(Расширенное) сообщение для Стаса К.
Осуществлять познание некоторого явления возможно: а) посредством понятия сущности, т.е. постулируя его не-редуцируемые признаки как основывающие его, б) посредством регистрации его наличных свойств, т.е. феноменографии, в рамках которой не проводится различия между редуцируемым и не-редуцируемым, и оттого явлению не постулируется непреходящего основания, в) посредством обозначения тех понятий, которые имеют устойчивую с этим явлением связь; то есть: обозначаются те слова, посредством которых сказывается явление.
Раскладывая явление посредством проговаривания его основных понятий, мы опознаём нечто наподобие пластичной сущности. Мы не знаем основных свойств, но мы знаем ту механику, посредством которой эти основные свойства можно увидеть с нескольких разных точек, в нескольких различных обличиях. (Эпистемология может предшествовать онтологии и служить ее критикой, но эпистемология, если к онтологии она не привела — занимает ее место (т.е. место основного повествования о сущем), и функцию свою не выполняет, т.к. она предстает еще одной онтологией-победительницей, полагающей себя превзошедший остальные).
Есть такие сообщества, которые объединены некоторой целью; их ключевой задачей является осуществление ее, а сосуществование\образование “среднего мира\другого” является лишь побочным продуктом. Здесь не сообщество является делом, т.к. есть иные занятия, оттого и сообществом в обыденной речи такое объединение называть будут редко, буду говорить скорее о предпринимаемых целях и об избранном занятии, затеняя явление сообщества присущим тому объединению проектом оптимизации.
Есть такое сообщество, которое следовало бы назвать сообществом по преимуществу. Его представители наделены лишенностью и заняты одним только предчувствием; их либидинальная инвестиция не направлена на преобразование группы выделенных вещей, их либидинальная инвестиция выброшена за пределы причинного ряда по направлению к преображающему событию.
Если при изъятии всех добавочных признаков жизни в условиях концлагеря остается "голая жизнь", то здесь речь ведется о схожей ситуации касательно сообщества, для которой, однако, концлагеря не требуется. Достаточно повседневности, которая размывает вещи пограничные подверженному и не подверженному речи до не-членимого варева. Обиход столь же хищен, как и тоталитарные репрессии.
Такое сообщество а-исторично, т.к. выписано из цепи целеполагания и облагораживания окружающего пространства. Не только по своей неспособности, но и по тотальности несогласия с доступными преобразованиями сущего: интересна только утопия, интересно только чудо, интересно только переустройство, никоим образом не обустройство. Чудо — это предоставленная другой инстанцией нерегулярная утопия, утопия — самодельное чудо, устремленное к регулярности. Гипотеза утопии, вероятно, и рождается из неверия по поводу возможности божественного вмешательства в “естественный ход вещей”, а теперешний кризис веры в утопию рождает либо поворот к надежде на пришествие учреждающего новый мир события (новоизобретенного чуда), либо гедонистическую депрессию, основанную бессилием к утопическому. Блюсти отчаяние в живом состоянии организма однако почти невозможно долгое время, и оттого отрешение от утопического ведет в потаенному ожиданию чуда, под каким именем бы оно не фигурировало.
История этого сообщества, казалось бы, уже закончилась, и потому оно свободно от нее, но такое сообщество вовсе не живет случившимся. Это неудивительно, ведь его составляют те, кому не нашлось внятного места. Внятного места как в пространстве, так и во времени; история этого сообщества не только не закончилась, она и не начиналась, и временной режим его явлен только предощущением.
Это сообщество ожидания и приготовления к наступлению важнейшего\гипотетического второго пришествия, которое было уже давно просрочено и отвергнуто остальными, т.к. им есть куда идти и чем заняться помимо ожидания непонятно чего по неправильному расписанию. Если бы даже предполагаемое событие оказалось ложным, то ожидания бы это не прекратило, т.к. эсхатологическое напряжение достаточно сильно, чтобы выдерживать любой набор опровергающих фактов. Такое сообщество находится во временной модальности “и уже… и почти что”, которая предполагает частичное наступление ожидаемого, однако близкое развертывание его основной части.
Сообщество о котором ведется речь следует назвать лиминальным, и притом сообществом в собственном смысле слова. Второе уместно потому, что здесь предстает сообщество безо всяких иных предикатов кроме себя же; так и жизнь, лишившись добавочных черт, распознается в своей голой данности. Лиминально оно в том же смысле, в каком лиминален человек современности, т.е. разорван между разнообразными идентичностями и занятости, лишен конкретного места и облика. Изменчив, однако этой изменчивостью скорее поврежден, нежели одарен; но самой поврежденностью он одарен как способностью к преображению, и потому его положение следует назвать предпраздничным несчастьем. Вера в праздник может отсутствовать, можно быть убежденным, что все продолжит существовать ровно тем же образом, но существовать в согласии с таким убеждением не выйдет, лиминальный человек отдан ожиданию наступления праздника преображения сущего. (Сообщество записывается именно как характерное для него эсхатологическое напряжение).
