Святой с болотца
Продолжаем публиковать фрагменты из недописанной пока книги Ивана Давыдова с рабочим названием «Люди и города». Это часть главы четвертой, «Ростов Великий, свои и чужие. Исидор Блаженный».
…мы достоверно знаем, что Иван Васильевич был человеком истово верующим. Поездки на богомолье – важная часть его жизни. Чаще всего бывал он в самом знаменитом из русских монастырей – в Троице у святого Сергия. Однажды даже ходил «пеш». Но и в Ростов приезжал, чтобы здешним чудотворцам помолиться, не менее пяти раз. И еще – прятаться сюда прибежал в 1571-м, когда крымский хан Девлет-Гирей выжигал московские посады. Генрих Штаден, немец, служивший в царском опричном войске, человек совершенно омерзительный, но оставивший любопытнейшие мемуары, утверждал, будто здешние монахи отыскали в древних книгах свидетельство – «ни один неверный враг, не верующий во Христа, не придет на это место». Поэтому царь и отсиживался в Ростове.
Особенно отличал Грозный ростовского юродивого – блаженного Исидора. Вроде бы, во время войны с Баторием Иван Васильевич однажды в молитве попросил у Исидора помощи. Святой помог. Нам на память об этом – церковь Исидора Блаженного, она же – Вознесения Господня в валах. «В валах», потому что стоит как раз возле вала, который голландские инженеры возвели уже после Смуты, при царе Михаиле. Хоть и в центре теперь, но чуть в стороне от туристических маршрутов. Изящный каменный цветок. «А делал церковь Великого Князя мастер Андрей Малой». Имя архитектора сохранилось, для XVI века – большая редкость.
Блаженный Исидор, вероятно, личность историческая. Жил он во второй половине XV века (скончался либо в 1474-м, либо в 1484-м году), и в конце столетия уже почитался как святой, и краткое житие его было написано, и деревянную церковь возвели над могилой. Позже Грозный, чтобы отблагодарить божьего угодника за чудесную помощь, построил вместо нее каменную. Трудно предположить, что жители Ростова просто выдумали себе заступника настолько стремительно. Они его видели, помнили и знали. Что, разумеется, не помешало безымянному книжнику, составлявшему житие, черпать из самых разных источников.
Итак, чужой, пришелец. Из Бранденбурга, из знатной семьи – «от западных убо стран, от латынскаго языка, от немечьскыа же земля от славных же и богатых, якоже глаголют, от местерьска роду бе». «Как говорят, из рода магистра». Католик, возжелавший из пут еретических вырваться к правой вере. Приняв подвиг юродства, идет в Ростов, выбирает для жизни островок на болоте (за церковью его, возле вала, и сейчас нечистый какой-то пруд, где плавает всякий мусор). Строит там «кущи из веток», то есть шалаш, но в шалаше только молится по ночам, а днем бродит по городу – среди прекрасных храмов и огородов с чесноком – терпит поношения от жителей, совершает чудеса, изрекает пророчества. Все его пророчества сбывались, поэтому прозвище у святого – Твердислов.
Самое знаменитое чудо Исидора – спасение купца. На далеком море корабль попал в шторм, и, чтобы унять гнев стихии, корабельщики решили принести человеческую жертву. Бросили жребий и жребий выпал на некоего купца ростовского. Тот, утопая, молился о спасении, и явился ему среди волн, среди рева бури муж некий, чуден видом. «Узнаешь ли ты меня?» - грозно спросил он, и купец узнал. Не без изумления узнал городского сумасшедшего из родного Ростова. Купец непостижимым образом снова оказался на корабле, повторять свой жестокий опыт его спутники не решились, сообразив, что вокруг творятся дела необычные. Святой запретил спасенному рассказывать о случившемся, и тот, вернувшись домой, только издали смел кланяться человеку в лохмотьях, за которым бежала толпа злословящих мальчишек. Лишь после смерти подвижника решился купец поведать об этом удивительном случае.
