Краткое и расширенное прояснение созерцания
При такой постановке вопроса необходимо дать определение, но чем является определение? Оно дублирует слово, но если левая версия цельна и не-проблематична сама по себе, то правая состоит из ветвящихся подробностей. Определение суть такая копия слова, которая открыто говорит о своей проблематичности и выказывает это строением. Объяснение похоже на публичное признание в собственной дробности и недостаточности со стороны слова, и потому объяснение во многих случаях работает не в пользу того, чему приводится. Созерцанию как раз сообщена ясность и полнота, чуждость повреждающей речи; если вещь — то, что терпит урон от символизации, то созерцание суть то, чему символизация ничего не дает, кроме затенения. Созерцание достаточно полно, чтобы ему не требовалось никакого познания.
Вещь находится между подверженным речи и тем, что речи не поддается, по большей части представляя собой единственный объект, который скорее сопротивляется речи, нежели только отстраняется. (Отстранение происходит с иным рассудком, преображением, созерцанием и сообществом). Поскольку вещь находится в символическом ряду, она как “вещь” не считывается, она проступает и становится осязаема, когда символический ряд обнаруживает трещины. Это позволяет из континуума порядка вещей проступить единичной вещи, которая суть свидетельство возможности события и носительница как настоящего, так и грядущего времени. Носителем какого времени является порядок вещей? Не совсем ясно, хотелось бы предположить, что прошлого, но таковым он становится только при выдвижении единичной вещи. Но называть осязаемую вещь единичной все же не очень верно, т.к. она не подсчитывается постольку, поскольку выписана из порядка вещей. (Вещь в первую очередь — свидетельство возможности)
Вернемся к попытке объяснения. Каким же образом прояснять созерцание, если объяснение не подходит для этого? Чтобы сделать созерцание ясным, нужно поделиться его фрагментом. Поделиться фрагментом созерцание можно посредством приведения органичного созерцанию образа; он, конечно, не делает явление понятным в привычном смысле, однако позволяет образовать ту же связь, что и объяснение — причастность. Причастность объяснения предполагает обладание инструментарием рассмотрения явления, переворачивания её в исследовательских целях; отсутствие же подобного рода инструментария делает причастность для самого явления безболезненной.
Созерцание подобно озеру, неожиданно замеченному близ поселения, где ты жил все время. Оно находится неподалеку, и было бы давно замечено всеми жителями поселения, если бы оно не настолько плотно въелось в пейзаж, что для обнаружения отдельности озера необходимо было пережить удивление. Подходя к этому озеру, ты не чувствуешь ничего интересного, и не в эмоциональном аттракционе его примечательность; эффект от его посещения можно сравнить с прослушиванием такой музыки, которая являлась бы переводом окружающего мира в сугубо звуковое пространство. Стоит добавить, что в процессе этого перевода сам окружающий мир перестает существовать. Созерцание устроено как либидинальная реинвестиция, вследствие которой блекнет как порядок вещей, так и вещь помимо аспекта свидетельства.
Созерцание — источник знания и само знание, место, которое можно посетить, занятие и рукопожатием самому созерцанию. Объяснение его, сделанное один раз, быстро расплывается в памяти, т.к. научное понимание в данном случае невозможно. Каждое объяснение созерцания подобно всплеску; внезапно случившись, он отказывается столь же быстро.
расширенное прояснение созерцания:
Если созерцание распознано — оно становится важнейшим, перед которым мир утрачивает привычную увлекательность.
Есть бесконечное множество точек, с помощью которых можно осуществлять созерцание — каждая из них имеет свое важнейшее, но созерцание не отличается само от себя, и каждый раз предстает одинаковым: неопосредованным и безотносительным. Созерцание начинает распространяться, и постепенно заражает своей безотносительностью каждое отделение жизни, но его присутствие настолько ничего не меняет, что может вовсе быть не замечено.
