Что на картине? Поленов. «Московский дворик»

Еще одна картина, знакомая всем по вкладкам в учебниках. Поленов прожил долгую жизнь (умер в 1927 году, в 83 года) и нарисовал много картин, но именно эта работа 1877 года сделала его знаменитым и полностью изменила его художественную манеру.

Собственно, к 1877 году Поленов подошел молодым, многообещающим художником начисто лишенным «чувства России». Он прожил три года в Париже, до того объездил Италию и Германию, потом уехал даже на Сербо-Турецкую войну. Везде ему было интересно, везде он видел материал для художественных впечатлений, но не в России. Это все его очень тяготило — тогда среди художников как раз «русскость» и «чувство русского» были ключевыми для успеха и во многом определяли ценность живописи. Он тоже хотел быть русским художником и хотел писать Россию, как она есть. В итоге ему пришла идея переехать из мертвого, европеизированного, каменного Петербурга в русскую Москву. Идея выглядела сомнительной. Знаменитый критик Стасов прямо ему об этом написал: «…между тем Москва Вам ровно ни на что не нужна, точь-в-точь как и вся вообще Россия. У Вас склад души ничуть не русский, не только не исторический, но даже и не этнографический . Вам бы всего лучше жить постоянно в Париже или Германии…».

Но Поленов не послушал Стасова и в 1877 году переехал в Москву. Там он вместе с художником Левицким снял квартиру в доме на пересечении Дурновского (сейчас это Композиторская улица) и Трубниковского переулков. Ну а дальше по его же собственным рассказам: он вышел во двор и обнаружил вид, который ему сразу захотелось написать.

Разумеется, этот же вид можно было увидеть и написать совсем по-другому — куда менее деревенским и пасторальным. Но именно это радикальное смещение от каменности Петербурга, от современной городской эстетики, которую многие художники активно развивали во второй половине XIX века, в пасторальность и превратило картину в важное художественное высказывание, а также определило новую художественную манеру Поленова, а заодно и то самое чувство «русскости», которое стало главным в творчестве художника. Впрочем, что значит чувство «русскости», не совсем понятно, а потому куда умнее при разговоре о его картинах говорить скорее о развитии вполне европейских идей пасторальности.

Сейчас, спустя почти 150 лет, в этом дворике нет и следа пасторальности. Нынче это задворки новоарбатских высоток, недалеко от Садового кольца. Когда-то важный район Москвы превратился в каменные джунгли, в которые люди без надобности заходят редко.

А вот церковь, которая организует второй план картины, как раз сохранилась.

Это храм Спаса Преображения на Песках, построенный в 1711 году, но так, будто на дворе все еще XVII век, а никаких петровских реформ нет и в помине. Классический московский храм конца XVII века: изящный, легкий, парящий в пространстве и организующий его — таков он на картине, но таков и в реальности, даже соседствуя теперь не с одноэтажными хибарами, а с доходными домами эпохи модерна и монументальными сталинками.

Другая церковь на картине — справа, чуть вдалеке — это Церковь Николая Чудотворца в Плотниках.

Она раньше стояла прямо на Арбате (так мы можем понять, где именно на картине Арбат), но ее снесли в 1932 году, чтобы поставить внушительную сталинку — теперь в этом доме (Арбат 45/24) какой-то ювелирный магазин и какие-то кафе (даже не стоит запоминать, какие, благо они постоянно меняются, да и, как все на нынешнем Арбате, воспринимаются как нечто странное и бессмысленное). Его, легко найти, перед этим домом памятник Окуджаве.