Третье прояснение созерцания, направленное в общую копилку.
Созерцание — это отрешение от наличия стульев в комнате посредством переселения в некое “там”, которое больше, чем “здесь”. Политическое участие — это отрешение от наличия стульев в комнате посредством переставления их местами. Следовательно не так важно, что избрать при недовольстве наличным, политическое участие или созерцание, эффект не должен сильно отличаться. Если возможно соединить две описанных операции абстрагирования, то получившийся синтез, если он действительно сможет стать целостным явлением, следует назвать наилучшим занятием.
В поисках не-обусловленного мы можем обратиться к своей душе, и поискать там что-то такое чудесное\интересное. В разбирательстве со своей душой мы неизменно будет обнаруживать только обусловленное некоторым опытом, полученным ранее, или тем материалом, из которого мы были произведены и далее пущены в ход становления. Мы обнаруживаем, что целиком обусловлены, но каким-то образом родственны тому, что речи не поддается. Если мы ищем не-обусловленного и родственны ему, являясь притом целиком обусловленными, то следует предположить душу как череду напластований обусловленного, перекрывающих сокрытое под слоеным пирогом опыта не-обусловленное (начинку). Это следует предположить потому, что необходимо обосновать возможность доступа к созерцанию. Если не обосновать возможность доступа, то созерцание будет распознано как некоторый перескок, не имеющий онтологического дозволения.
Многие концепции доступа к созерцанию указывали на наличие “несотворенного” или какого-то другого безотносительного и не-обусловленного в душе, которое имеет ко всей остальной душе весьма косвенное отношение или вовсе его не имеет. Предположим, что мое “я” — напластование обусловленного, и потому это ад, но что же делать с этим? Кем мне теперь быть? Допустить второе, наилучшее “я”, которое не-обусловленнее самых не-обусловленных не-обусловленностей? Следует предположить собственному “я” безотносительность по отношению к себе, следует перестать иметь к себе какое-либо отношение. Если эта безотносительность окажется допущена и будет предоставлена мышлению, то “я” получит средство отрешения от “я”, и не будет притом распадаться на правильное “я” и неправильное “я”. А если целиком отвергать “я”, то никакой операции мышления помимо самоустранения не получится вывести. А нам требуется мышление, дабы устраивать подступы к созерцанию и устраивать возможность политическое участия, а также грезить об их соединении. Следовательно, обнаружение в душе не-обусловленного возможно только посредством допущения безотносительности “я” по отношению к себе.
А как же бессознательное, допущенное психоанализом? Допущение бессознательного в психоаналитической теории стало возможно потому, что оно стало доступно обнаружению в его обусловленности. Младенческие переживания, конституциональная сила влечений и всякие разные причуды становления делают то, что кажется не-обусловленным, доступным обуславливанию посредством продолжительной работы мышления, пусть и не полностью. Бессознательное крайне затруднительно к познанию, но предоставлено ему как буйный и подспудный материал, работа с которым преследует весьма конкретную цель исцеления.
Не следует настаивать на собственном бессознательном, ведь оно кажется не-обусловленным, но не является. Оно было придумано лишь потому, что стало возможным к постановляющему продумыванию. Гораздо интереснее здесь может предстать самозанятое бессознательное\не-метрическое пространство, которое кажется не-обусловленным настолько сильно, что начинается мыслиться как то, что речи не поддается. Это так важно потому, что не-метрическое пространство не находится в некотором расчудесном “там”, оно крайне близко, и более того при вытеснении оно возвращается болезненным инверсиями. Политическое участие может быть подвязан к созерцанию через теорию сообщества, и продумывания того место, где ему возможно обитать.
Созерцание и политическое участие одинаково работают на приобретение отрешения от того, что можно считать наличным. Наличным можно посчитать многое, т.к. каждое схватывание берет явления по-разному, выводя нечто на первый план и отдаляя другое; более того, сами схваченные явления, будь они схвачены второй или третий раз, могут сильно отличаться в своих контурах и даже сущностях от предыдущего схватывания. Явления можно назвать прожекторами, показывающими себя, сцепленные в неровные сгустки света они могут быть опознаны различно в своей отдельности и сцепленности, оттого каждое распознавание будет недостаточно верным, но каждое будет предоставлять возможность некоего взаимодействия, создающего свой специфический продукт.
