Несказанное не порождает онтологии и\или теологии, определение его через “что” и “кто” является оптимизацией его под нужны мышления, нуждающегося в схематике внятного обхождения с отдельной вещью и вещами вообще.
Предпочтение персоналистичному пониманию того, что речи не поддается (определению его через “кто”) может отдаваться потому, что общение предполагается множественным, подвижным и творческим, в отличие от доказательного постановления истин относительно некоего “что”, т.е., по выражению Паскаля, — конструирования “Бога ученых и философов”. Противопоставленный ему “Бог Авраама, Исаака и Иакова” — не ревностное и гневное божество ветхозаветного текста, но опыт встречи, разрушительный для встретившего. Неясно, до какой меры Паскаль сам уповает на могущество встречи, а не на текст иудейского и христианского откровений, однако разворот от построения внятного сказывания о том, что речи не поддается к беспомощности перед ним — несомненно паскалевский жест. Но здесь стоит добавить, что “Бог Авраама, Исаака и Иакова” — не принадлежит им или кому-либо еще, нет никакого “держателя откровения” или жреца\ученого, наиболее знакомого с несказанным. Опыт встречи, по выражению Симеона Нового Богослова, доступен любому в любых временных и пространственных условиях, и потому формула разворота познания, предложенная Паскалем, излишне прикрепляет опыт встречи к доктрине конфессии + историческим событиям, зафиксированным в иудейском писании.
Конфессия предполагает учреждающий ее духовный опыт, наличие одного первопроходца или группы таковых, а то и вовсе единственное в истории воплощение, как это имеет место в случае христианства. Конфессия может иметь немалое положительное воздействие на узнавшего о созерцании, т.к. ее мышление может неплохо помочь аккумулировать опыт встречи, но наличие “первопроходца” и фиксированного текста откровения способно легко привести к подведению несказанного под внятные формулы.
Душа нужна только для того, чтобы там могла сбыться встреча, она — протянутая возможность, внутри которой для встречи нужно освободить пространство. Воинствующий августинизм Паскаля, проявляющийся в апологетике доктрины независимой от действий и намерений человека благодати, — попытка утвердить учение о необходимости для души одной только готовности.
*
Сообщество создает оппозицию политике, устроенной как система представительства всякой желающей этого представительства индивидуальной воли. Сообщество не противостоит политике, оно провозглашает возможность политики путем самоосуществления, ведь для участников сообщества всякая политика не основанная на сообществе является нежелательной, и потому заранее проигранной.
Уклад может распасться по внешним причинам, и это вполне может привести к тривиальной гибели общины. Сообщество образовывается при условии, что трещину уклада начинают интенсивно латать некоторые обеспокоенные лица. Они обнаруживают, что помимо теперешнего времени есть некоторое прошлое, требующее исправления последствий или возобновления, от него уже предполагается зависимым будущее. (Будущее неравно грядущему, т.к. будущее — явлено в планировании, а не в предощущении). Открытие различности временных режимов, направленности времени по какому-то вектору, переменяющих ситуацию целиком разрывов во времени — вызвано сообществом.