Бабушкины письма: Владивосток глазами обычной американки
Продолжение — без всякого повода — цикла о владивостокских книжных находках.
Однажды — это было в 70-е, в Америке, - совсем уже немолодая мать спросила свою дочь, тоже даму вполне зрелую: «Ты не хочешь посмотреть все эти письма от бабушки, пока я их не выкинула?»
Мать звали Дороти Прей Беррингер, дочку — Патриция Данн Сильвер, а вот бабушка Патриции и, соответственно, мама Дороти, — это Элеонора Лорд Прей. Муза истории Владивостока.
Внучка взялась изучать бабушкины письма и фотографии (Элеонора Лорд Прей увлекалась фотографией). Тысячи писем, сотни фотографий, настоящий памятник ушедшей русской жизни. Теперь это все хранят, и некоторая часть писем издана на русском языке. И это большое наше везение.
Обычная американка: семья среднего достатка из Новой Англии, счастливое замужество, спокойная жизнь. Муж-коммерсант в 1894 году получает предложение о работе от родственников, которые держат магазин в России, в городе Владивостоке. Элеонора, разумеется, едет вместе с мужем. Не представляя, конечно, сколько проведет во Владивостоке времени и насколько с городом сроднится. Когда она покинула Штаты, ей было двадцать шесть.
Из Владивостока Элеонора Прей уехала в 1930-м. Держалась до последнего, пока была хоть какая-то работа. Друзья и родственники звали, а она упорно цеплялась за место, которое стало родным. Не хотела бросать заливы и сопки. Тридцать шесть лет в русском городе, целая жизнь. Она видела, как город рос, видела Русско-японскую войну, революцию 1905 года, революцию 1917 года, интервенцию, видела, как русский Владивосток превращался в советский. Родила дочь (знакомую нам Дороти, которая уехала учиться в Шанхай, а оттуда вернулась в Соединенные Штаты), похоронила мужа… И все это время отправляла письма бесчисленным родственникам в разные концы света, день за днем описывая собственную жизнь и жизнь города, большую историю и мелкий частный быт.
Наблюдательная, вовсе не лишенная литературного таланта, не обделенная чувством юмора, — она едва ли думала, что пишет хронику чужого (то есть своего, конечно, разве он для нее чужой?) города. Но вышло все именно так, и теперь, благодаря случайности — внучку ведь могли и не заинтересовать старинные бабушкины письма — мы можем вместе с ней по Владивостоку путешествовать.
Дальше — просто несколько случайных цитат, чтобы вы могли почувствовать вкус этой особенной прозы. Ну и улыбнуться, когда есть повод улыбнуться. Вот, например, 1903-й, Элеонора возвращается из единственной своей поездки в Америку к родителям, пишет родственнице во Владивосток, что очень соскучилась по исконным русским блюдам, и затем исконные русские блюда перечисляет: «Душа моя, а также мои более земные части жаждут студня из фазана с дольками лимона по краям, киселя — или из абрикоса, или из брусники, чап-чапа, жареных фазанов с гарниром из риса и густой подливкой, салата из креветок, причем креветки порубить так мелко, чтобы невозможно было отличить их от омаров, яблочного пирога и нескольких сырных гренков, черного хлеба с базара и соленой лососи — этого, думаю, достаточно для начала, и я уже чувствую, как натягивается поясок на моей бедной юбке».
Чап-чап, судя по примечаниям в русском издании, - это какой-то острый китайский овощной салат.
А вот — сентябрь кровавого 1914-го, у Элеоноры умер ее любимый пес, Ван-сама, и она пишет об этом, испытывая понятное стеснение, но не желая прятать своего горя: «Когда я думаю о матерях, которые по всей Европе льют слезы по жертвам этой жестокой войны, мое горе кажется мелким, но это настоящее горе, и я чувствую, что из моей жизни ушло что-то такое, чего никто никогда не возместит».
Преи любили животных, у них были и собаки, и коты, одному из котов воздавались прямо-таки царские почести. Но вы перечитайте: особенно как-то понятны сейчас эти простые слова, эта оговорка о чужих бедах, эта попытка свою (предположим, маленькую) беду не обесценить…
В 1918-м они приютили уличного пса, которого назвали Дики. Пес оказался проходимцем, у Преев охотно столовался, но большую часть дня бегал по городу в поисках любых подачек. Элеонора пишет дочери: «Вот уж не знаю, что делать с этим псом и где в следующий раз он может оказаться! Он крайне демократичен в своих вкусах, как и пристало в наше время, но это уже предел: не пришлось бы нам скоро узнать, что он завел знакомства среди красноармейцев, ибо он не останавливается ни перед чем». И еще, чуть позже: «Я ужасно боюсь, что при его предрасположенности к дурному он исхлопочет себе назначение на должность комиссара для проведения инспекции на предмет наличия костей или что-нибудь еще в этом роде. Что же еще, если не политика, заставляет собаку все время вести себя подобным образом?» И еще: «Боюсь (возможно, не совсем хорошо говорить об этом) что дурное общение совершенно испортило хорошие манеры Дики и что он весьма склонен к левым, что весьма прискорбно для приличной собаки».
