Сообщение для Стаса К.
Осуществлять познание некоторого явления возможно: а) посредством понятия сущности, т.е. постулируя его не-редуцируемые признаки как основывающие его, б) посредством регистрации его наличных свойств, т.е. феноменографии, в рамках которой не проводится различия между редуцируемым и не-редуцируемым, и оттого явлению не постулируется непреходящего основания, в) посредством обозначения тех понятий, которые имеют устойчивую с этим явлением связь; то есть: обозначаются те слова, посредством которых сказывается явление.
Раскладывая явление посредством проговаривания его основных понятий, мы опознаём нечто наподобие пластичной сущности. Мы не знаем основных свойств, но мы знаем ту механику, посредством которой эти основные свойства можно увидеть с нескольких разных точек, в нескольких различных обличиях. (Эпистемология может предшествовать онтологии и служить ее критикой, но эпистемология, если к онтологии она не привела — занимает ее место (т.е. место основного повествования о сущем), и функцию свою не выполняет, т.к. она предстает еще одной онтологией-победительницей, полагающей себя превзошедший остальные).
Есть такие сообщества, которые объединены некоторой целью; их ключевой задачей является осуществление ее, а сосуществование\образование “среднего мира\другого” является лишь побочным продуктом. Здесь не сообщество является делом, т.к. есть иные занятия, оттого и сообществом в обыденной речи такое объединение называть будут редко, буду говорить скорее о предпринимаемых целях и об избранном занятии, затеняя явление сообщества присущим тому объединению проектом оптимизации.
Есть такое сообщество, которое следовало бы назвать сообществом по преимуществу. Его представители наделены лишенностью и заняты одним только предчувствием; их либидинальная инвестиция не направлена на преобразование группы выделенных вещей, их либидинальная инвестиция выброшена за пределы причинного ряда по направлению к преображающему событию.
Если при изъятии всех добавочных признаков жизни в условиях концлагеря остается "голая жизнь", то здесь речь ведется о схожей ситуации касательно сообщества, для которой, однако, концлагеря не требуется. Достаточно повседневности, которая размывает вещи пограничные подверженному и не подверженному речи до не-членимого варева. Обиход столь же хищен, как и тоталитарные репрессии.
Такое сообщество а-исторично, т.к. выписано из цепи целеполагания и облагораживания окружающего пространства. Не только по своей неспособности, но и по тотальности несогласия с доступными преобразованиями сущего: интересна только утопия, интересно только чудо, интересно только переустройство, никоим образом не обустройство. Чудо — это предоставленная другой инстанцией нерегулярная утопия, утопия — самодельное чудо, устремленное к регулярности. Гипотеза утопии, вероятно, и рождается из неверия по поводу возможности божественного вмешательства в “естественный ход вещей”, а теперешний кризис веры в утопию рождает либо поворот к надежде на пришествие учреждающего новый мир события (новоизобретенного чуда), либо гедонистическую депрессию, основанную бессилием к утопическому. Блюсти отчаяние в живом состоянии организма однако почти невозможно долгое время, и оттого отрешение от утопического ведет в потаенному ожиданию чуда, под каким именем бы оно не фигурировало.
История этого сообщества, казалось бы, уже закончилась, и потому оно свободно от нее, но такое сообщество вовсе не живет случившимся. Это неудивительно, ведь его составляют те, кому не нашлось внятного места. Внятного места как в пространстве, так и во времени; история этого сообщества не только не закончилась, она и не начиналась, и временной режим его явлен только предощущением.
Это сообщество ожидания и приготовления к наступлению важнейшего\гипотетического второго пришествия, которое было уже давно просрочено и отвергнуто остальными, т.к. им есть куда идти и чем заняться помимо ожидания непонятно чего по неправильному расписанию. Если бы даже предполагаемое событие оказалось ложным, то ожидания бы это не прекратило, т.к. эсхатологическое напряжение достаточно сильно, чтобы выдерживать любой набор опровергающих фактов. Такое сообщество находится во временной модальности “и уже… и почти что”, которая предполагает частичное наступление ожидаемого, однако близкое развертывание его основной части.
Сообщество о котором ведется речь следует назвать лиминальным, и притом сообществом в собственном смысле слова. Второе уместно потому, что здесь предстает сообщество безо всяких иных предикатов кроме себя же; так и жизнь, лишившись добавочных черт, распознается в своей голой данности. Лиминально оно в том же смысле, в каком лиминален человек современности, т.е. разорван между разнообразными идентичностями и занятости, лишен конкретного места и облика. Изменчив, однако этой изменчивостью скорее поврежден, нежели одарен; но самой поврежденностью он одарен как способностью к преображению, и потому его положение следует назвать предпраздничным несчастьем. Вера в праздник может отсутствовать, можно быть убежденным, что все продолжит существовать ровно тем же образом, но существовать в согласии с таким убеждением не выйдет, лиминальный человек отдан ожиданию наступления праздника преображения сущего. (Сообщество записывается именно как характерное для него эсхатологическое напряжение).