Созерцание, если оно пытается быть наукой посредством заемного эпистемологического инструментария — проводит ту же самую операцию распространения. Оно не устанавливает нового миропонимания, оно устраняет всякую его возможность; но поскольку здесь мы орудуем средствами, приводящими к построению онтологии, то на руки мы получаем отсутствие онтологии, находящееся в статусе онтологии. Это нежелательно, но является неминуемой издержкой познания, претендующего на окончательность в силу своего устройства.
Все это может быть проговорено бесчисленное кол-во раз + уже было и будет снова. Каждая новая попытка это проговорить сталкивается с теми же самыми проблемами, рискует обрасти увлекательной мифологией или эпистемологическими надбавками, а также туманной сотериологией, которая просто показывает этот же мир со спины, ничего к нему не добавляя.
Постижение того, что речи не поддается, имеет подспудную цель — преображения себя и жизненного мира; каким будет это преображение, какими средствами его будут делать и кто — понять не удается, но очевидно, что преображение это будет происходить сопутственно каждой секунде последовательного и рваного времени, а никакого времени оно не займет. Не будет внятной стартовой точки для преображения, не будет и другой фиксации чего-либо внятного касательно него; любой момент можно опознать ключевым для преображения, и оттого заниматься им не может получиться даже у того, кто ничему другому времени уделять не захочет.
Это и описываемое далее знание обнаруживается либо вследствие упражнения, либо вследствие случайного подпрыгивания. Можно задать закономерный вопрос: “а описываемое знание, оно разве не является чем-то?” Оно, конечно, является знанием, но знанием по поводу созерцания — т.е. знающим незнанием, которое не имеет никакого предмета. Знанием оно оттого быть не перестает, но сутью его является свертывание. Это знание, зашедшее уже наполовину в забвение.
(Упражнением является то, что последовательно и монотонно проходит, в попытке иметь целью себя же; не удовольствие от себя, не познание от себя, никакого плода — только непосредственно процесс упражнения. Не важно, приходит вследствие упражнение насыщенное видение или одно невыносимое утомление. Упражнение не может иметь результата. То, что случается от него — выхлоп куда-то в сторону, это как если бы вследствие упражнения мир превратился в кокос и обратно несколько тысяч раз, как если бы вследствие чтения читатель превратился в фашиста, добряка, или потолок своего жилища. Подпрыгивание — немотивированный переход из состояния, отсылающего на какие-то вещи\процессы, к состоянию, которое отсылает сугубо на себя; то есть это упражнение, где для его проделывания не прилагалось усилий.)
Созерцание не имеет себя плодом от себя же, не имеет себя преддверием для себя, созерцание не имеет к себе никакого отношения. Созерцание не имеет никакого значения для чего-то либо, а это можно разглядеть только из него непосредственно. Аффекты касательно созерцания обнаруживаются из мест, которые пытаются иметь к созерцанию какое-то отношение, но к себе самим не имеют никакого отношения. Занимаясь созерцанием, можно в определенный момент в него попросту превратиться, не пережив однако ни малейшего заметного изменения.
Кто-то говорит с кем-то, и называет его некоторым именем. Это имя может быть самым разнообразным, а может вовсе выступать знаком отсутствия, и будет одинаково не иметь к чему-либо какого-то отношения.
Созерцание не может занять человека, как нарезка чеснока или полировка бытовых предметов. Созерцание не застилает дорог пахучей мягкостью и не благоустраивает посмертие, созерцание не отрезает неприятные части души и не производит социальной селекции. Созерцание не делает вещей, и каких-либо не-вещей оно тоже произвести неспособно. Созерцание, если оно производит впечатление, следует признать недостаточным и неверным; созерцание, которое вызывает экстаз слияния, недостаточно распространилось, т.к. в оконченном созерцании нет никакого переживания, никакого совершения или претерпевания, никакого измышления по его поводу. Созерцанием можно делиться, но каждая передача его из рук в руку выглядит как демонстрация познавательной несостоятельности передающего; это неизменно разочаровывает принимающего.