А вот — времена более ранние, но тоже совсем не веселые, 1904 год, Русско-Японская война. Обстрел Владивостока вражескими крейсерами: «Вообразите себе снаряд, выпущенный с корабля на расстоянии, по крайней мере, десяти миль, который вошел в верхний угол помещения, где сидели две женщины и трое детей… рассек тело одной из женщин надвое, разнес по пути стол, затем пробил стену и разорвался во дворе, и ни у одного из других людей не было даже царапины. …Более ста пятидесяти снарядов было выпущено по городу, и каждый стоит не менее пятисот долларов в золотом эквиваленте так что обстрел должен был обойтись примерно в сто тысяч, и все это за жизнь единственной бедной женщины. Воистину, война ужасна!»
Еще одна понятная и горькая рифма. Или вот, подоходчивее даже: «Как это плохо, что людей, которые развязывают войны, нельзя обязать сражаться друг с другом лицом к лицу, вместо того чтобы втягивать в них тысячи других».
Или вот — март 1917-го, свобода и хаос: «…митинги проходят с утра до вечера. Вчера был женский митинг, и, как говорят, все вопили одновременно. Женщины кричали: «Долой Таубе!», и когда кто-то спросил одну из самых осипших женщин, почему она хочет, чтобы покончили с Таубе, та ответила, что не знает. Они вопили также «долой китайцев!», «пусть у всех будут русские слуги!» Что это за безумие!»
Барона Таубе как раз арестовали тогда во Владивостоке как врага революции, хотя был он видным критиком царского режима, а после стал «первым красным генералом», встречался с Лениным, попал в плен к белым и умер в тюрьме в Екатеринбурге, не дождавшись расстрела, к которому был приговорен. Сыпняк.
Но в письмах — жизнь, поток, не только беды, естественно. Городские события, городские слухи, городские моды, прелести дачного лета, в мирное время — балы на броненосцах, визиты знатных особ, в военное — тревожное ожидание тех, кто ушел в море...
Свои герои — чаще всего это русские флотские офицеры, красавцы, конечно… Многие погибли. Свои антигерои, и тут еще один забавный момент. В 1908 году американским консулом во Владивосток был назначен Ричард Теодор Гринер, первый афроамериканец, окончивший Гарвард. Русские его в качестве консула не приняли (не будем гадать, почему), американцы с решением русских властей смирились, а Гринер остался во Владивостоке торговым агентом. И стал главной мишенью для язвительности миссис Прей. Он и пьяница, и картежник, и дурак, и одевается нелепо, и вообще — позор нации.
Ни слова о цвете кожи, но вполне ведь понятно, что на самом деле раздражало Элеонору Лорд Прей (по меркам своего времени даму, впрочем, довольно прогрессивную). Да, кстати, при этом она охотно принимала Гринера у себя в гостях, приглашала на морские катания и в загородные поездки. Светская жизнь — сложная штука.
Она всегда была с городом. Много занималась благотворительностью, кстати, пока могла, и за Россию держалась до последнего: вжилась, вросла. В ответ на предложения уехать посылала родственникам в Шанхай язвительные письма, извиняясь за то, что думает только о еде: они-то ведь не понимают своего счастья, они думают, что пойти в магазин и купить сахару — это норма.
В 1930-м закрылся последний иностранный торговый дом, где совсем уже немолодая женщина подрабатывала кассиршей. Пришлось все-таки уехать. Дальше была долгая жизнь — сначала в Китае (там она успела посидеть в лагере для интернированных лиц во время японской оккупации), затем — в США. Элеонора Лорд Прей умерла в 1954-м, ей было восемьдесят шесть лет.
В Музее Арсеньева есть небольшая постоянная экспозиция, посвященная этой удивительной американке. Фотографии и на огромных полотнищах — цитаты из писем. А неподалеку, на улице Светланской — памятник миссис Прей: модная дама с зонтиком спускается по ступенькам на улицу. Тут же фрагмент письма 1929 года: «Иногда я просто хочу убраться отсюда и покончить со всеми заботами и неприятностями повседневной жизни… Но в глубине души я знаю, что нигде мне не будет так хорошо, как в этом неухоженном, но прекрасном месте. Ибо именно здесь прошла лучшая часть моей жизни».
Заслужила, конечно, все заслужила.
Подборки ее писем издавались неоднократно, у меня под рукой последнее пока издание — Элеонора Лорд Прей. «Письма из Владивостока. 1894 - 1930». Владивосток, «Рубеж», 2024, перевод с английского А.А.Сапелкина. Отличный том, масса справочной информации, и главное — сотни фотографий, сделанных самой Элеонорой и ее владивостокскими друзьями.
Четыреста шестьдесят страниц, капля в море. Может быть, будут еще книги.