Группа ранних текстов, адресованных ВБ
Чем больше я размышляю над пси-активизмом и разговариваю с людьми о возможности появления нового визионерства, иной образности фантазий и символизации опыта тайны, тем более усваиваю – путь этот пролегает через психиатрию. Каким образом? Я долго думал над этим и принял к сведению, что апроприация научного и практического языка психиатрии носителями ментальной специфичности первый путь для этого. Я не знаю, возможно ли такое сейчас, но вероятно эти люди могут стать новыми представителями светской религиозности, основанной на пере-собирании осколков некогда вертикального научного языка. Такое придумалось не от эмо-отчаяния, но от желания хоть как-то представить другую светскую религиозность, в которой не будет нехватки опыта Важнейшего. Моисей не видел б-га в том или ином обличии, он видел только место, где тот когда-то стоял. Зачем все это?
Если мы вступаем на путь символизации визионерского опыта в поле конфессиональной религиозности – то оказывается на тропах уже изведанных. Разумеется, можно заниматься речевыми техниками экстаза (т.е. таинственным богословием) и вне конфессии, можно пытаться верить без сообщества — но без сообщества нельзя получить подкрепления истинности собственного опыта. Выражусь по-лакановски: сегодняшний столь нелюбимый всеми Большой Другой разделен одичалой пропастью с Малым Другим, т.е. удостоверение истинности сакрального опыта производится либо самым близким человеком\товарищем, либо Наибольшей Инстанцией. Скажу образно: есть две величественные башни — Наименьший Другой и Наибольший Другой, между ними пролегает щель грязной окраинной улицы, там проживает откуда-то беглый Несчастнейший, которому не с кем поговорить. Он посещает “табачную лавку” описанную в тексте выше, его перевязывают в реабилитационных центрах различной направленности, он выгуливает собаку и пользуется непонятной ему техникой, которой он боится+восхищается ей. Негде добыть сакрального не потому, что произошло какое-то там “Бегство Богов“, или грядет “Событие-освоение“ – верно выразился автор этих слов (Хайдеггер): последний б-г явлен прежде всего своим не-появлением. Последний б-г известен тем, что он явлен “указующим намеком“, “мимохождением“ в темнейший час – но среди нас его нет. Куда больше нет, чем не было его у Мейстера Экхарта. Он говорил: “Б-г – это чистейшее ничто“ – т.е. предел молчания отстраненного человека. Нужно сообщество, нужна дистанция между тобой и скоплением Других, т.е. нужен Средний Другой – противопоставленный Наибольшему и Наименьшему.
Это все, уж извиняюсь за кривую иронию — прошение в никуда, составленное неочищенным метафизическим языком – но я должен был это сказать, как бы неуместно оно не звучало. Уединенная речь всегда звучит неуместно, метафизика всегда неприложима к покупке цветов или праздничной елки, прошение всегда остается без ответа. Если уединенный начинает горевать – то горюет не в уединении, а в одиночестве, которое его пожирает. Между Наибольшим другим Наименьшим живет безумнейший “тощий мир“ питаемый не каким-то пифагорейским мистическим числом, а бесконечным арифметическим подсчетом оставшегося ресурса.
“Так жить нельзя“ – может стать ключевой фразой поиска “еще одной возможности“ символизировать опыт Важнейшего. Почему академическое письмо обязывает повествовать не от собственного лица, но от абстрактного “мы”? Вследствие неявно-проговоренной веры в необходимость существования за единичным говорящим научного сообщества, от лица которого производится тотализующая речь. Философская\научная речь не производится от собственного лица, а если так – она просто игра, которая не может получить установления и возыметь какой-то итог. Я говорил вовсе не об изменении порядка вещей этого мира, но прежде всего про общение с несказанным. О деталях касательно Ференци продолжим чуть далее.
Дополнение к несостоявшейся лекции
Если я утверждаю об истерической утопии, то говорю скорее от лица онтологизированной истерии, наследующей нозологическому статусу, приведшему в последние годы 19-ого века к появлению психоанализа. Поэтому мои высказывания, будь они сколько угодно истерическими на вид, являются патетико-интеллектуальной игрой, ориентированной на публичность. Действительно быть истериком сегодня – означает проиграть, а не выстраивать неочевидные пути к замеченности туда, где истерику нет дороги, т.к. истерик он буквально. Истерии сейчас нет и в другом смысле, более приземленном – истерическое расстройство личности клинически достоверно, с этим сложно поспорить – но истерия отсутствует в том виде, в котором она привела к появлению психоанализа – т.е. виде проблемы, игнорирование которой со стороны врачебного сообщества суть ханжество. Распространенные сегодня патологизирующие несогласного статусы (напр. ПРЛ, СДВГ) в достаточной мере нейтрализованы медикаментозным и психотерапевтическим вмешательством, чтобы не представлять угрозы положению дел. Истерическая позиция, т.е. занятие неразумно-обличающего положения касательно господствующего знания, все же остается возможной. Занимать место поодаль, провоцируя пришедший к относительному спокойствию порядок на движение, бессмысленное смещение – адекватно истерику с момента, когда положение дел сколько-то пришло в равновесие. Истерика нет там, где все пространство занимает периферия. Он, как подвид участника ситуации, запрашивает отвержения, он хочет быть изгнанным, но услышанным в своей боли, которую высказать у него более-менее выходит. Истерическая утопия реализуется сразу, т.к. представляет из себя весьма конкретное действие, а его уже вполне достаточно. При этом, конечно, предельно недостаточно. Тут нет выхода, ведь несогласие толкает это лицо уходить из анализа туда, где страдание будет усугубляться. Там ему интересно учреждать тиранию страдания.