Созерцание пусто, и оно показывает, что пуста каждая вещь, до которой живущему доведется коснуться, тем более пустой ощущается вещь, с которой доведется провести всю жизнь. Созерцанием нельзя исправить ничего, созерцанием нельзя ничего и ухудшить. Опыт, который не поддается речи, не разгоняет и творческого устремления, он не является итогом длительного познания, которое было направлено на его приобретение.
Была устойчивая надежда, что созерцание способно окончить разбирательство с повседневностью каким-то благим инструментом. Метафизическое познание предоставляет инструментарий достойного обхождения с вещами; после приобретения внятного знания мы становимся способны засеивать поле тщания с большим благожелательством к заготавливаемому урожаю, познание оплодотворяет мир и ветви замысла опутывают счастье и несчастье человека, посредством которых он может найтись в принципиально иной точке — но созерцание демонстрирует ищущему, что его поиск не имеет никакого значения.
Приверженность созерцанию ничуть не лучше полного незнания о созерцании, как ни лучше наличие красного стула его отсутствия. Кажется, что все вещи должны перестать существовать после этого осознания, но человек пленен тем, каковым ему довелось пребывать, и ему не расстаться с тем, каковым он был когда-то. То, что случилось один раз — навсегда присовокуплено к чувствованию и обхождению с вещами. Каждое обещание и предощущение обладает тем же эффектом.
Не имеет никакого значения, созерцание или что-то другое, но именно созерцание дает случиться этому пониманию.
Оно делает очевидным, что нет какого-то истинного “я”; “всякое “я” — это ад”, но даже если вообразить бесконечно достопримечательное “я”, где находиться одно удовольствие — это не сделает погоды совершенно. Погода делает сама себя, воздух вращается и создает погодные явления, любители погоды наслаждаются ей, а ее истинные враги будут враждуют в свое удовольствие, пока не проигрывают окончательно. Такие пейзажи придется наблюдать далее, они не перестанут вызывать примерно тех же эмоций, как бы созерцание не распространилось на повседневность.
Итогом разбирательства с повседневностью выступает та же самая повседневность, которая кажется столь же не подверженной речи, как созерцание. Превращение повседневности в созерцание на случающиеся мгновения — таков итог разбирательства с повседневностью. То есть нет никакого итога, есть сама повседневность, которая все время, как оказалось, и была созерцанием. Прошлое оказалось изменено до того, что прекратило быть отделенным от этого мгновения, т.е. прекратило существовать в качестве прошлого.
Превращение повседневности в созерцание не сводится к обнаружению самотождественности повседневности, напротив: повседневность не имеет к себе ни малейшего отношения, она не может быть помыслена в само-отношению никоим образом.
(Повседневность это наличествование тех вещей, которые есть, проистекание проистекающего; такое, какому некуда деться куда-либо, то, отчего не получается скрыться при любом раскладе вещей во всяком сеттинге. Повседневность это формула той жизни, от которой не получается уйти. Повседневность — дополнительное имя, каковым можно наделить жизнь. Жизнь для человека является окончательной\единственной в смыслах а) невозможности помыслить ничего помимо того, что проистекает из нее органически, пусть даже вся жизнь превратиться в бутерброд с хлебом, б) невозможности выбраться из ряда закономерного из нее, имеется такое желание или нет. Жизнь, или предоставленное человеку — единственное, что у него есть, и он сам является собственной жизнью, т.к. ничем другим по определению быть не может. “Я”, сообщество, мышление и внутренние согласия — ее закономерные части).
Созерцание, когда оно усваивается в жизнь, делает очевидным, что нельзя иметь к себе никакого отношения, нельзя иметь никакого значения.
Жизнь бежит от себя, не может с собой смириться, не может примириться со своей заключенностью в себя. Всякая жизнь будет разорвана своим протеканием; есть такие жизни, которые обнаружили созерцание и безотносительность всякого сущего — они тоже будут разорваны своим протеканием.
Созерцание имеет целью больше не требоваться, больше не происходить, не иметь с жизнью никакого различия. Но поскольку речь о нем ведется и, видимо, будет идти дальше — оно своих целей не достигает. Процесс поглощения им жизни, все же, не имеет никакого времени, следовательно не может оформить себе постоянства.