Эпистемологические преддверия и другие фрагменты теории сообщества
Частью хорошего тона и зачастую условий существования теперешнего мышления является вопрошание о своих основаниях. Помыслить об основаниях возможно лишь посредством некоторых оснований или же их следствий, временно занимающих роль оснований. Неясно, насколько возможно помыслить основаниях через их следствия и насколько они могут временно занять роль оснований. Это вопрос является чисто спекулятивным, и при отсутствии внятной метафизической проработки разрешен быть не может.
Для этой операции требуется либо эксплицитное проговаривание концептуального аппарата, либо такое доверие ему, которое не позволит заметить, что он уже оказался пущен в ход. Здесь обнаруживается уже серия затруднений: а) как открыто проговорить устройство концептуального аппарата, если мы не разрешили вопрос о том, каким именно образом возможно помыслить его основания, б) как помыслить основания, если при втором варианте требуется сохранить наиболее глубинную их часть в неприкосновенности. Данные парадоксы следует признать присущими спекулятивному мышлению, допускающему возможность полного самоотчуждения + исследовательскую нейтральность как его следствие.
Следовательно, в акте рефлексии об основаниях не столько они демонстрируются со всей нейтральностью, сколько оказываются пущены в ходовое бурление рефлексии промеж друг друга. Основания даны посредством самих себя, или же других оснований, которые достаточно укоренены в мышлении, чтобы вовсе не быть замечены; если мы имеем дело с бурлением мышления, то мы наблюдаем пример его развертывания замкнутый сам на себя. Это, как кажется, единственный способ доступного к осуществлению вопрошания об основаниях этого мышления. В нем нет нейтральности по отношению к себе, как и нет нейтральности там, где обнаруживается причастность; невозможно совершать мышление без причастности к его получателям и другим авторам. Следовательно всякое мышление порождено сообществом и является участием в нем. Возможно, следует ввести категорию “держателей мышления”, к которым мыслящий посредством некоторого концептуального аппарата становится причастен.
Что возможно рассказывать о сообществе, зачем производить знание по его поводу? Для того следует понять, каким образом познается сообщество. Если не подвергать рефлексии природу рефлексии, то сообщество может быть высказано как опыт причастности, свидетельствующий именно о структуре сообщества. Если делать типичный для нововременного мышления жест — эпистемологический шаг назад, то рефлексия сообщества является рефлексией структуры причастности, оттого мы не можем мыслить сообщество само по себе, а лишь расследовать то, каким образом причастность можем раскрываться в той или иной наличной ситуации.
Заняться структурой причастности как опыта, короче говоря, записывая опыт явления и претендовать на истину об его обобщениях. Данная познавательная позиция проблематична тем, что замыкает мыслящего внутри его опыта, ограничивая всеобщность. Она выдает подспудную теперешнему мышлению гипотезу об индивидуальности всякого опыта, данная гипотеза противоречит основной интенции причастности, содержание которого --- преодолеть индивидуальный опыт как основной, пробиться до коллективного опыта как базисного. Следовательно, расследование структуры опыта как базовая настройка мышления должно быть подвергнуто критике изнутри доверия к причастности.
Какая история сообщества была бы правдоподобна? Которая была бы фиксацией свидетельств причастности, как потаенных, так и публичных. Также необходим будет анализ границы между потаенностью и публичностью на обозреваемом историческом примере сообщества. Разделение на частное и публичное, хоть, пожалуй, со времени оформления церковной христианской письменности становится уместным, необходимо ко контекстуальному определению своего значения для именно этой причастности.
Как возможно написать историю сообщества? Она очевидно будет отличаться от всяких прочих историй, ведь сообщество замечается посредством проблесков его активности, а не последовательного ряда событий. Это требует отдельного обоснования, и может быть помыслено сугубо через построение онтологии сообщества.
Сообщество не имеет “я”; его идентичность, даже если группируется в сгустки, остается флюидна и открыта переработке. Происходит это потому, что сообщество занято переработкой “я”, имеет потенциал его контекстуального развертывания, но не статическое наличествование. Сообщество занято собственным преображением, наделено лишенностью, занято предощущением события-преображения себя и жизненного мира, где ему довелось найтись.
Сообщество является гипотезой и познается через подмечание собственной причастности или рефлексию причастности остальных. Сообщество дано его участнику как некоторая причастность и ее флюидная структура. Сообщество само по себе --- соплетение причастностей его участников; следовательно составить картину сообщества — определить механику причастности его участников и опознать эффекты от переплетения этих причастностей.
