2ч. Эхо любви
Первая глава: https://teletype.in/@pravaya_nojka_stola/ekho_lyubvi_1
— О боже, — давит на виски пальцами, щурясь и коротко шипя. Чан протягивает ему таблетку со стаканом воды, лицо его не выражает практически ничего. — Чан-а… Ты всю ночь на диване спал что ли?
Чан и не признается, что вовсе почти и не спал этой ночью и что заснул чуть ли не под утро, проведя на диване от силы три часа.
Часы показывают половину третьего дня.
— Мне так жаль… — начинает виновато Джисон, хныча. — Прости, что доставляю столько проблем.
— Всё в порядке. Главное, что с тобой всё нормально.
Вид Джисона не отражает ничего хорошего и радостного. Он опускает голову, чувствуя невероятную вину, и мечтает провалиться куда-нибудь глубоко под землю.
Чан заботливо кормит его завтраком (или лучше сказать обедом) и почти ничего не говорит. Стыд накрывает Джисона с головой, когда он перечитывает свои пьяные ночные сообщения. Он отчаянно скулит в голос, то и дело извиняясь перед Чаном.
— Я ведь знаю, что тебе очень тяжело и ты хочешь всё отпустить, поэтому так напиваешься, не извиняйся.
Чан догадывается, как Джисон себя винит, но у него совсем нет идей, как этого можно избежать. Наблюдает за ним только с болью в глазах, представляя, что сейчас в груди Хана творится, и без конца тревожится по этому поводу: он даже помочь не может, как глупо.
— Мне не надо было так поступать. Чан-а… Ну почему я опять всё порчу, — жалобно тянет он, хватаясь за голову. Волосы свои оттягивает до неприятных ощущений и жмурится.
— Перестань быть таким самокритичным. Всё нормально. Не все могут отпустить свои отношения так легко.
— Ну сам посуди, сколько я дерьма натворил… — тычет без особого аппетита палочками в измученную тарелку еды.
Все попытки Чана переубедить его оказываются тщетны, и это заставляет опускать руки. Есть ли вообще хоть что-то, что может поменять мнение Джисона? Чану сейчас кажется, что нет.
— Каждый из нас много чего натворил, прекращай, всё нормально.
После долгих глупых минут в попытках заставить Джисона поесть хоть немного Чан настаивает на том, чтобы вместе прогуляться по улицам и развеяться. И Джисон мученически плетётся рядом с ним, прекрасно зная, что Чан догадывается, о чём он думает всё это время. Вернее, о ком.
— От вещей его так и не избавишься?
— Не думаю, что это что-то изменит.
Хан не отвечает ничего, поджимая губы и сильнее вжимаясь в свою толстовку, мечтая в ней спрятаться от всего окружающего мира. На улице жарко, а собственное сердце медленно отбивает болезненный ритм, когда в мыслях только тот идеальный образ Минхо, в которого без памяти влюблён Джисон. Он чувствует себя разбитым.
— Всё нормально, — безразлично кидает напоследок Джисон, больше не поднимая на Чана ни одного взгляда за всю их прогулку. И не произносит больше совершенно ничего.
А когда они домой приходят, уверяет, что с ним всё будет хорошо и что Чан может ехать домой — тому всё равно ещё на работу, нечего время тратить на все эти бессмысленные вещи, которые всё равно ничего не поменяют. И Джисон совсем не желает самому себе признавать, что хотел бы остаться с ним подольше; он только глупо просит уехать.
— Уверен, что мне не следует остаться с тобой?
— Едь домой, я уже достаточно натворил. Не хочу доставлять тебе ещё проблем.
— Джисон… — вновь обращается к нему с нескрываемой печалью и так и льющим наружу волнением. — Мне не тяжело, я просто не хочу, чтобы ты один здесь убивался.
— У тебя завтра работа, едь домой.
— Я могу отпроситься, только скажи, я посижу с тобой.
Конечно, Чан наизусть знает непреклонность Джисона, знает, что тот опять решит остаться один и не напрягать никого, но разве Чан может так спокойно оставить его?
В глазах напротив скапливаются слёзы.
Внутри Чана загорается огонёк надежды, и он пытается понять, не ослышался ли. А затем радостно улыбается, когда видит искренние глаза Джисона, полные слезами, и даёт ему прошенные этим взглядом внимание и поддержу — шагает навстречу и обнимает со всей своей теплотой, обвивая хрупкое тело руками.