Как происходит схватывание? Для этого, весьма очевидно, нужны предварительные инструменты его проведения. Восприятие опосредовано деятельностью мышления, ведь восприятие посредством распознавания тех или иных явлений, узнавания их и категоризации — уже проводит расстановку акцентов и намечание взаимодействия. Восприятие не может стоять в стороне от мышления, оно функционально по отношению к нему; потому следует разводить наблюдение и созерцание, созерцание и распознавание данных чувственного опыта. Следовательно, если восприятие проходит обработку мышлением, но мышление получает возможность производиться только на основании данных восприятия, то мы должны предполагать источник, предшествующим им и той рабочей сцепке, которая между ними обнаруживается.
Как можно помыслить этот источник? Можно помыслить его генеалогически: есть нечто, предшествующее этому во времени; например, оно прошло по какой-то своей внутренней логике эволюцию или деградацию, оттого нам предоставлена дуальность мышления и созерцания. Можно мыслить это посредством гипотезы врожденных идей, посредством психоаналитической эпистемологии разметить появление мышления и причастного ему восприятия в процессе психосексуального становления, и помимо того есть некоторая серия уже испробованных способов, которые можно считать уместными, однако наделенными иными озадаченностями.
Вопрос этот можно построить иначе, отбросив дихотомию мышления и восприятия: почему все есть вот так, стоит ли нам делать что-то с этим, и если да, то каким образом? Мы отбросили эпистемологические ухищрения известных нам теорий и оказались предоставлены взыскательности вопроса. Он требует перепродумать мир, который в самом восприятии уже оказался каким-то образом предварительно продуман в своей данности. Какова причина появления этого вопроса? Мы можем предположить здесь как избыток, так и недостаток, как счастье обнаружения целокупного и таинственного мира, так и встречу с невозможность жить так, как это происходило ранее.
Мы обнаруживаем голимую беспомощность, срабатывающую как удивление. Такое удивление срабатывает тогда, когда мы не прикрылись от вопроса последовательной методологией. Метод — спасение от того, что речи не поддается, и потому у созерцания могут быть какие-то техники, но отсутствует метод. Пожалуй, методом созерцания может быть названо упражнение, которое есть автореферетное соучастие миру. Но упражнением может быть что угодно, единственным условием рассмотрения чего-то как упражнения является автореферентная структура производимого занятия. Только упражнение отсылает само на себя, всякое другое занятие на себя отсылать не может. Можно утверждать, что любовь\творчество\познание аналогично могут не иметь никакой цели и отсылать сами на себя, но все эти занятия предполагают получение какого-то удовольствия\высвобождения энергии, короче говоря прибавления блага относительно повседневной жизни. Упражнение не делает повседневную жизнь лучше или хуже, оно вынуто из нее, как вынут из государственного правового поля попавший в концлагерь человек.
Вернемся к обозначенному ранее: философия начинается с удивления, но философия может начаться и с непредвиденного огорчения, разочарования в данности. Доступно это помыслить так: философия начинается с того, что речи не поддается, ведь удивление и огорчение это как раз моменты утраты обыденной речью возможности легко интегрировать случившийся опыт в установленную ранее картину мира.
Философия начинается с того опыта, перед которым мы теряем дар речи; закономерно, что мы не останавливаемся в блаженном оцепенении на данной точке, мы пытается видоизменить свою речь, дабы нечто с этим опытом поделать. Философия — борьба против алекситимии, созерцание — порождение алекситимии, потому противостояние Аль-Газали и Аверроэса, зафиксированное в полемических трудах “Самоопровержение философов” и “Опровержение опровержения”, демонстрирует противоположность задач созерцания и философии, однако возможность их неровного сотрудничества.
Философия заканчивается тогда, когда не остается того, что вовсе речи не поддается. Следовательно созерцательная деятельность, занятая описанием неописуемого, может быть названа такой философией, работающей со стартовой точкой всякой философии, и занятием бесконечным. Это занятие, как было ранее указано, для всякой практической жизни бесплодно, но плодом созерцания может явиться поглощение созерцанием обыденности. Вероятно это единственное, что может быть названо результатом созерцания, которое по мнению науки, устраняющей неподвластное речи, активно топчется на месте. Оно, разумеется, вполне соответствует опыту осуществления созерцания.