Первоначальные замечания об отрицании мира, жизни, чувствования и знания, а также о мирозатворении.
Слово “мирозавторение” взято из одного популярного сегодня перевода книжки, где предполагается изобретение материалистического гностицизма. Чтение может быть полезно потому, что в тексте будет неприметно лежать заготовка для познавательного инструмента или провокация на высказывание. Чтение может быть полезно, поскольку оно отталкивает от чтения, поскольку он прерывает всякое чтение. Разумеется, речь здесь идет о чтении инструментальном, привычном и доступном в условиях современности; параллельно есть чтение-упражнение, которое не дает понимания, но дает своим текстом платформу для подспудной работы и указательность, такое чтение как правило происходит с текстами, которые полагаются священными — но не только, модернистская литература в отдельных своих вариантах также такое чтение предлагает форматом текста.
Всякое чтение может быть упражнением, но для этого оно должно перестать каким-то образом полагаться полезным в познании и\или получении некоего аффекта. Такое отрешение от теперешнего чтения предлагает полное переизобретение чтения, требующее отдельной и масштабной концептуализации. Чтение может быть большей задачей для феноменологии, чем зрение или слух.
Если предпринять критику чтения, то будет обнаружено куда большее обилие парадоксов, чем при разрешении многих онтологических трудностей.
Чтение — подчинение высказанному написанного, недопущение своего высказывания перед ним. Нет момента, когда чтение будет удачным и окончательным; есть моменты, когда довлеет утомленность чтением — оно тогда выполнило свою основную задачу, вывело тело из неусидчивого состояния.
Чтение сложно отделить от читаемого, поскольку читаемое дано только посредством чтения. Читаемое мы только пытаемся увидеть, т.к. чтение закрывает собой читаемое от читателя, хоть и пристегивает одно к другому.
Чтение меньше читателя, но читатель пытается сделать себя либо соразмерным ему и заключить контракт анализа или интерпретации, либо стать меньше него и обороняться так.
Непоследовательное чтение — попытка через многочисленные и неустойчивые подчинения вовсе оказаться за пределами чьего-то властвования; умножение источников власти, однако, не приводит к избавлению от необходимости отчитываться перед ним как-либо.
Письменное слово — первый источник сообщества. Чтение — всегда попытка причастности прочитываемому. Письмо совмещает в себе попытку причастности и постулирование непричастности через осуществление высказывания. Неясно, чем действительно высказывание не причастно в момент его осуществления; очевидно, оно предполагается не-обусловенным в этот момент, но условия не-обусловленности речи пока не даны отчетливо.
Чтение теоретического текста принципиально отличается от чтения как модернистской, так и прочей литературы. Теоретический текст сопротивляется возможности собственной литературности, хоть и обставляет себе читаемость. Чтение теоретического текста предполагает подцепление высказанного за наиболее неудобные для него места, но помимо того и выведение сотрудничающего моста. В том случае, если этого не происходит — никакого чтения и не случается. Чтение теории не предполагает получения удовольствия, как и не предполагает любого другого аффекта с необходимостью.
Чтение как литературного, так и теоретического текста — имеет прямое отношение ко всем отрицаниям, которые указаны в заглавии, т.ч. от темы мы не отходили.
Утверждение жизни последует за отрицанием жизни. Желание не может покинуть пределов мира самостоятельно, а потому попытки вырваться за пределы мира неуместны. Неуместность не останавливает, а только указывает верное направление. Искать надо там, где есть наименьшая вероятность найти. Если я потерял телефон и все места обыскал, не потому ли я его до сих пор не нашел, что искал только там, где лежать он вполне себе мог? Противоречие для доверяющего себя разума будет отталкивать, но для разума, ищущего нечто помимо себя, — наоборот, завлекать.
Боль не маскируется познанием, но она и не выражается им. Попытка подойти к ней не сработала иначе, как через построение техник исцеления и оскудения. Поэтому требуется ре-акцентуация вопроса о спасении.
