Душевные душегубы. Русские преступники в мемуарах графа Кейзерлинга
Три этажа преступного мира царской России.
Летом 1886 года совсем еще молодой человек, знатный прибалтийский немец, граф Альфред Кейзерлинг, успевший закончить университет в Дерпте и год проработать в Петербурге при министерстве финансов, получил от генерал-губернатора и командующего войсками Приамурского военного округа барона Андрея Корфа предложение — занять пост чиновника по особым поручениям. Округ — огромный, места — дикие и неизведанные, в общем, Кейзерлинг отказаться не смог.
И прибыв на место, почти сразу же получил первое поручение, совсем особое: принять на себя временное управление Нерчинским каторжным районом. Прежний начальник, полковник Потулов банально и масштабно проворовался.
Или не совсем банально. По соседству с русскими каторжными тюрьмами, но уже на китайской территории, существовало тогда странное самопровозглашенное государство — Желтугинская республика. «Республику» создали авантюристы-золотоискатели и беглые заключенные при необычайно богатой золотой жиле. Государство никто не признавал, разумеется, но там был и президент, и свод законов, и даже свои игорные дома, в которые наведывались сибирские купцы-миллионщики и высокопоставленные имперские чиновники. Легально обеспечить себя продовольствием Желтуга не могла, зато готова была оплачивать любые товары золотом по максимально дорогой цене. Полковник Потулов прельстился и продал зимой все запасы со складов при тюрьмах в Желтугу. Расчет был на то, что летом, когда начнется навигация, он по дешевке купит зерно у русских купцов, покроет недостачу и останется в серьезном плюсе. Но летом в Западной Сибири и Забайкалье случился жуткий неурожай, а реки обмелели. И тогда полковник просто сжег склады, чтобы скрыть собственное преступление. Что-то вроде «Операции Ы», только размах куда как посерьезнее.
Действовал при помощи заключенных, они же его и сдали (позже, впрочем, громкое дело замяли, а Потулов бесследно исчез, вероятнее всего — бежал за границу). Нерчинскому каторжному району понадобился новый начальник, им и стал вчерашний дерптский студент.
Граф и политические
Много позже, почти через 60 лет Кейзерлинг детально описал свое знакомство с бытом и нравами русской каторги и с самыми яркими представителями преступного мира. Вернее, сразу трех миров. На каторге хватало профессиональных преступников, мы бы сказали — «блатных», а тогда их называли «шпанкой». У шпанки — свои нравы и свои законы, у каждого профессионала в резюме — несколько ходок, тяжкие преступления, побеги. Зимой, кстати, многие возвращались в тюрьму по доброй воле — не худший способ выжить в Сибири.
Отдельный класс — политические, с ними много возни, у них — особые права и они всегда готовы за свои права постоять. Характерная история, свидетелем которой был Кейзерлинг — «Карийская трагедия», когда несколько женщин-политзаключенных покончили с собой, протестуя против произвола администрации в одной из каторжных тюрем Кары.
Пример интересен еще и потому, что позволяет увидеть, как своеобразно работает человеческая память. В мемуарах графа Кейзерлинга этот грустный эпизод описан так: на Кару с инспекцией прибыл барон Корф, всесильный генерал-губернатор, почти самодержец в этих диких краях. Человек добрейший и справедливейший, он без сопровождения заходил в камеры, чтобы побеседовать с заключенными с глазу на глаз, по душам, понимая, что при своих начальниках каторжане откровенничать не станут.
Тюрьму для политических Корф тоже посетил, и там, в «камере №6» случился следующий эпизод: дверь открыли и увидели, что дама-заключенная стоит на четвереньках, задом к гостям, абсолютно голая. Добродушный старик-барон мог бы эту дерзкую выходку проигнорировать, но за спиной у него были подчиненные… В общем, пришлось реагировать: генерал-губернатор распорядился вывезти «заключенную номер 6» (Кейзерлинг нигде не называет ее по имени) в одну из новых тюрем. Там обеспечить ей уход, усиленное питание, но общаться разрешить только с начальником тюрьмы. Смутьянка в конце концов перевоспиталась, начальник тюрьмы в нее влюбился, подал в отставку и попросил у государя разрешение на брак. Кейзерлинг пишет, что лично пристроил благородного тюремщика на пост полицмейстера в одном из сибирских городков, и жили они долго и счастливо…
Но подруги «номера шесть» не знали ведь, как великодушен барон Корф! Одна из них пришла к начальнику своей тюрьмы и стала требовать, чтобы тот ответил — куда исчезла «шестая». Слово за слово, и начальник тюрьмы получил пощечину, вспылил, заключенную высекли. Применять телесные наказания к политическим было запрещено, и в знак протеста несколько человек из их числа приняли яд, купленный у коррумпированных охранников. Мужчины, впрочем, тут же согласились принять противоядие, а вот среди женщин нашлись более принципиальные. Четверых спасти не удалось. Это событие и вошло в историю как Карийская трагедия.
