Безымянный бюст
Пальцы увязли в глине — это так напоминало грязь оврагов. Главное, чтобы не катакомбы. Тогда вновь придется в спешке скинуть свой фартук, вспомнить каждый полученный психологический совет о том, как же захватить этот необходимый вздох.
Все уходило в воспоминания о том, что он был там, где эти советы давали не терапевты. Просьбы, последние мольбы о том, чтобы товарищ продолжил дышать — все это кричали солдаты, так истошно и мокро, что у самих сбивалось дыхание. Иногда, если это происходило в катакомбах, то слышно было слишком хорошо. Особенно хорошо был слышен тот самый последний вдох. Его не любили называть последним, предпочитали обозначать «прощальным». Чаще такое настигало посреди боя, любые советы гнили в воздухе под свистом пуль. Там прощаться не успевали.
Гончар бесшумно двинулся по своей мастерской, стараясь не задевать вплотную заставленные столы. Однажды, когда его накрыло с головой от начавшегося панического приступа, он опрокинул один из этих столов. На восстановление ущерба ушло больше года, а корить себя за потерянный прогресс мужчина будет вплоть до своих последних дней. До того самого прощального вздоха, который он не получил на войне. Почти постоянно приходила мысль, что лучше бы он никогда не выбирался с той войны живым и почти что непокалеченным.
Потому что для тех, чьи кости остались на безымянных полях, война и вправду закончена. Для живых солдатов она не закончится никогда, она жива пока они ходят по тем же местам, где шагали еще не погибшие товарищи.
Слишком много криков, слишком мало воздуха, уже слишком холодное тело. Все, эта девчонка уже свое проиграла, она уже не вернется домой. А у нее вообще был дом? Ее там правда ждут или она всего лишь очередная сиротка, которая отдала себя медицине и бесчеловечно попавшая под жесткий обстрел?
Мужчина тихо проругался себе под нос. Он чувствовал, что пальцы должны дрожать в порыве таких чувств, но ничего не было. Его хватка была отточена до совершенства — у военных не дрожат руки. Если дрожат, то это уже не военный. Аллан Мейсон все еще являлся солдатом, готовым пойти воевать.
Неважно, что сама война уже была окончена, неважно, что уже больше десяти лет назад. В душе ты все еще тихо ждешь, когда же вновь придет письмо. Когда долг перевесит чашу весов, где на другой стороне был страх за собственную шкуру. Его военная форма все еще лежала прямо в мастерской, — он гладил ее каждую неделю. Он так и не сумел похоронить идею о том, что она бы делала это с какой-то своеобразной тоской и заботой. Но ее нет, а он здесь, как и гладильная доска с формой, которая уже никому не нужна. Да и он не то чтобы необходим. Солдат в увольнение, что навечно забыт.
Перед глазами навсегда застынут тела павших. И врагов, и товарищей, и божьих детей. Ты будешь ждать, когда же придется пережить этот ужас снова, потому что он возвращается к тебе каждый день во снах. Вместо крика умирающих товарищей у тебя теперь твой собственный после очередного кошмара.
Проведя один день под обстрелами ты навсегда возненавидишь этот звук, но сильнее будет пугать лишь звук полной тишины. В больничных коридорах, где люди в белом заставали на службу так же постоянно, как и нечто в нечто в черном и с косой на перевес, никогда не бывало тихо. Аллан как сейчас помнит, как ласково медсестры успокаивали навзрыд рыдающих военных, которым предстояло лишится бесполезной конечности. Как громко солдаты умоляли пустить их снова на фронт. Как часто звучали прощания. И лишь по ночам, когда тишина начинает казаться слишком гнетущей, он вспомнил, как нежно она напевала, поглаживая свой белый наряд и его покрасневшие бинты.
Дыхание все же удалось восстановить, а поток тяжелых мыслей удалось остановить. Иногда хотелось, чтобы было наоборот. Часто хотелось, остаться на том поле и остаться лежать плечом к плечу рядом со своими товарищами. Они не стали ему семьей, да и многих имен он не так и не узнал, некоторые уже и вовсе забыл. Это не семья, да, но это единственные люди в мире, которые могли его понять.
По одному взгляду в казарме ощутить все эмоции, потрепать по плечу и кивнуть на плотно сжатые губы и выступающий пот. Хотелось вновь попасть в тот госпиталь, потому что хрупкие медицинские сестры тоже могли разделить твою боль.