Средний другой\учреждение смычки между внешним и собственным мирами, одаренность лишенностью, иной рассудок, отсутствие телеологии — все это можно назвать основными понятиями сообщества, теми фрагментами, из которых мышлением о нем придется раз за разом пересобирать.
Сообществу в предшествующем тексте уже было дано рабочее определение, но если было принято решение сделать сообщество одной из наибольших точек внимания, то следует проговаривать его различно. Проговаривать явление — накапливать ему влияния в некотором регионе речи, добавлять ему акторности. Можно довести влияние сообщества в науке о божественном до того, что ни одна гипотеза об описании неописуемого не сможет быть обработана и пущена в рассуждения без проверки гипотезой сообщества.
Сообщество имеет весьма отчетливое бессознательное целеполагание — изобретение среднего другого, устраняющего невыносимый разрыв между наибольшим другим и наименьшим другим. Наибольший другой — то, что может быть названо одушевленным внешним миром и даже, если иронизировать, одушевленным “великим\громадным внешним”, с которым приходиться взаимодействовать в повседневности. Превосходная степень слова “другой” нужна здесь для того, чтобы показать его предельную отчужденность от человека, невозможность всякой коммуникации. Наибольший другой в кошмарной неведомости и непристойности собственного поведения напоминает ветхозаветного бога, его отличие состоит в том, что зачастую он может вовсе не опознаваться, т.к. столкновение с ним бессознательно, ведь беспомощность от взаимодействия с ним стала привычной. Наибольший другой — имя неспособности взаимодействовать со внешним, предположительно имеющим субъектную природу. Наибольший и наименьший другие возникают вследствие разрушения огромной сети перемычек, которые оказываются возможны вследствие взаимодействия большого, малого и среднего других. Наименьший другой — близкий, с которым невозможно иметь никакой этики, помимо данности насущной эмоциональной близости. Наименьший другой — имя неспособности личной близости нечто поделать со внешним миром, как-то от него защитить; помимо того — имя неспособности этой личной, малой близости — быть близостью в полном смысле, т.е. перекрывать отчужденность, предоставляемую внешним миром.
Сообщество устанавливает среднего другого, благодаря которому различные другие могут стыковаться и образовывать рабочую цепь. Своим взаимодействием они составляют некое подобие небесной и церковной иерархий Дионисия, где взаимодействие с затруднительными инстанциями становится опосредованным, и оттого возможным. Дело сообщества в том, чтобы образовать все звенья иерархии помимо пограничных. Не-опосредованное взаимодействие не-регистрируемо, и оттого рана от проживания на перекрестье наибольшего и наименьшего других не записывается тем же образом, что и опыт встречи.
Влиятельно то, что не поддается краткому определению, но постоянно проговаривается и ускользает из формул. Влиятельно то, для чего изобретается множество многозначительных и кратких формул, но что каждый раз наиболее соблазнительной частью ускользает из-под надзора. Когда Лакан на протяжении многих лет своего преподавания дает психоанализу огромное кол-во бряцающих определений, он пытается породить ему влиятельности посредством (не?)намеренной мистификации его сущности. Если же мы решаем разоблачить психоанализ, то нам следует сказать: психоанализ - это теория влечений, гипотеза бессознательного и гипотеза вытеснения, следует рассмотреть это в исторических проявлениях и строго вынести контекстуальные определения. Он — только это, иначе никак; такое обрезание возможностей ветвления понятия об объекте делает сам объект подручным, и потому куда менее чарующим.
Неясно, сколько раз в истории существовало сообщество, которое является объектом нашего внимания. Существование его, как ранее было сказано, парадоксально: сообщество тех, кто лишен сообщества — не может собраться и оформиться по определению, тем более о длительном выживании и каком-то вкладе в некоторое занятие речи идти скорее не может. Парадоксальный объект, который не пробегает в обозримом пространстве, но давит насущностью — свойственен науке о божественном в некоторых формах, т.к. первый ее интерес именно таким образом устроен.
Наука о божественном занимается, несомненно, только важнейшим, но опосредованно переходными объектами, дающими подступ к нему. Сообщество тех, кто лишен сообщества, в силу своего устройства — может быть названо полноправным переходным объектом. Равными ему объектами следует признать: преображение, созерцание, иной рассудок, бессознательное в его психоаналитическом определении, сам психоанализ, как явление замкнутое на себя и парадоксальное, и вероятно еще серия объектов, которые пока не были достоверно определены в качестве переходных.