Средний другой\учреждение смычки между внешним и собственным мирами, одаренность лишенностью, иной рассудок, отсутствие телеологии — все это можно назвать основными понятиями сообщества, теми фрагментами, из которых мышлением о нем придется раз за разом пересобирать.
Сообществу в предшествующем тексте уже было дано рабочее определение, но если было принято решение сделать сообщество одной из наибольших точек внимания, то следует проговаривать его различно. Проговаривать явление — накапливать ему влияния в некотором регионе речи, добавлять ему акторности. Можно довести влияние сообщества в науке о божественном до того, что ни одна гипотеза об описании неописуемого не сможет быть обработана и пущена в рассуждения без проверки гипотезой сообщества.
Сообщество имеет весьма отчетливое бессознательное целеполагание — изобретение среднего другого, устраняющего невыносимый разрыв между наибольшим другим и наименьшим другим. Наибольший другой — то, что может быть названо одушевленным внешним миром и даже, если иронизировать, одушевленным “великим\громадным внешним”, с которым приходиться взаимодействовать в повседневности. Превосходная степень слова “другой” нужна здесь для того, чтобы показать его предельную отчужденность от человека, невозможность всякой коммуникации. Наибольший другой в кошмарной неведомости и непристойности собственного поведения напоминает ветхозаветного бога, его отличие состоит в том, что зачастую он может вовсе не опознаваться, т.к. столкновение с ним бессознательно, ведь беспомощность от взаимодействия с ним стала привычной. Наибольший другой — имя неспособности взаимодействовать со внешним, предположительно имеющим субъектную природу. Наибольший и наименьший другие возникают вследствие разрушения огромной сети перемычек, которые оказываются возможны вследствие взаимодействия большого, малого и среднего других. Наименьший другой — близкий, с которым невозможно иметь никакой этики, помимо данности насущной эмоциональной близости. Наименьший другой — имя неспособности личной близости нечто поделать со внешним миром, как-то от него защитить; помимо того — имя неспособности этой личной, малой близости — быть близостью в полном смысле, т.е. перекрывать отчужденность, предоставляемую внешним миром.
Сообщество устанавливает среднего другого, благодаря которому различные другие могут стыковаться и образовывать рабочую цепь. Своим взаимодействием они составляют некое подобие небесной и церковной иерархий Дионисия, где взаимодействие с затруднительными инстанциями становится опосредованным, и оттого возможным. Дело сообщества в том, чтобы образовать все звенья иерархии помимо пограничных. Не-опосредованное взаимодействие не-регистрируемо, и оттого рана от проживания на перекрестье наибольшего и наименьшего других не записывается тем же образом, что и опыт встречи.
Влиятельно то, что не поддается краткому определению, но постоянно проговаривается и ускользает из формул. Влиятельно то, для чего изобретается множество многозначительных и кратких формул, но что каждый раз наиболее соблазнительной частью ускользает из-под надзора. Когда Лакан на протяжении многих лет своего преподавания дает психоанализу огромное кол-во бряцающих определений, он пытается породить ему влиятельности посредством (не?)намеренной мистификации его сущности. Если же мы решаем разоблачить психоанализ, то нам следует сказать: психоанализ - это теория влечений, гипотеза бессознательного и гипотеза вытеснения, следует рассмотреть это в исторических проявлениях и строго вынести контекстуальные определения. Он — только это, иначе никак; такое обрезание возможностей ветвления понятия об объекте делает сам объект подручным, и потому куда менее чарующим.
Неясно, сколько раз в истории существовало сообщество, которое является объектом нашего внимания. Существование его, как ранее было сказано, парадоксально: сообщество тех, кто лишен сообщества — не может собраться и оформиться по определению, тем более о длительном выживании и каком-то вкладе в некоторое занятие речи идти скорее не может. Парадоксальный объект, который не пробегает в обозримом пространстве, но давит насущностью — свойственен науке о божественном в некоторых формах, т.к. первый ее интерес именно таким образом устроен.
Наука о божественном занимается, несомненно, только важнейшим, но опосредованно переходными объектами, дающими подступ к нему. Сообщество тех, кто лишен сообщества, в силу своего устройства — может быть названо полноправным переходным объектом. Равными ему объектами следует признать: преображение, созерцание, иной рассудок, бессознательное в его психоаналитическом определении, сам психоанализ, как явление замкнутое на себя и парадоксальное, и вероятно еще серия объектов, которые пока не были достоверно определены в качестве переходных.