Чан хочет его защитить от всего плохого, что происходит в этом мире, и моменты, подобные этим, заставляют сердце трепыхать: Джисон ему, кажется, доверяет. Доверяет так, как самому себе не может. Доверяет горькие слёзы, переживания и проблемы.
И всё вокруг становится уже совсем неважно.
Только Джисон, льнущий ближе, и пропытавающие одежду Чана слёзы. Его сердце полно любви, которой он так желает поделиться и обволочь целиком, лишь бы Джисона от страданий избавить.
Чан Джисона искренне любит и особенно сильно мечтает сейчас возыметь шанс стать ему ближе. Он поглаживает ладонями по дрожащей спине и позволяет плакать столько, сколько Джисону требуется.
— Прости, пожалуйста, — надрывно тянет он, чувствуя, как воздуха в лёгких всё больше не хватает.
Чан его от себя оттягивает на мгновение, пытается поймать зрительный контакт и за подбородок тянет на себя. Прокручивает в голове совершенно неправильные мысли, смотря на губы, и отгоняет их скорее прочь.
— Я никогда не смогу полюбить… — раздаётся совсем отчаянное и жалобное. У Джисона в груди что-то давно надломлено и сейчас рискует разломиться совсем напополам, до конца, не щадя. Чан чувствует чужую боль, смотря на слёзы, бегущие по лицу, и красные щёки, пока слушает пугающие всхлипы. — Чан-а… Пожалуйста, прости меня…
Чувствуется приближение чужой истерики, так что Чан снова к себе Джисона прижимает, ощущая, как громко тот скулит ему в грудь.
— За всё прощаю… Всё нормально, поплачь, пока не станет легче.
Только Чан не знает, что легче не станет. Джисон в этом убеждён, Джисон просто знает — как будто не рыдал до этого из-за Минхо, Джисон останется лишь с опухшими глазами и колющей болью в груди.
Слушать чужой нечеловеческий плач, полный боли и отчаяния, и Чану боли приносит несравнимо много, заставляя содрогаться при каждом скулящем звуке.
Джисон стихает всего на пару мгновений, когда вдыхает полной грудью и…
Сердце Чана замирает на мгновение, пусть он и понимает, что ничего такого, о чём столько времени мечтает, Джисон не имеет в виду.
— Спасибо, что ты рядом, — сквозь ещё один всхлип произносит Хан, прикрывая мокрые глаза и жмуря их. И снова в плаче к нему прижимается.
Вечер подкрадывается незаметно. Чужие слёзы больше не раздражают кожу лица, а громкие болезненные вопли стихают.
Чан заботливо кормит Джисона и без конца пытается заставить его улыбнуться.
— На самом деле, ты не должен всё это делать.
— Джисон, — хмыкает он, направляя серьёзный взгляд в чужие глаза. — Я здесь, потому что хочу тебе помочь.
Перед ним только стыдливо опущенный взгляд и едва подрагивающие пальцы.
— Давай избавимся от вещей Минхо… — Джисон шепчет, и его почти не слышно.
Это предложение заставляет взбодриться и опешить. Джисон очень долго к этому шёл, и Чан рад, что может на него воздействовать.
В пакеты летят их совместные фотографии, несколько мягких игрушек, подаренных Минхо когда-то, порядка семи толстовок, которые до этого принадлежали тому же Минхо, и чуть меньше футболок. Джисон выглядит удивительно спокойным, когда сминает одежду и отправляет к остальным вещам, и смотрит на рамку, в которой фотография с их третьего свидания. По коже бегут мурашки.
— Точно сможешь от всего разом избавиться?
Кажется, это может сделать даже хуже. Если Джисон оставит несколько фотографий и памятных вещей, Чан будет вовсе не против. Ему просто страшно представить, что станет с Ханом, когда они снова разлучатся, а тот останется в стенах квартиры, где потеряет все напоминания о своей любви, от которой так сильно зависим.
— Я не хочу больше видеть ничего, что с ним связано.
Пакеты остаются в прихожей. Квартира значительно опустела. Чан чувствует, как из неё забрали жизнь, и думает, что Джисону придётся слишком нелегко.
— Всё ещё хочешь, чтобы я лёг с тобой?
В ответ получает лишь смущённый кивок и заботливо расстилает кровать, предлагая Джисону лечь отдыхать, пока сам приносит какой-то купленный ими сегодня молочный коктейль, который пришёлся Джисону по вкусу (Чан после этого купил ему ещё несколько домой).