Пальцы вновь повторили попытки зачерпнуть глину. В последние годы таких приступов почти не случалось, но бывали плохие дни. Хотя, точнее сказать, бывают плохие дни с перебоями на худшие. В эту ночь Аллану Мейсону как раз снился один из его страшных кошмаров. Во сне у него наконец-то получилось то, над чем он старался все это время. Просыпаться ни с чем после такого всегда было опустошающее больно. А видеть на руках жертв капли, невольно упавших слез, до отврата стыдно.
Джейн Честер была девчонкой из детского дома, но никому в госпитале никогда об этом не признавалась. Хотя, многие и так подозревали. Аллан сразу узнал это по слишком серьезному взгляду в столько юных глазах. Она без семьи, без известных ближайших родственников, без копейки за душой. Просто однажды она проснулась в мире войны и больше не смогла заснуть. На шестнадцатый день рождения она получил последний взгляд от своей воспитательницы и приказ отправится на учения в госпиталь.
В голове начали мелькать воспоминания, но они оставались беззвучными. Та самая тишина, которая ты боишься намного больше звука пуль, криков и своего последнего дыхания. Аллан четко помнил белый фартук своей медсестры. Идеально мог повторить, вплоть до каждого шага то, как девушка совершала дежурный обход, как ставила капельницы и меняла бинты. Способ везде одинаковый, но у Джейн Честер он все равно был особенный. Она была особенной.
Мутный взгляд, мутное чувство в животе. Аллан помнил, как попал в тот госпиталь и с каким выражением на своем чрезмерно серьезном лице, Джейн осматривала его раны. В том бою, где он получил ранение, их части пришлось хоронить сразу ораву сослуживцев. Делали это не переговариваясь друг с другом, потому что думали все об одном. О том, что это могли быть они. О том, что это все еще могут быть они в любую секунду. Эта скорбь, бесконечный страх и мимолетная зависть. Пальцы пробежались по старым шрамам.
Алан скользящими движениями добавил глину к другой большой куче материала на его рабочем столе. Вот, если приглядеться и опустить голову в бок, то можно увидеть что-то. Он часто себе такое говорил, чтобы подбодрить и чтобы не бросить свои попытки. Потому что иначе нельзя, потому что иначе он и попытки держать себя целиком тоже бросит.
Спустя несколько дней после начала лечения они с Джейн Честер заговорили впервые. Это была какая-то случайная тема, что-то про книги. К своему скупому стыду, оказалось, что военный вовсе не так грамотен и умен, как думал раньше. Она же была до ужаса начитанной и грамотной. Спустя время узнается, что она мечтала пойти на какую-то гуманитарную профессию в университет. Он так и не узнал какую именно.
Они начали больше болтать вместе после каждого захода солнца, когда медсестры оставались дежурить. Это был и интерес, и жадность одновременно. Необходимо спросить все, что только приходит в голову сейчас, потому что потом возможности не останется. Гончар до сих пор винил себя за то, что так и не узнал, куда она желала поступить. Зато он знал про тайную любовь к искусству и чтению детективных романов. В доме у него теперь большая библиотека. Только обсуждать их было не с кем.
Прикрывать спину своего товарища — это безоговорочный долг. Но между ними в те хрупкие вечера была их особая договоренность. Не просто спасти, а спастись. Встретимся вновь. Выжить. Мужчина до сих пор помнил наизусть каждое слово из их клятвы, он много сотен раз переписывал их во всевозможные дневники, а после сжигал, чтобы никто больше не мог этого прочесть. В слух больше не проговаривал. Странно это было говорить без звучания ее голоса, что повторял клятву в ответ.
Пальцы мягко остановились на очертании челюсти. Да, определено похоже, уже намного лучше, чем тысяча его других попыток. Инстинктивно мужчина подушечкой большого пальцы нажал сильнее — это была их небольшая игра.
В хорошие дни на войне некоторые солдаты и медсестры вспоминали, что они все еще дети.
— Я стараюсь. — От долгого неиспользования, слова вышли неловко и глухо, а по мастерской пошло эхо . — Надеюсь, где-то там, ты сейчас смеешься над моими потугами. — И в голове завывающие промелькнуло, что он так и не услышал ее смеха.
Попытки слепить лицо Джейн Честер гончар начал много лет назад. Не считал денег, уходящие на бесконечные запасы глины, на постоянное обновление инструментов и оплату счетов по свету в студии. Часто в порыве гнева, истерики или, что чаще всего бывало, в порыве отчаяния, мужчина ломал все инструменты.
