Невезучий колдун или Вопросы древнерусской порнографии
Колдовство и разврат в допетровской России на примере процесса над ротмистром Айгустовым — негодяем из Боровска.
Мы смотрим на бледную, кое-как сохранившуюся в архивах картинку из одного судебного дела конца XVII века. Рисунок шедевром не назовешь, но понять, что происходит с героями, все-таки можно: кудрявый красавчик-мужчина в щегольской шляпе и женщина в высоком головном уборе выпивают. Чокаются. У мужчины в руке — объемистый бокал, у женщины — небольшая чашечка. В одной, в другой — бутылка, очевидно, с горячительным напитком. Еще — если совсем уж пристально всматриваться — что-то у женщины с глазами не так.
Но за этим рисунком — мрачноватая история жизни одного провинциального негодяя, человека похотливого, злого и готового ради удовлетворения своих страстей на все. А еще рисунок может кое-что рассказать нам о том, как вообще русские люди XVII века представляли себе разврат.
О, да, кстати, это жуткий разврат. Некоторые исследователи называли даже нашу картинку первым русским порнографическим рисунком.
Мерзавец из Боровска
В 1688 году с ротмистром (то есть офицером кавалерийского полка «нового строя», организованного на европейский манер) Семеном Васильевым сыном Айгустовым, проживавшим в городе Боровске, случилась очень серьезная неприятность. Его супруга Федосья подала на ротмистра челобитную в суд. Федосья жаловалась, что Семен Айгустов регулярно избивает ее, а также бьет и насилует падчериц, ее дочерей от первого брака, девочек 12 и 16 лет.
Вопреки расхожим представлениям, базирующимся на цитатах из «Домостроя», власть тогда не то, чтобы безусловно поощряла бытовое насилие. Да, конечно, мудрая книга не просто советует, а прямо-таки ставит в обязанность хозяину дома время от времени «наказывать» и жену, и детей, и слуг — поддержания порядка ради. Но чрезмерное насилие — как раз прерогатива власти, на которую подданный не может покушаться. Одно дело — «поучить», совсем другое — покалечить. Забитая жена и даже несчастные крепостные могли обратиться в суд и выиграть дело. Случаи известны.
И совсем уж не поощряло государство разврат. Тут дело — во влиянии церкви, блуд — грех, его необходимо искоренять. И если хозяин силой принуждал к сожительству своих крепостных женщин — они тоже могли судиться. Это потом, при Петре и позже, когда влияние церкви, полностью подчинившейся государству, пошло на спад, в моду у представителей высшего сословия вошли крепостные гаремы.
Это все не значит, что допетровская Русь была какой-то особой территорией, где цвели права человека. Нет, все ровно наоборот, внутри жесткой иерархической системы цвело бесправие, а разнообразное и порой весьма жестокое насилие было нормой. И тем не менее, в некоторых случаях у жертвы был шанс на защиту, даже если насильник занимал в обществе высокую позицию. И если бы Федосья не рассчитывала на помощь государства, не знала, что победа для нее возможна, — она бы просто не рискнула обратиться в суд.
Но когда дело дошло до следствия, выяснилось, что обвинения Федосьи — мелочь по сравнению с настоящими преступлениями ротмистра Айгустова. Неграмотная жена отдала дьякам, производившим сыск, целую пачку рукописей, принадлежавших мужу. Она просто не знала, что там. Грамотные дьяки тетради прочли и пришли в ужас — Айгустов записывал колдовские заговоры, в основном — «стихи за баб», то есть любовные заклинания, но не только. В одной из тетрадей со «стихами за баб» и обнаружился наш рисунок.
Особенности национального колдовства
В древней Руси не разработали изощренной демонологии, наша «охота на ведьм» — скромнее по масштабам и беднее сюжетами, чем западноевропейская. Наши колдуны и колдуньи (кстати, преобладали именно колдуны, здесь еще одно существенное отличие от Запада) не летали на шабаш, не целовали Бафомета под хвост и не устраивали безобразных оргий. Корешками да заговорами они либо пытались повредить тем, кого ненавидели, либо наоборот — добиться любви или «доброго отношения» от вышестоящих. В моде были заговоры от гибели в бою, а также заклинания, гарантировавшие хорошее отношение суда к обвиняемому. Ни судьи, ни сами колдуны особо не интересовались связью с демонами. Упоминания Сатаны и Господа Иисуса в заговорах вполне могут соседствовать.
Русские в XVII веке судились много и охотно. Один заезжий иностранец написал даже, что у наших дворян нет чести: благородный человек свои проблемы решает шпагой на дуэли, а они по каждому мелкому поводу бегут в суд. И это рвение, конечно, удивительно, поскольку основным (и почти обязательным) методом дознания была пытка. Попасть в пыточною камору мог не только ответчик, но также и истец. Пытали незамысловато, зато эффективно: вздергивали на дыбу, били кнутом. Могли привесить к ногам пытаемого бревно в виде груза. Чтобы пытаемый не отмалчивался, палачи, случалось, прыгали на этом бревне. Ломали ребра раскаленными клещами. Лили по капле ледяную воду на выбритые головы. Жгли огнем пятки, жгли горящим веником подмышки и пах.
Подозреваемых в колдовстве, разумеется, тоже пытали. А вот казнили редко. Хотя бывало, сжигали в срубах. Чаще — били кнутом и высылали в отдаленные области или в монастырь на покаяние, под строгий надзор. Но бывало даже и отпускали, взяв предварительно расписку о том, что подсудимый больше ничем запретным заниматься не будет.