Возможно, он пытается отсрочить момент, когда ляжет с ним рядом, с объектом своей влюблённости, когда сможет видеть его так близко и, вероятно, даже обнимать во сне. Это пугает, потому что он не хочет наседать на Джисона.
— Можешь меня обнять?.. — встречает пара просящих глаз из кровати, когда Чан заходит в комнату.
И кто он такой, чтобы отказывать Джисону?
Ставит бутылку рядом и забирается под одеяло, позволяя Джисону обвить своё тело руками.
— Ты слишком обо мне заботишься, Чан-а… Я не знаю, кто может быть идеальнее тебя.
Приятное приторное чувство расстилается в груди.
— Давно бы уже счастливо жил, если бы не я…
— Ну хватит, ты не напрягаешь меня, иначе бы меня тут не было, не думаешь?
Джисон кивает пару раз, укладывая голову на грудь, и размеренно дышит, как будто впервые за всё это время чувствуя спокойствие. Чан разглядывает его макушку, думая о том, как прекрасно было бы погладить младшего по волосам и иметь возможность всегда вот так обниматься, лежать в одной кровати и говорить о всяком.
— Почему твоё сердце бьётся так сильно? — с тихой усмешкой спрашивает Джисон.
Чану не хочется раскрывать свои чувства. Точно не сейчас. Точно не когда Джисону так плохо из-за своих прошлых отношений.
— Выключим свет? Я бы так и заснул.
Бан сдержанно улыбается, словно Джисон может это увидеть, и осторожно выбирается из-под него, щёлкая выключатель. Забирается обратно, устраиваясь теперь удобнее и чувствуя холодную ладонь на талии.
— Найди себе самого лучшего человека, хорошо? Не хочу, чтобы ты когда-нибудь испытывал такую же боль.
И Джисон подозревать не может, что Чан уже испытывает — из-за того, какую боль Минхо принёс Джисону. Он никогда бы не желал, чтобы Хану приходилось так страдать. И он бы определённо всё отдал, чтобы избавить его от мучений.
Джисон улыбается довольно, снова пристраиваясь к груди. И действительно прикрывает глаза, почти сразу чувствуя, как его заволакивает сон. Его слишком вымотали пережитые сегодня эмоции. Ничего странного.
В голове происходит слишком многое, что заставляет сердце биться чаще и испытывать лёгкую тревогу, покалывающую пальцы. Чан позволяет себе вплести их в волосы Джисона, чувствует, что тот явно давно не находил в себе сил их расчесать, но несмотря на это наслаждается. Ему Джисон нравится даже больше положенного. И однажды он хотел бы ему открыться, просто сейчас делать это совсем неподходящее время.
Мысли о том, какие бы их отношения получились нежные и полные заботы, незаметно усыпляют и Чана. Он видит во сне их мягкие объятия, тёплые поцелуи на щеках, когда всё наконец-то хорошо. А потом просыпается от чувства скользящего по спине холода.
Чан оглядывает комнату нервным взглядом, и видит за открытой дверью силуэт, который тут же останавливается, и, видимо, заметив, что старший проснулся, подаёт голос:
— Я выйду подышать воздухом. Спи дальше, — виднеется только тёмная фиолетовая толстовка, которую вчера Чан точно укладывал в пакет.
Дверь за Джисоном захлопывается через десяток секунд. Чан так и глядит в коридор, где только что стоял парень, и несколько мгновений размышляет. Подрывается в итоге с места, не желая оставлять Джисона одного, и быстро спускается вниз, выходя на улицу.
Хочет позвонить и понимает, что телефон остался в квартире. Оглядывает округу ещё несколько десятков секунд внимательным взглядом и поднимается обратно, за телефоном. Однако когда звонит, мелодия раздаётся там же — на прикроватной тумбочке, где со вчерашнего вечера стоит бутылка коктейля, а рядом телефон, лежащий точно на листе бумаги, исписанным явно в спешке.
Чан сбрасывает звонок и внезапно слышит громкий звук, бьющий по ушам. Будто что-то взорвалось. Эхо от него расходится по улице. В голове крутятся шестерёнки несколько секунд, чтобы понять, что этот звук откуда-то снаружи, заставить себя в конце концов выглянуть в окно и увидеть на земле чьё-то тело. Чан не хочет думать о худшем, не хочет соединять в своей голове вполне соотносимое, не хочет представлять ужасное, но его пальцы уже подрагивают неприятно, а он возвращается к тому же столику, хватая лист бумаги.