А теперь факты. Что на самом деле произошло в камере №3 (именно так!) между бароном Корфом и заключенной Елизаветой Ковальской, неизвестно. По версии политических, она просто отказалась встать, когда генерал-губернатор вошел в камеру. Корф пришел в ярость, Ковальскую перевели в другую тюрьму и содержали в особой строгости.
Эпизод с массовым самоубийством заключенных Кейзерлинг описывает почти точно. Но только почти. Заключенную по фамилии Сигида действительно высекли (на основании инструкции, подготовленной лично добродушнейшим бароном Корфом). После чего последовала попытка массового самоубийства. Погибли четыре женщины и двое мужчин. Правда, между инцидентом с Ковальской и Карийской трагедией прошло больше года, и весь этот год политические протестовали, устраивая голодовки.
Судьба Ковальской, разумеется, тоже чуть отличается от той версии, которую излагает Кейзерлинг. Из новой тюрьмы она бежала, ее поймали, она снова бежала… Всего побегов было три. В конце концов ей все-таки скостили срок, она оказалась на поселении в Якутии, вышла замуж за подданного Австро-Венгерской империи и получила разрешение выехать на родину мужа без права возвращаться в Россию. За границей тоже жила довольно бурно, став членом партии социалистов-революционеров. В Россию все же вернулась, но уже в 1917-м. При большевиках работала в журнале «Каторга и ссылка». Каким-то чудом проскочила сквозь репрессии, накрывшие многих бывших политкаторжан. Умерла в эвакуации в 1943-м, ей было за девяносто.
Такие вот чудеса иногда творит с людьми память.
Люди третьего мира
Но кроме шпанки и политических были на каторге и самые обычные люди, единожды оступившиеся, не сделавшие преступление профессией. Некоторых из них Кейзерлинг хорошо знал — начальству позволялось использовать заключенных в качестве прислуги, и набирали на такую работу, понятно, как раз этих — обычных. Истории своих слуг граф подробно рассказывает в мемуарах, а главное — здесь ему нет необходимости ничего приукрашивать. Здесь ему можно верить.
Люди всех сословий, всех социальных страт, добрые, хорошие люди. И как на подбор — убийцы. Целая галерея портретов жителей империи, попавших под занавес XIX века на каторгу. По бытовухе, как мы бы теперь сказали. Маленькие человеческие трагедии, биографии маргиналов, сквозь которые можно увидеть лицо эпохи.
Вот, например, Вацлав, статный литовец, бывший фельдфебель лейб-гвардии Семеновского полка, привратник у Кейзерлинга. Банальнейшая по тем временам судьба. «В ту пору, — пишет Кейзерлинг, — несоразмерно высокий процент арестантов принадлежал к категории отцеубийц — примечательное явление, объяснимое только положением отца в семье. Отец был патриархом и властвовал всей родней… Во многих российских губерниях молодые мужчины уезжали на заработки в дальние концы империи, оставляя своих жен и детей под опекой отца. А в иных местах существовал и такой обычай: в отсутствие сына отец, помимо всего прочего, исполнял и супружеские обязанности».
В семье Вацлава это обычаем не было, впрочем. Гвардеец в Петербурге женился, отослал жену на родину, затосковал, взял отпуск, нечаянно нагрянул в родные места… И выяснил, что отец едва ли не ежедневно пытается изнасиловать сноху. Убил не задумываясь, получил шесть лет вместо положенных тогда за убийство десяти — присяжные «признали аффект». Жена последовала за Вацлавом на каторгу, он работал у графа, оказался идеальным привратником и в конце концов получил спокойное хлебное место в канцелярии генерал-губернатора.