Почему отрицание жизни, мира и знания? Представим сообщество со всей его спасительностью, представим мышление и его задачу, представим созерцание, которое появляется периодически — мы обнаруживаем недостаточность этого для мышления о спасении, и потому требуется тематизировать его отдельно.
Как может быть нечто за пределами мира? Само понятие “мир” предполагает единство, различным образом узреваемое. Ничто не может быть за пределами мира для самого мира, аналогично невозможно для думающего о себе знания то, что речи не поддается. Спасение — чистое противоречие, знающее незнание — не контр-эпистемология, но такой способ познания, который обесценивает всякое окончательное\оформленное знание.
Сделанные теорией положительные выводы уместны как изображения становищ, как рельеф событийности познавательной деятельности — самостоятельной ценности у них нет.
Поскольку сообщество едино и единственно, то его представители, до того не знавшие о сообществе, — могут узнать друг друга, и через это узнавание обнаружить сообщество. Представители далее уже знают, как встречать друг друга и узнавать, а потому приобретают способности к обособлению, участию изнутри обособления, выходу из этого обособления навстречу преображению.
Один представитель сообщества затрагивает все сообщество. Затронутость сообщества влияет на каждого представителя, потому всякое действие внутри сообщества возвращается; переплетение отношений и страстей создает ситуацию, где всякое действие, будь то наиболее злобное и благожелательное, не имеет очевидной этической оценки на длинной дистанции. Переплетение могущественнее, чем самое упорное намерение.
Затронутости по отдельности и общая затронутость наследуются, даже если весь состав представителей сообщества изменится. Затронутость вполне может не иметь материального эквивалента, не быть нигде изображена и понята хотя бы кем-то. Потому не стоит говорить об этике внутри сообщества, как и об этике вне сообщества, следует говорить об этике на множественной границе сообщества, будь то с общиной, обществом, аномией и прочими другими понятиями, сопутствующими данному разговору.
Мирозатворение — предпознавательная данность, но не истина, которая тем или иным образом достигается. Мирозатворение предполагает неотмирное, ценностно ему противопоставленное. Но если мы способны тематизировать мирозатворение, то видимо нам дан инструментарий помышления о нем, зачем-то делающий предпонятие понятием.
Дабы тематизировать мирозатворение, требуется следующие характеристики познания:
а) Неудобство всякого чувствования, периодически ненависть к чувствованию.
б) Невыясненные отношения с телом, занятость тела отделенными и, как кажется, неуместными делами. (То, что речи не поддается — ближе к телу, чем совместным или раздельным переживанию и мышлению, ведь его воздействие отчетливо осязаемо и вполне непознаваемо.)
в) Недоверие следствиям мышления, будь то ситуативное могущество или озаряющая истина доказательного познания.
г) Догадка о том, что речи не поддается, и понимание его как неотмирного, недоступного к обнаружению в ряду обусловленных вещей.
Нежелание видеть в том, что речи не поддается, некоего творца мира, доброжелательное господствующее лицо — имеет своей причиной несогласие с тем, что оказывается дано как “мир”. Преображение — становление, которому сообщено направление, и попутным и наиболее существенным его результатом является стирание черт собственного лица и собственного вообще. Преображение не равняется самоотмене, вторая является сопутствующим и необходимым следствием первого.
Мир: а) то, что есть и само “есть” в их сопряжении, б) различным образом (восприятие, мышление, воображение) представленная нам сборка наличного, в) некое то, что мы не смогли обнаружить или ухватить речью. Мир наиболее точно определяется через полагание онтологического определения ему и параллельную критику этого определения.
Всякое понятие о мире беспомощно, если мы полагаем мирозатворение. Если бы мы имели некую внятную онтологическую истину при себе, поняли строй вещей и стали в него — то нельзя было бы предположить никакого мирозатворения. Мы как-то полагаем мир в своем поведении, а потому нельзя утверждать о несостоятельности онтологии вследствие мирозатворения. Но данная в обхождении с обусловленным истина не опровергает стремления к не-обусловленному, указывая лишь на несостоятельность как безоговорочной верности онтологии, так и бесспорного с ней несогласия.