Эпистемологические преддверия и другие фрагменты теории сообщества:
Частью хорошего тона и зачастую условий существования теперешнего мышления является вопрошание о своих основаниях. Помыслить об основаниях возможно лишь посредством некоторых оснований или же их следствий, временно занимающих роль оснований. Неясно, насколько возможно помыслить основаниях через их следствия и насколько они могут временно занять роль оснований. Это вопрос является чисто спекулятивным, и при отсутствии внятной метафизической проработки разрешен быть не может.
Для этой операции требуется либо эксплицитное проговаривание концептуального аппарата, либо такое доверие ему, которое не позволит заметить, что он уже оказался пущен в ход. Здесь обнаруживается уже серия затруднений: а) как открыто проговорить устройство концептуального аппарата, если мы не разрешили вопрос о том, каким именно образом возможно помыслить его основания, б) как помыслить основания, если при втором варианте требуется сохранить наиболее глубинную их часть в неприкосновенности. Данные парадоксы следует признать присущими спекулятивному мышлению, допускающему возможность полного самоотчуждения + исследовательскую нейтральность как его следствие.
Следовательно, в акте рефлексии об основаниях не столько они демонстрируются со всей нейтральностью, сколько оказываются пущены в ходовое бурление рефлексии промеж друг друга. Основания даны посредством самих себя, или же других оснований, которые достаточно укоренены в мышлении, чтобы вовсе не быть замечены; если мы имеем дело с бурлением мышления, то мы наблюдаем пример его развертывания замкнутый сам на себя. Это, как кажется, единственный способ доступного к осуществлению вопрошания об основаниях этого мышления. В нем нет нейтральности по отношению к себе, как и нет нейтральности там, где обнаруживается причастность; невозможно совершать мышление без причастности к его получателям и другим авторам. Следовательно всякое мышление порождено сообществом и является участием в нем. Возможно, следует ввести категорию “держателей мышления”, к которым мыслящий посредством некоторого концептуального аппарата становится причастен.
Что возможно рассказывать о сообществе, зачем производить знание по его поводу? Для того следует понять, каким образом познается сообщество. Если не подвергать рефлексии природу рефлексии, то сообщество может быть высказано как опыт причастности, свидетельствующий именно о структуре сообщества. Если делать типичный для нововременного мышления жест — эпистемологический шаг назад, то рефлексия сообщества является рефлексией структуры причастности, оттого мы не можем мыслить сообщество само по себе, а лишь расследовать то, каким образом причастность можем раскрываться в той или иной наличной ситуации.
Заняться структурой причастности как опыта, короче говоря, записывая опыт явления и претендовать на истину об его обобщениях. Данная познавательная позиция проблематична тем, что замыкает мыслящего внутри его опыта, ограничивая всеобщность. Она выдает подспудную теперешнему мышлению гипотезу об индивидуальности всякого опыта, данная гипотеза противоречит основной интенции причастности, содержание которого --- преодолеть индивидуальный опыт как основной, пробиться до коллективного опыта как базисного. Следовательно, расследование структуры опыта как базовая настройка мышления должно быть подвергнуто критике изнутри доверия к причастности.
Какая история сообщества была бы правдоподобна? Которая была бы фиксацией свидетельств причастности, как потаенных, так и публичных. Также необходим будет анализ границы между потаенностью и публичностью на обозреваемом историческом примере сообщества. Разделение на частное и публичное, хоть, пожалуй, со времени оформления церковной христианской письменности становится уместным, необходимо ко контекстуальному определению своего значения для именно этой причастности.
Как возможно написать историю сообщества? Она очевидно будет отличаться от всяких прочих историй, ведь сообщество замечается посредством проблесков его активности, а не последовательного ряда событий. Это требует отдельного обоснования, и может быть помыслено сугубо через построение онтологии сообщества.
Сообщество не имеет “я”; его идентичность, даже если группируется в сгустки, остается флюидна и открыта переработке. Происходит это потому, что сообщество занято переработкой “я”, имеет потенциал его контекстуального развертывания, но не статическое наличествование. Сообщество занято собственным преображением, наделено лишенностью, занято предощущением события-преображения себя и жизненного мира, где ему довелось найтись.
Сообщество является гипотезой и познается через подмечание собственной причастности или рефлексию причастности остальных. Сообщество дано его участнику как некоторая причастность и ее флюидная структура. Сообщество само по себе --- соплетение причастностей его участников; следовательно составить картину сообщества — определить механику причастности его участников и опознать эффекты от переплетения этих причастностей.