Вот кухарка Александра, «кругленькая, аппетитная и очень приветливая женщина лет сорока с небольшим». Мастерица готовить невероятно вкусные пироги и паштеты, повариха в имении богатого владельца рудника на Урале. Тут все еще обычнее: появляется коварный соблазнитель, который обещает жениться и не женится. На прощание негодяю — шедевральный пирог, а в пироге — обыкновенный мышьяк. После того, как Кейзерлинг покинул Сибирь, он рекомендовал свою кухарку Корфу. И тот говаривал, что съел бы ее пирог, даже если бы точно знал, что внутри — отрава. В общем, выдающиеся были пироги.
Кубанский казак Самсон, «высокий, гибкий, с серыми глазами, в которых сквозила детская душа», просто зарезал на улице своего кровника — казаки усваивали горские обычаи и кровную месть считали делом святым. Отлично ходил за лошадьми, однако кучером оказался бестолковым — верхом ездил, как бог, но тройкой управлять не умел.
Поэтому в помощь ему был взят еще один кучер — Иван, из срединных русских губерний. А вот тут целый роман. Иван преклонялся перед барином, у которого служил, однако барин — вечно в разъездах, а кучер — в распоряжении у молодой жены…
Нет, все не так, как вы подумали.
Барыня любит кататься, и все чаще в экипаж подсаживается молодой красавчик. Возит их Иван по безлюдным местам, вроде кладбищ, они выходят погулять, возвращаются запыхавшиеся и растрепанные… Сердце верного кучера не выдержало, и после одной из таких поездок он убил обоих, труп красавчика бросил, а мертвую барыню отвез домой и во всем покаялся барину. Очень он любил барина.
«А уж не любил ли он также и барыню?» — задается вопросом Кейзерлинг, изложив историю верного Ивана.
Кучером он был хорошим, но недолго занимал новую должность. Кейзерлинг отлучился по делам, а Ивана в его отсутствие за какую-то провинность высекли. После этого Иван счел, что больше не достоин работать у благородного господина, никаких уговоров не слушал и по доброй воле вернулся в каторжный барак. И вскорости вызвался служить палачом (эту всеми презираемую работу на каторге тоже исполняли заключенные). Вызвался из ненависти к шпанке. Очень уж не понравились ему профессиональные негодяи, соседи по бараку. Шаламов навыворот: мужик мучает блатных.
В мемуарах еще много историй — и про интеллигентных мошенников, и про сектанта-скопца, и даже про двух дворянок, мать и дочь. Отец-пьяница насиловал дочь чуть ли не с детства, и однажды две женщины, устав терпеть, наняли слугу, который топором раскроил подонку череп. «Если бы они убили его сами, присяжные оправдали бы их», — констатирует Кейзерлинг.
И любовь человеческая, и ревность, и мерзость — все ведь вполне узнаваемо, все понятно. Вот такими они и были, душевные душегубы старой России.
Граф на покое
У самого Кейзерлинга — тоже богатая биография. Будучи подчиненным Корфа, он изучал коренных жителей края, кочевал с бурятами и угощался жареной лосятиной в становищах диких орочонов (а вот от мухоморов, настоянных на моче младенца, почему-то отказался). Бывал в монгольской Урге и общался с живым воплощением Будды — молодым человеком лет восемнадцати, любившим шахматы и всякие европейские штучки вроде бинокля и фонографа. Стал в конце концов видным земским деятелем и бизнесменом международного масштаба. В августе 1914-го попал в Петропавловскую крепость как немецкий шпион, его даже приговорили к повешению, но затем оправдали — честь для немца была важнее крови, Российской империи он служил верно, никаких грехов за ним не нашли. Сидел при временном правительстве (тоже как немецкий шпион, тоже оправдан). Сидел при большевиках, чудом спасся. Оказался в итоге в в родной Прибалтике, где у него было немало влиятельных и знатных родственников. И в 1935-м, под занавес жизни принялся за мемуары. В книге — особенно в главах о службе при Корфе — просто бездны интереснейших фактов, а главное — никакой ненависти к России. Граф любил свою родину, которую, впрочем, считал погибшей.
«Воспоминания о русской службе» графа Альфреда Кейзерлинга вышли в издательстве «Академкнига» в 2001 году. Перевод — Карла Экштайна.