Это бессмысленно с условием, что такая вокализация не поддержана чьей-то позитивной программой, выдуманной представителем другого способа речи, следовательно, и другого способа участия. Ференци, фигура весьма спорная, демонстрирует сдвоенный путь: быть истериком, при этом оставаясь психоаналитиком. Такого нельзя сказать о Райхе, растерявшем свое психоаналитическое знание в гуле собственной жажды спасения всякой частицы живого. Психоаналитическая сотериология, если мы такую решили тематизировать, устроена примерно как попытка некоторых христианских мыслителей верить в апокатастасис. Т.е – я не знаю, спасутся ли все, (контекстуально – будут избавлены от неправильной боли) но мне хочется верить в это. Вильгельм Райх создает другую веру во спасение – если сейчас не спасется каждый – как от подавления бессмысленной репрессивной моралью, так и от рака – всем останется только рыдать от того, насколько они виновны.
о проблематичности истины, которую боль предоставляет публичности.
Переживающий боль знает истину, закономерно, эта истина повествует об его боли, которая не нуждается в философии\озарении тайной\доказательной науке для непререкаемой достоверности. Боль не живет в одном месте, тот кто оказался в ее пределах —стоит в ней, с момента, как зафиксировал ее достоверность. Начавший о ней говорить – перестает о ней повествовать + начинает утверждать об устройстве сущего, о правильном\непристойном, о насущном+отошедшем. Боль разбегается по сомато-психическому.
Говорящий от своей боли становится ее медиумом. Ограничив переживающего от мира, она начинает быть самостоятельным участником публичной ситуации. Здесь мы можем говорить о своего рода психическом автоматизме, но достоверное, зачастую бессознательное само-отождествление переживающего с болью его атакующей – приводит к осознанию превосходства произносимой им истины надо всякой другой.
Scally Milano сказал в треке "по пятам" альбома "пропаганда денег": "ты из Москвы, ты не видел дерьма – ты фейк", обозначим этим бесспорность для переживающего истины, предоставляемой в его распоряжение болью.
Истина боли оказывается достоверной для произносящего в любой точке, где оказывается. Он активно ей пользуется, если в публичность вселяется, ведя речь с позиции единственного, кто может судить другого+мир+себя в обход научного исследования, философского постижения, экстатического столкновения с тайной, рождающей пристальное непонимание.
Проблематичность, обозначенная в названии поста, происходит вследствие такого положения публичности, которое можно обозначить тиранией страдания. Что такое тирания страдания? Удержание внимания на собственном-важнейшем монологе в регистре публичности, где предоставляемая говорящим по всем интересным ему поводам боль — неминуемо оказывается признана достоверной слушателями в силу беспомощности перед ней. Слушатель становится виноват за чужую боль вследствие ее наличия, конституированного теперь осуществляемой публичностью. От страдающей речи нельзя отвертеться без репутационного\морального ущерба, ускакавший с мероприятия замаран бессилием помочь этой боли, которой помочь, весьма вероятно, более невозможно. Боль отныне самозанята, негативность вертится вечным двигателем, опровергая в регистре публичности законы новоевропейской физики.
Распахивая дебри и закоулки изрубленности, переживающий насущную боль рождает\вытаскивает из этого пробела нечто, обхождение с которым всегда проигрышно, ведь ответом на любой пассаж оказывается виновность тебя+таких как ты, которые якобы все одинаковы, которые все не-такие не почему-то, но именно потому.
Я видел на сгенерированном ИИ меме фразу: "Адепты всегда правы". Правота адепта более не стоит на боли, но на правоте, которая права вследствие правоты, она суть господская позиция уязвленного, господская позиция, установленная невозможностью, а позже и нежеланием избавляться от публичной обиженности, которая стала ключевым инструментом приобретения работающей публичности, позволяющей избегнуть усилий, помимо сосредоточения на удержании оконченной уязвленной позиции, неожиданно достигшей победы на площади.
"Тирания страдания" является антитезой другому способу установить тиранию – "праву сильного". Некогда открылась формула, долгое время укорененная в повседневном обхождения с исключенными, потенциальными и произведенными. Сила устанавливает господство, сила может быть познана несколькими способами — сила, однако, будь она сколько угодно затруднительна к определению, способна уничтожить своего оппонента. Сильный прав неуклонно вследствие того, что действует в обход перечисленных ранее процедур познания, он имеет то же знание, что и переживающий истину своей боли, как истину всеобщую, необходимую к наибольшему вниманию. Как писано Николаем Кузанским, противоположности сходятся – эти, казалось бы, противоположности – суть один способ перешагивать\рассекать порядок обусловленного и обстоятельного порядка сущего. Постараюсь в ближайшие дни написать, как устроена эта механика сродства.