Пост 11.08.2025
Московское дно глазами русского террориста.
Никакого повода. Ни юбилея, ни даже нового издания немногочисленных сочинений. Просто вдруг вспомнилось: Москва, самая середина девяностых, впереди — защита диплома, и вообще кажется, что много всего впереди. Впрочем, так ведь оно и было. И есть немного денег, то есть повод совершить забег по книжным магазинам. Без определенной цели, в поисках чуда.
Чудо смотрело на меня с полки (кажется, с полки магазина «Спортивная книга» на Сретенке, в котором спортивных книг продавалось мало, а хороших зато много, точно не помню; впрочем, и нет его больше, этого магазина, на его месте теперь уютная бургерная или что-то вроде того). Фамилия автора не сказала ничего, зато название сказало тоном, не предполагающим споров: «Сейчас ты меня купишь». «26 московских пророков, юродивых, дур и дураков». «Всего 26? Я и то больше знаю», — подумал я, и, конечно, купил.
Примечания к «Бесам»
Обрастая (совершено в практической жизни бесполезным) читательским опытом, искусство удивляться утрачиваешь. Ты еще даже не открыл книгу, а она уже заняла место на правильной полке в голове. Временами названия издательства хватает, чтобы понять, что и как будет автор рассказывать. В юности все по-другому, а уж для тех, кто застал книжное цунами, накрывшее родину в конце восьмидесятых и в середине девяностых еще бушевавшее, — так и вовсе. Было это чувство дикарского счастья — нам открылось все то, что здесь запрещали читать десятилетиями, вот освоим, расставим на правильные полки — и поймем что-нибудь важное, и сделаем что-нибудь прекрасное, и чужих ошибок уж точно не повторим.
Вообще-то, я, конечно, мог бы и знать тогда, кто такой Прыжов. Мог бы извлечь его фамилию из комментариев к Достоевскому. Потому что Прыжов — член революционного общества «Народная расправа» (или организованной преступной группировки экстремистского толка, как сказали бы в наше время прокуроры). Соратник Нечаева, участник убийства студента Иванова, герой той самой истории, впечатлившись которой Федор Михайлович Достоевский создал роман «Бесы».
К террористам Иван Гаврилович Прыжов примкнул вполне уже зрелым человеком, не восторженным юнцом. В 1869-м, когда нечаевцы убили Иванова, ему было 42 года. Сын героя Отечественной войны, получившего за участие в Бородинском сражении орден Святого Владимира и право на потомственное дворянство (происходил отец Прыжова из крестьян). Отец работал писарем в Мариинской больнице для нищих в Москве — это важный момент, определивший интересы сына: разнообразных отверженных Иван Прыжов привык наблюдать с детства.
Поступил в гимназию, потом на медицинский факультет Московского университета (надо думать, и здесь сыграли роль детские впечатления). Но оказалось, что медицина — это не его. В жизни Прыжова было два интереса, которые удавалось поначалу совмещать, — интерес к нравам низов, самого дна жизни и банальное пьянство. Учебу бросил, работал на железной дороге, публиковал в журналах очерки, из которых потом вырастут его главные книги — «История кабаков в России», «Русские кликуши», «Нищие на святой Руси», и, конечно, «26 московских пророков, юродивых, дур и дураков».
Книги. Звучит громко. Все труды этого несчастного и очень талантливого человека умещаются в один нетолстый том.
Уже после смерти Прыжова была издана его «Исповедь» — рассказ о жизни, написанный в помощь адвокату для процесса по делу нечаевцев. «Вся жизнь моя была собачья», — без обиняков начинает он. И рассказывает, как, читая модные европейские брошюры, загорелся идеей создать описание культуры русского народа, как цензура и жадность издателей, плативших ему гроши за книги, пользовавшиеся успехом, выдавливали его из цивилизованной жизни. Как, «обманывая жену», — ей говорил, будто идет на службу, — целыми днями скитался по фабричным окраинам, сидел в харчевнях, беседовал с простонародьем. И как оказался в рядах «агитаторов», насмотревшись на дикую русскую жизнь. Ну и пил, конечно.
