Ода на солнечное затмение, бывшее в праздник Вознесения

Ущербный бог разбрызгал на листву

винище, стёкши до сердец корней,

оскалит влага мертвую братву,

и та стучит копытами коней,

насуплен ныне лик веселый твой,

как будто в незнакомую трубу

воззвал ты, Боже, этот нежный вой

меня ударил плеткой по горбу,

воззри! кричит, на этот самолет,

воззри из гроба в грязное окно,

блестит крыло и пламенный пилот

штурвалом крутит точно и умно.

Мы рислинг пьем среди домов, дерев

и пастухов - и нам небесный гость

рукою машет, словно лапой лев,

и в ней торчит и скалится нам гвоздь.

О, кто тебя сегодня покусал,

и научил летать в степях небес?

Я - говорит - спустился на привал,

Златой мой нос, смотри, слегка облез.

И все поют, как старый теплоход

скрипит на Волге - забери нас в лес,

туда, где волк напильником скребет

среди стволов и ждет погрызть овец,

нас испытай, поскольку мы твои,

нас обожги, как чайник на плите,

да станем мы свистеть как соловьи,

как соловьи в портвейновом кусте.

Ты зрим сквозь пленку от моих костей

и множим ей - как множит позвонки

копьё и бич, и в жаркой простоте

ты видишь ребер на просвет куски,

ты распластал и улыбнулся мне,

затмился бок твой ночи синяком

и щелкнул свет на сломанной спине -

я извернулся - глаз мой взвыл телком -

вернись сюда - убийца, мёртвый, врач

весь в черепах - так вертится червяк,

его уж ждет сияющий карась,

затем в шипящий круг бессильно бряк,

и вилку в бок приемлет, белый пар

пускает, червь, заползший в мокрый рот

выходит голый, лыбясь, суперстар,

беззубый и старинный обормот.

Бокал ты поднял и прикрыл губой,

и мы глядим гурьбой из-под стола,

на белый глаз и ус твой голубой,

в руках на плёнке шелестят дела

твои - так в детстве на платформе я

шептал, брошюрку теребя сто раз -

когда же поезд? где же ты, змея

златая, где твой над усами глаз?

И ты, пиит, теперь среди стогов

и изб гуляя елисейских, зырь

сквозь труб и лайков протяженный зов

на круг неполный наш и на пузырь.