Что такое причастность? Занятие места, невыясненной меры зависимость, попытка понять то, чему ты причастен + в той или иной мере сделать объект причастности своим, т.е. освоить его.
Причастность порождается освоением объекта причастности; знания об этом освоении может не наличествовать ни у кого, т.к. причастность может бытовать сугубо бессознательно. Неясно: сколько бессознательных причастностей наличествует у человека, каково количественное соотношение между сознательными и бессознательными, имеется ли хотя бы одна психическая структура, не затронутая причастностью к чему-либо. Нам доступно мыслить душевную жизнь человека как следствие причастностей различным инстанциям, но пока в такой тотальности нет эпистемологической потребности. Однако, как кажется, если мыслить человека психоаналитически, то он будет состоять из набора причастностей, и того, что мы можем назвать их осадком; опытом причастности, который переходит от одной инстанции к другой с несущественными изменениями.
Причастен тот, кто может переопределять суть того, к чему причастным он является. Непричастен тот, кто не может изменить явление, наблюдаемое им. Например, подданный непричастен гос-ву, он лишь является его элементом. Участник как является элементом, т.е. объективирован сообществом, так и вкладывается в изменение его облика, т.е. объективирует сообщество и прочих его участников в осуществлении перемены.
Продуктом сообщества является как грядущее, так и эта наличная жизнь, которую ведут его участники. Грядущее является элементом этой наличной жизни, т.к. явлено в предощущении, которое является содержанием ментального акта. Единственное что есть у сообщества и его участников — эта конкретная жизнь, какую они ведут, и какая довлеет над ними.
Сообщество возможно постольку, поскольку имеется заготовленная способность причастности у прохожих. Что значит быть прохожим? Не иметь друг к другу никакой причастности, помимо проведения краткого времени на одном пространстве.
Прохожие могут интенсивно переживать друг друга; тот, у кого сформировано любовное переживание прохожих — заготавливает причастность внутри своей духовной задачи. Большинство людей, с которым человек проводил когда-либо время — остались прохожими. Несомненно, любовные опыты семьи и жизни в открытом пространстве социума кажется более значительным, но все же большая часть встреченных нами остаются в этой проблематичной позиции (не)причастности касательно нас. Если большая часть наших встреч, не-встреч, недо- и эрзац-встреч произошли с прохожими, то может стоит помыслить, какие отношения с разными их типами складываются у нас и прохожие достойны своей теории?
Когда прохожий становится участником? Когда основывает стоянку в сообществе, т.е. перестает иметь целью миновать тех, кто был ему прохожими ранее. В превращении прохожего в участника и образовании сообщества содержится акт ничьего творения. Ничье оно потому, что приписывание его группе лиц столь же не дает прояснения, как и приписывание отдельному актору.
Вряд ли можно остаться в сообществе на какое-либо “всегда”, т.к. сообщество, как было сказано ранее, представлено скорее всплесками, нежели установленностью. В нем можно остаться на какое-то время, но “какое-то время” не имеет формальной границы; пребывание в сообществе может иметь горизонт, но отдаление его растет\уменьшается вследствие ритма приливов\отливов причастности.
Показателем наличия потенциала причастности могут служить всплески совместности между прохожими, которые даже не становятся участниками. Например культура обмена сигаретами на улице. Полученная и отданная сигарета у незнакомых друг другу людей демонстрирует, что случай небольшой, пусть и довлеющей схожести между ними может провоцировать соучастие. Отдавая сигарету на улице человеку, даритель отдает ее не столько ему, сколько всякому, кто может дать ему сигарету позже в момент, когда уже теперешний даритель будет в ней нуждаться. Имеется пространство причастности, хоть и крайне хлипкое, хоть и ориентированное на только одну активность. Это нельзя назвать сообществом, но можно назвать пространством причастности и соучастия как его следствия.
Передавая сигарету, люди солидаризируются с потребностью другого человека в курении, но целью обмена не является способствование курению у одного прохожего другому, бессознательным актом является вложение в потенциал солидарности. Человек, участвующий в сигаретном обмене, получает жалкий отблеск надежды на прочую солидарность, а жалкий отблеск, как поврежденное огнем или гниение семя растения, способен, хоть и с небольшой долей вероятности, дать пробудиться надежде на прочие формы солидарности.
Взаимность\соучастие, данное в бытовой мелочи, может (отчасти даже насильственно) вколоть надежду, которая, являясь не столь подверженной рефлексии в силу потаенности, способна участвовать в наращивании потенциала причастности. Надежда, как подспудную силу, следует назвать одной из ключевых в драматическом процессе причастности. (Драматично то, что предполагает взаимопереплетение различных сил; контекстуально — душевных процессов).