А самое знаменитое свое пророчество изрек Исидор на свадьбе молодого князя Саввы Оболенского. Не впрямую, конечно, но так, как юродивому положено, так, чтобы только позже открылся глубокий смысл его слов тем, кто наделен умением постигать смыслы. Савва пировал в своих палатах с гостями и молодой супругой, княжной Дарьей Луговской. Незваным на пир явился Исидор, возложил на голову князю шапку, сплетенную из трав и цветов, и произнес: «Вот тебе убор архиерейский!» Гости собрались было побить дурака, да не успели – он убежал уже на улицу и там «шумел с детьми». Через год княгиня в родах умерла, безутешный вдовец принял постриг в Ферапонтовом монастыре, а со временем стал архиепископом в родном Ростове. Тогда-то и вспомнил он о словах святого.
В рассказе о Савве (его монашеское имя – Иоасаф), кстати, все – правда. И о чуде он сам вспоминал, и да, между прочим, - в старости вернулся он в Ферапонтов монастырь, его тщанием построена там церковь Рождества Богородицы, и это именно он пригласил расписать храм великого мастера Дионисия. Небесная синь ослепляющих фресок нам досталась благодаря его вере.
Монашеское имя князя – еще одно напоминание о том, какие прихотливые истории рассказывали наши предки о своих святых заступниках, и какими сложными путями, бывало, истории эти на Русь попадали. Еще в XI веке византийские книжники перевели на славянские языки «Повесть о Варлааме и Иоасафе». Речь в повести шла о царе Авенире индийском и сыне его, царевиче Иоасафе. При рождении царевича придворный звездочет предсказал, что юноша станет христианином. Царю-язычнику больно было это слышать, и он запер ребенка в золотом дворце, оберегая от любого влияния извне. Но Иоасаф вырвался все же на прогулку однажды, встретил сначала слепого, затем прокаженного, понял, как жесток мир, и впал в тоску. И никто его тоску излечить не мог. Лишь отшельник-христианин Варлаам, узнав благодаря божественному откровению о беде юного принца, явился ко двору и рассказал царю, что владеет волшебным камнем, способным исцелить любую хворь. Авенир доверил сына пришельцу, а тот приобщил его к истинам Евангелия. Эти истины и были драгоценным камнем, побеждающим всякую болезнь. Иоасаф уверовал, царь и его колдуны поначалу пытались отвратить царевича от Христа, но в конце концов смирились. Авенир и сам крестился.
До сих пор нет единого мнения о том, как пришла в Византию легенда о Сиддхартхе Будде Гаутаме, кто и когда переделал ее для нужд христианской проповеди, но нет сомнения, что это именно она. И в имени Иоасаф нетрудно опознать санскритское слово «Бодхисаттва».
Но вернемся все же в Ростов. Исидор умел не только спасать – мог и наказать, но даже наказания его были кроткими и беззлобными. Однажды, явившись в хоромы княжеские, святой попросил воды. Слуга без жалости прогнал оборванца. Позже сел обедать князь, и выяснилось, что в доме нечего пить – все сосуды вдруг сделались пустыми. Наполнить их никак не получалось, князь расспросил слугу, все понял, послал за юродивым. Исидор явился и протянул князю просфору, да не простую, а из Киева, от самого митрополита. За несколько часов успел он чудесным образом побывать в Киеве и вернуться. Князь извинился перед святым мужем, а все сосуды в палатах тут же наполнились. И не водой, а превосходнейшим вином.
Блаженный заранее предсказал собственную кончину (обычное для богоизбранных людей дело) и три дня перед смертью провел в своем шалаше, в молитве, слезах и покаянии. Шалаш у него, кстати, был без крыши: юродивый, как помним, мир выворачивает наизнанку, и дом ему нужен вовсе не для того, чтобы защититься от непогоды, а как раз для того, чтобы от непогоды страдать. Похоронили Исидора тут же, на островке посреди болота. После кончины его город Ростов наполнился небесным благоуханием, горожане поняли, кто среди них жил, и возвели над могилой святого церковь.
Еще Василий Осипович Ключевский, великий русский историк, в своей работе «Древнерусские жития святых как исторический источник» отметил явные заимствования в житии Исидора. Чудо с пустыми сосудами восходит к рассказам о жизни одного новгородского юродивого (а в новгородские предания попало, скорее всего, из жития Симеона Эмесского, древнего византийского святого). Спасение купца – и вовсе вольный пересказ былины о Садко, богатом госте. Садко, правда, никто не спасал, и пришлось ему играть на гуслях перед царем морским, однако про жребий и про жертву книжник, составлявший житие, явно что-то слышал. Зачин легенды – прямая цитата из жития Прокопия Устюжского, с которым позже нам предстоит увидеться.