Нет-нет-нет, это не должно быть так.
Чан оставляет лист на кровати, вновь подходя к окну и смотря точно вниз на землю, где узнаёт фиолетовую толстовку, в которой Джисон перед ним в коридоре стоял. Так быть не должно. Он всё не так понял, правда же?
Руки дрожат. Он хватает этот нещадный лист, пытаясь сложить буквы перед глазами в слова. Хочет просто убедить себя в том, что это всё неправда.
«Жаль, что тебе приходится читать это, Чан-и. Спасибо, что был со мной до конца. Я не смог бы выдержать без тебя».
Он себя осекает. Не-не-не, это всё точно неправда. Это просто ночной кошмар, после которого он проснётся с ноющей болью в груди и Джисона покрепче обнимет. Правда ведь, да?
Чан не хочет возвращать свой взгляд к тексту. Его тело пронзает озноб и почти болезненная дрожь, которая холодит кровь и кости.
«Я не думал, что буду писать что-то, но решил, что так было бы правильнее.
Не хочу больше терпеть всё это. Я знаю, что слабый и что проявляю высший эгоизм по отношению к твоим чувствам, когда поступаю вот так. Ты этого не заслужил. У меня просто больше нет сил бороться со своими чувствами. Каждый день я гнию изнутри всё больше и сам понимаю, что захожу слишком далеко со своей привязанностью. Я бы никогда его не отпустил… Не вижу другого выхода. Не вини себя только, хорошо? Ты — последнее, что хорошее было в моей жизни. Прости за то, что даже сейчас доставляю неудобства. Спасибо за твою доброту, хён.
И найди себе самого лучшего человека, как я и сказал, ладно? Не позволяй обходиться с собой плохо. Люблю. Прости?»
Глаза бегут по последним строкам ещё несколько раз, пока в голове пытается уложиться осознание ситуации. Это не должно быть вот так, как же… Невозможно.
Чан не помнит, как спускается, выходя на улицу точно к телу Джисона, как игнорирует дорожки слёз на щеках и как прощупывает его пульс, мечтая ощутить что-нибудь. Ничего. Ни одного чёртового удара, который бы подарил ему надежду. Чан не помнит, как вызывает скорую помощь, не помнит, как перечитывает записку ещё четыре раза подряд, не помнит, как шепчет ему слова признания.
Он должен был сказать. Должен был дать Джисону смысл жить. Должен был его спасти и уберечь от такого.
Если честно, он даже не до конца понимает, правда ли всё это происходит, пока сидит на асфальте рядом с телом в лужи его собственной крови, и абсолютно не знает, сколько времени проходит, когда наконец приезжает скорая.
У него были силы держать себя в руках и бессмысленно надеяться на чудо, пока врач не обрёк его жутким «Он уже мёртв».
Джисон… Джисон, с которым Чан разговаривал ещё прошлым вечером. Джисон, который вёл себя мило и наконец-то сделал шаг к тому, чтобы забыть старую ранящую любовь. Джисон, которого он всем своим сердцем любил и мечтал сделать счастливым… Этого Джисона больше нет?
В груди что-то надрывается. Он не видит ничего, пока слёзы брызжут из глаз, пока на место происшествия едет полиция, пока сам думает только об одном — Джисона больше нет.
Думает, что плачет так же надрывно, как плакал днём ранее Джисон, и понимает, что в его жизни тоже нет смысла. Горло саднит, грудь болезненно разрывается, и Чан чувствует, что у него больше нет ничего. Всё развалилось. Джисон, которого он едва наставил на верный путь, Джисон, которому хотел подарить всё возможное счастье, Джисон, который был главным человеком в его жизни… Разве его правда нет?
По правде говоря, Чан не помнит с той ночи больше ничего. В голове откладываются только сирены, синие губы Джисона и его увозимое оттуда тело, которое Чан видит в последний раз.
На столе всё ещё закрытый коктейль, который так понравился Джисону, а за дверями его квартиры не только похороненная в трёх пакетах, стоящих при выходе, любовь, но и самые тёплые чувства Чана. Влюблённость и искренность, с которой он его выслушивал и по волосам мечтал погладить.