Сбрасывался фартук, сметалась недоделанная работа на пол и звучали крики. Он так устал, он такой бесполезный. Аллан Мейсон великолепно умел держать оружие, стрелять в непригодных для этого условиях, но он не был хорошим гончаром. Годы идут, столы проседают под тяжестью неудачных попыток лепки одного единственного лица, а окончательного результата все еще не было.
В увольнении Аллан провел невероятное количество часов в военных архивах и не только. Хотелось найти товарищей, но даже если и удавалось, то он никогда не звонил по номерам. Боялся тишины по ту сторону провода. Были попытки найти всё на Джейн Честер, хоть какие-то записи о семье. Тщетно надеялся найти какие-то личные дневники, чтобы узнать хоть что-то новое. Чтобы на небольшое мгновение остановить свое горе, заменить его горящим интересом и жадностью до новой информации. Ничего из этого он не нашел.
Была одна единственная запись, что у нее была сестра. Не просто сестра, а близняшка. Разделены при рождении. Одна отправилась в детский дом, а другая осталась у непутевой матери-алкоголички. Около шести лет мужчина задыхался только от мысли, чтобы найти ее, посмотреть. Она вправду будет идентична? Сможет ли сердце вынести это? Поможет ли это? Ответа нет, потому что, когда Аллан Мейсон набрался смелости поехать в ее родной город и узнать, Джинжер уже была мертва. Отравление от алкоголя, а в последствии кома и смерть. Врачи ее не спасли. Аллан подумал, что над такой шуткой судьбы, Джейн смогла бы улыбнутся. Но это лишь его больная фантазия.
Был ли это знак судьбы, какая-то Божья игра или еще что-то. Мужчина этого всего не понимал, но решил не зацикливаться. Он пережил тысячу и одну смерть. Тысячу хоронил сам, со своими товарищами, а одну оплакивал до сих пор.
Джинжер Честер потеряется где-то в нулях той первой тысячи.
Открылось окно и в студию попал свежий воздух. Гончар сделал один свободный вздох и в мыслях себя опять обвинил. За то, что дышит так свободно, за то, что в одиночестве, за то, что не с Джейн Честер. Он не мог перестать называть ее полным именем, потому что судорожно боялся забыть, как же оно звучит. Уже забылся голос, все воспоминания теперь были беззвучными. Не сможет еще одну потерю вынести.
Медсестра с слишком большим сердцем и бескорыстной душой умерла как и многие другие на жесткой войне. Враги решили обстрелять госпиталь, она попыталась защитить свои пациентов, помогала перебраться в безопасное место. Пуля попала в место, которое привело к летальному исходу. Аллан Мейсон даже не попрощался. За секунду увидел, как пуля пронзила тело, за вторую, как это тело падает назад. На десятую секунду он закрыл ей глаза. Враги уже были убиты товарищами, но он тоже умер в тот час. Никому не позволил трогать и перемещать ее на общие тележки с такими же мертвецами. Товарищи не пытались возникать, сказали, что он может нести ее сам.
Он не выдержал нести ее на свадебный манер.
Аллан Мейсон нес Джейн Честер на своей спине до общей братской могилы. В бреду бесконечно извинялся за то, что трогает без разрешения, что не спросил про ее желанный факультет в университете. За то, что не сможет выполнить все ее мечты, но клянется, что сделает это. За то, что не умер вместо нее. Руки не дрожали, когда всех военных и погибших врачей хоронили, но дрожало сердце. Рядом с ней лежал совсем маленький парнишка. Может кто-то с ее детского дома? Может, он мог бы стать их сыном в другой жизни.
Всего год и пару месяцев они вдвоем не дожили до победы. Теперь в каждом календаре отмечено три даты. Конец войны, день рождения и дата смерти Джейн Честер. Ничто из этого не праздновалось, но в эти дни солдат обычного гладил форму и с дрожащим сердцем надеялся на начало другой войны.
Вечерело. Начали стрекотать всевозможные насекомые за окном. В ночи у него без света солнца все равно мало что получится, поэтому пора закругляться. Гончар убрал глину, накрыл все слепленные фигуры в студии белой тканью и покинул комнату. Однажды у него получится воссоздать портрет Джейн Честер максимально достоверно. Он обязан, пока полностью не стал забывать — у него уже очень плохо получались ее брови.
Бюст «Военная медсестра». Дата создания не называется, но сохранились тысячи страниц черновиков с набросками, которые по итогу стали лишь пустыми кляксами. Работа, предполагаемо, заняла десятилетия. Автор останется неизвестным.