Но средневековых людей не смущала игра с контекстами, которую любили тогдашние любомудры. Они знали главное, знали, что особенный совершенно человек бродил в нелепом наряде по их улицам, заходил в их дома, искушал их странными речами. И спасал, когда надо было спасти. И еще спасет, защитит, потому что у Бога все живы, а к словам святых своих Господь всегда прислушивается.
И, конечно, особенно уместным этот трижды странный человек – иноземный, святой, юродивый – был именно здесь, в городе, стоящем одновременно и в самом сердце Руси, и на границе культур, чтобы нам напоминать о том, какое это глупое дело – делить людей на чужих и своих.
…Когда-то давно я впервые вошел в маленькую Исидорову церковь. Церковь повидала всякое: в XIX веке ее перестраивали, нынешний вид (а сейчас храм выглядит примерно так же, как выглядел при Грозном) – заслуга советских реставраторов во главе с академиком Львом Давидом. Но до того церковь успела и складом побывать, и заброшенной постоять. Давно нет иконостаса, который подарил храму государь Иоанн Васильевич, и больно смотреть на фрески. Кажется, они вот-вот осыпаться начнут, будто высохшие осенние листья. Фрески поздние, двадцатых годов XVIII века, ярославские мастера, которые фрески делали, понимали уже отлично запросы новой эпохи. Но и заветы старины еще не забыли. Тем интереснее видеть это столкновение времен, тем страшнее думать, что все это завтра может погибнуть.
Тогда, давно сопровождать меня вызвалась древняя старушка. Она возилась с цветами на клумбе у церкви, и увидев ее, я сначала немного занервничал: бывают, знаете ли, пре церквях наших старушки, которые праздных зевак встречают без особой нежности. Ну, это если выражаться мягко. Оказалось, что зря занервничал: она представилась – мама священника, сын по делам отошел, но это не страшно. И она все покажет. И она с гордостью, с любовью показывала мне потемневшие росписи, объясняла: вот купец в море гибнет, но не погибнет, не надо бояться, все кончится хорошо: Исидор не оставит, спасет. Вот Савва, молодой князь Оболенский, пирует с прекрасной супругой, не зная еще ни о беде грядущей, ни о высоком своем призвании. А вот слуга, хам и грубиян, гонит святого прочь из палат…
Я постеснялся почему-то тогда, не спросил, как ее зовут. А она, проникшись ко мне непонятным доверием, сказала на прощание:
- Про царя-то, знаете, разное сейчас болтают. И плохого болтают много. Может, оно и так, может, он и не добрый был человек. А мы все равно за него молимся.
Я не сразу сообразил, о ком она. Тут же, в притворе висела новодельная икона с царственными мучениками: наследник, императрица, четыре великих княжны, все по слову поэта, ну и сам государь Николай Второй, конечно. Действительно, разное болтают… Я задумался о чем-то своем уже, а она протянула мне тетрадный листок со списком имен. Те, за упокой которых будет молиться ее сын. Простые жители Ростова, наверное. Однако первым в списке – раб божий Иоанн.
Может, он и недобрый был человек, Иван Васильевич. Да что там – «может». Точно не добрый. Тиран московский, - так называли его современники-иностранцы в своих записках. Но он – вдруг не знаете вы – прикрывшись псевдонимом «Парфений Юродивый», сложил удивительное стихотворение, красивое и жуткое, «Молитву ангелу грозному»:
«…Прежде страшнаго и грознаго твоего, ангеле, пришествия умоли о мне, грешнем, о рабе твоем. Возвести ми конец мой, да покаюся дел своих злых, да отрину от себе бремя греховное. Далече ми с тобою путешествати, страшный и грозный ангеле, не устраши мене, маломощнаго. Дай ми, ангеле, смиренное свое пришествие и красное хождение, и велми ся тебе возрадую. Напои мя, ангеле, чашею спасения!»
И он построил эту маленькую церковь, похожую на каменный цветок.
А русская вера, выходит, сложна: иногда даже и за царя Ирода можно молиться. По крайней мере, одна добрая женщина так думала.