Счет делам о колдовстве в XVII веке идет на сотни — куда нам до Европы. Счет казненным — и вовсе на десятки. Но при этом в колдовстве видели очень серьезное преступление: оно воспринималось как попытка сломать общественные иерархии, как покушение на власть, как стремление незаконными средствами достичь чего-то такого, чего человеку в силу его места в государстве не полагается.
В общем, попал Семен Васильев сын Айгустов круто.
Ротмистр и его заговоры
На суде выяснилось, что Айгустов (наверняка прошедший через пытки) насиловал не только падчериц, но и двух своих крепостных крестьянок. К тому же, грозил убить жену и жениться на старшей падчерице, которая от него забеременела. Но с точки зрения судей это все было пустяками. Им в руки попал настоящий колдун!
В тетрадях ротмистра были описания гаданий с помощью игральных костей, заговоры от пули, но главное, конечно, «стихи за баб». Слово «стихи», кстати, тут не так уж неуместно. Народные «отреченные» тексты — это и в самом деле высокая поэзия. «Как тот огонь горит, в году и полугоду, днем и полудни, и часу и в получасу, так бы та раба по мне, по робу, горела с белое тело, ретивае серцо, черноя печень, буйная голова з мозгом, ясными очами, черными бровями, сахарными устами. Сколь тошно, сколь горько рыбе без воды и так бы и рабе имерек тошно, горько, по мне по робу», — это один из текстов тетрадей Айгустова.
И чтобы добиться своего, наш ротмистр не гнушался никакими помощниками: «Ой вы, Сотона с дьяволи со малы, со великими, вылести с окияна-моря, возмите огненную тоску мою, пойдите по белу свету, не зожигайте вы не пенья, не колодья, ни сырые деревья, ни земни тровы, зажигаите у рабы по мне рабу душу. На море-окияне, на острове на Буяне стоит тут мыльня, а в той мыльне лежит доска, на той доске лежит тоска. Пришел я раб имярек: Что ты, тоска, поди, таска, уступи, тоска, рабу имярек, чтобы она тосквала и горевала по мне, по робу имярек».
Ну согласитесь, это красиво. И, между прочим, обратите внимание, — негодяй, насиловавший женщин, находившихся в полной его власти, судя по заговорам, стремился еще и к тому, чтобы они на его чувства ответили. Искал взаимности.
Робкое порно XVII века
А теперь вернемся к рисунку. На нем — момент действия любовного заговора. Помните, мы обращали внимание на то, как странно изображены глаза женщины? Она под влиянием колдовства. И творит совершенно немыслимые вещи. Да, она в головном уборе, но волосы у нее распущены. Она пьет с мужчиной! Это вообще непредставимо, это нарушение всех возможных общественных норм. Айгустов нарисовал воплощение своих мечтаний, здесь вместо грубого насилия — капитуляция жертвы перед обладателем тайных знаний. Почти настоящая любовь. Для человека его времени эротический, вернее, даже порнографический контекст тут очевиден, хотя герои полностью одеты и не касаются друг друга.
Разумеется, допетровская Русь знала и понимала эротику. В народной поэзии тонкая лирика часто соседствует с грубыми намеками, в сохранившихся песнях скоморохов все еще нагляднее. Но надо понимать, какой пиетет испытывали люди XVII века перед изображением и письменным словом, чтобы почувствовать, насколько смелы и насколько бесстыдны фантазии ротмистра.
Кстати, любопытно, что куда более откровенные изображения в то время можно было увидеть на стенах церквей. Русские художники, уступая влиянию Запада, позволяли себе браться за довольно рискованные сюжеты. Вспомним, например, «Страшный суд» из церкви Спаса на сенях в Ростовском кремле. Там в аду страдают блудницы — нагие, связанные, полногрудые. Или вот — «Сусанна и старцы» из Воскресенского собора в Романове-Борисоглебске: Сусанна, знаете ли, вполне сформировалась, хоть и юна, и мастера, работавшие над фреской, не боятся нам это показать.
Но это — взгляд современного человека. Для человека XVII века интерпретацию определяло пространство. В сакральном пространстве храма изображение обнаженной красавицы — только повод для благочестивых размышлений. Иное дело — бледный рисунок похотливого ротмистра, герои которого творят фантастические непотребства.
Правда, совсем уже скоро все поменяется: влюбленный в Европу Петр привезет из-за границы, помимо разного прочего, еще и моду на картины, изображающие голых «венерок». Дворянки, прежде боявшиеся выглянуть с женской половины, если в доме чужой мужчина, отправятся в платьях, почти не скрывающих грудь, пить и плясать на ассамблеи. Искусство, ориентированное на широкие массы, тоже это почувствует: взгляните на лубок начала XVIII века: девица не стесняется ухажера, ухажер не стесняется в выражениях: «Станови кувшин в печь, да готовь, где нам лечь. Недаром ты у меня подпивала, небось теперь сама в руки ты попала». Печтаная продукция, сравнительно большой тираж, вещь до того немыслимая!
P.S. Не знаем, чем закончилось дело Айгустова, но, судя по тяжести преступлений и собранным уликам, едва ли ротмистр сумел выкрутиться. Кнут и ссылка — лучшее, на что он мог рассчитывать. Его историю я почерпнул из прекрасной книги американской исследовательницы Валери Кивельсон «Магия отчаяния: моральная экономика колдовства в России XVII века» (Бостон, Санкт-Петербург, 2020, перевод Владимира Петрова). Проблемы колдовства в России исследованы довольно подробно, из того, что доводилось читать, могу порекомендовать книги Е.Б. Смилянской «Волшебники. Богохульники. Еретики» (Москва, 2003) и А.С. Лаврова «Колдовство и религия в России» (Москва, 2000). Тексты колдовских заговоров с комментариями собраны в издании «Отреченное чтение в России XVII — XVIII веков» (Москва, 2002).