Что такое причастность? Занятие места, невыясненной меры зависимость, попытка понять то, чему ты причастен + в той или иной мере сделать объект причастности своим, т.е. освоить его.
Причастность порождается освоением объекта причастности; знания об этом освоении может не наличествовать ни у кого, т.к. причастность может бытовать сугубо бессознательно. Неясно: сколько бессознательных причастностей наличествует у человека, каково количественное соотношение между сознательными и бессознательными, имеется ли хотя бы одна психическая структура, не затронутая причастностью к чему-либо. Нам доступно мыслить душевную жизнь человека как следствие причастностей различным инстанциям, но пока в такой тотальности нет эпистемологической потребности. Однако, как кажется, если мыслить человека психоаналитически, то он будет состоять из набора причастностей, и того, что мы можем назвать их осадком; опытом причастности, который переходит от одной инстанции к другой с несущественными изменениями.
Причастен тот, кто может переопределять суть того, к чему причастным он является. Непричастен тот, кто не может изменить явление, наблюдаемое им. Например, подданный непричастен гос-ву, он лишь является его элементом. Участник как является элементом, т.е. объективирован сообществом, так и вкладывается в изменение его облика, т.е. объективирует сообщество и прочих его участников в осуществлении перемены.
Продуктом сообщества является как грядущее, так и эта наличная жизнь, которую ведут его участники. Грядущее является элементом этой наличной жизни, т.к. явлено в предощущении, которое является содержанием ментального акта. Единственное что есть у сообщества и его участников — эта конкретная жизнь, какую они ведут, и какая довлеет над ними.
Сообщество возможно постольку, поскольку имеется заготовленная способность причастности у прохожих. Что значит быть прохожим? Не иметь друг к другу никакой причастности, помимо проведения краткого времени на одном пространстве.
Прохожие могут интенсивно переживать друг друга; тот, у кого сформировано любовное переживание прохожих — заготавливает причастность внутри своей духовной задачи. Большинство людей, с которым человек проводил когда-либо время — остались прохожими. Несомненно, любовные опыты семьи и жизни в открытом пространстве социума кажется более значительным, но все же большая часть встреченных нами остаются в этой проблематичной позиции (не)причастности касательно нас. Если большая часть наших встреч, не-встреч, недо- и эрзац-встреч произошли с прохожими, то может стоит помыслить, какие отношения с разными их типами складываются у нас и прохожие достойны своей теории?
Когда прохожий становится участником? Когда основывает стоянку в сообществе, т.е. перестает иметь целью миновать тех, кто был ему прохожими ранее. В превращении прохожего в участника и образовании сообщества содержится акт ничьего творения. Ничье оно потому, что приписывание его группе лиц столь же не дает прояснения, как и приписывание отдельному актору.
Вряд ли можно остаться в сообществе на какое-либо “всегда”, т.к. сообщество, как было сказано ранее, представлено скорее всплесками, нежели установленностью. В нем можно остаться на какое-то время, но “какое-то время” не имеет формальной границы; пребывание в сообществе может иметь горизонт, но отдаление его растет\уменьшается вследствие ритма приливов\отливов причастности.
Показателем наличия потенциала причастности могут служить всплески совместности между прохожими, которые даже не становятся участниками. Например культура обмена сигаретами на улице. Полученная и отданная сигарета у незнакомых друг другу людей демонстрирует, что случай небольшой, пусть и довлеющей схожести между ними может провоцировать соучастие. Отдавая сигарету на улице человеку, даритель отдает ее не столько ему, сколько всякому, кто может дать ему сигарету позже в момент, когда уже теперешний даритель будет в ней нуждаться. Имеется пространство причастности, хоть и крайне хлипкое, хоть и ориентированное на только одну активность. Это нельзя назвать сообществом, но можно назвать пространством причастности и соучастия как его следствия.
Передавая сигарету, люди солидаризируются с потребностью другого человека в курении, но целью обмена не является способствование курению у одного прохожего другому, бессознательным актом является вложение в потенциал солидарности. Человек, участвующий в сигаретном обмене, получает жалкий отблеск надежды на прочую солидарность, а жалкий отблеск, как поврежденное огнем или гниение семя растения, способен, хоть и с небольшой долей вероятности, дать пробудиться надежде на прочие формы солидарности.
Взаимность\соучастие, данное в бытовой мелочи, может (отчасти даже насильственно) вколоть надежду, которая, являясь не столь подверженной рефлексии в силу потаенности, способна участвовать в наращивании потенциала причастности. Надежда, как подспудную силу, следует назвать одной из ключевых в драматическом процессе причастности. (Драматично то, что предполагает взаимопереплетение различных сил; контекстуально — душевных процессов).