Финал понятен — суд, гражданская казнь, десять лет каторги (Петровский железноделательный завод в Забайкалье), после — жизнь на поселении в Сибири. Жена последовала за непутевым мужем. Она умерла, он перестал себя сдерживать, пил без остановок и в 1885 году умер. Успел, впрочем, написать свою последнюю книгу — «Заметки о Сибири».
Темный мир
Я мог бы это знать и тогда, когда покупал его книгу, но не знал, просто погрузился в тот странный, временами страшный, и всегда смешной мир, который он описывает. Простой народ, поклоняющийся самозваным пророкам, обширные купчихи, которые пророков и дураков, людей, то есть, божьих привечают, подкармливают, прислушиваются к каждому их слову. Своя иерархия, в которой были настоящие звезды, обладавшие серьезным влиянием в старой столице, — вроде Ивана Яковлевича или Данилушки Коломенского, а были и люди безвестные, память о которых осталась только благодаря книге Прыжова. От одного из героев даже имени не сохранилось, у Прыжова он упоминается как «бородатый мужик». С бородатым мужиком, кстати, история, сгодившаяся бы и для модного сериала. У важного чиновника крадут шкатулку с драгоценностями, дело поручают аж полковнику, тот от бессилия идет к знахарю. Знахарь называет дом и вора, обыск, следствие — и никаких следов. Ни драгоценностей, ни улик. «Знахаря, говорят, маленько посекли да и отпустили восвояси», — меланхолично заключает Прыжов.
Ощущение вязкой тьмы и совсем особенный язык — что-то среднее между щедринской издевкой и лексковским сказом. И мастерски нарисованные портреты, умение парой фраз создать вполне законченный образ.
Вот, например, Макарьевна, «баба лет сорока пяти, толстая, хорошо сложенная, лицо ее так и светится покоем и беззаботностью. Называет она себя вдовицей, странницей, рассказывает, что обошла все пустыни и все монастыри и всю Палестину, и о том, какие ей были видения». Ни похороны, ни поминки, ни свадьбы у московских купчих не обходились без Макарьевны. Еще бы! «О рае и аде толкует, и так положительно, будто она там была».
А вот «отец Андрей», «некий петербургский уроженец», выдающий себя за священника и успевший побывать в остроге «за разные проделки», учитель жизни для обитателей Замоскворечья, любитель колбасы и прекрасных дам. «Одна барыня застала его со своей горничной в очень интимном положении.
— Что ты, батюшка, озорничаешь?
— Нет, матушка Матрена Ивановна, — отвечает пройдоха, — я не озорничаю, а искушаю».
Законченный сюжет, роман в трех строчках.
Пророчества, безумные речи, в которых верные прозревали нездешнюю мудрость, бутылочки с «тьмой египетской, которую Моисей на фараона навел» и прочие удивительные сувениры… И, конечно, разнообразные выходки, включая гунсные и просто уголовно наказуемые. Сибирь часто становилась конечной точкой жизненного путешествия юродивых, Прыжов вполне мог встретить там некоторых из своих героев.
Они не попадали в книги русских классиков, а если и попадали, то стояли робко где-нибудь на пороге, в стороночке. Прыжов сохранил их странный и темный мир, тоже ведь кусок русской цивилизации. Думаю, что процитированных отрывков достаточно, чтобы показать, что изрядный литературный талант у него имелся, но остался там, где часто наши таланты остаются — в остроге и на дне граненого стакана.
P.S.
Никакого, повторюсь, повода, просто вспомнил. И подумал — вдруг вы не знали, что был у нас такой вот невезучий писатель. Вдруг ищете подарок кому-нибудь. Особенно московскому другу или подруге хорошо подойдет, конечно. В постсоветские годы сочинения Прыжова издавались не раз, а для тонких ценителей есть том знаменитого издательства Academia (1934). Изысканная вещица, как, впрочем, все почти, что делалось в этом издательстве, которое не смогло пережить Большой террор.