Борис и Глеб — важнейший подвиг русской истории
Они выбрали отказ от войны и братоубийства, не захотели считать власть и силу высшими ценностями и именно поэтому стали первыми и наиважнейшими русскими святыми.
Русь крестил Владимир. Русское государство буквально создал Владимир. «Север» рассказывал, как его образ использовала имперская пропаганда — но именно имперская, для империи он сделался актуальным.
А вот святым покровителем России стал не Владимир. Святые покровители — его младшие сыновья Борис и Глеб, которые мало того что ни дня не правили, так еще и ничем решительно не отличились. Безропотно дали себя убить — и все.
Как так получилось и почему в логике русского христианства — как народного, так и интеллигентского (священники и монахи) — великий вождь и правитель оказался куда менее важен, чем два брата, весь подвиг которых состоял в непротивлении собственным убийцам?
Убийство Бориса и Глеба — как все было на самом деле
После смерти князя Владимира в 1015 году ситуация с престолонаследием оказалась крайне запутанной. Старший сын Ярослав, княживший в Новгороде, был в ссоре с отцом — он отказался выслать в Киев дань и даже активно нанимал варягов для войны с Владимиром. У варягов, нанятых Ярославом, вышел конфликт с новгородцами, и к началу борьбы за власть в Киеве Ярослав оказался и без нужного войска, и без новгородских денег.
Второй по старшинству сын — Святополк — находится в Киеве и получает или, как пишут русские летописи, захватывает власть. По летописям до конца не понятно, был ли он вообще сыном Владимира. Захватив Киев, князь Владимир убил своего брата Ярополка и взял себе его жену, которая, как написано в «Повести временных лет», «бе не праздна». То есть выходит, что Святополк, может, и не сын, а вовсе племянник Владимира. Впрочем, у него мощная поддержка в лице польского короля Болеслава — отца его жены.
На момент смерти Владимира в живых было еще шестеро его сыновей: Святослав, Мстислав, Судислав, Позвизд (он упоминается только в списках детей Владимира), Борис и Глеб. Последние двое, хоть и самые младшие сыновья, да и уделы им выделены на далеких окраинах киевского княжества в Ростове и Муроме, имеют значимое преимущество перед остальными братьями — только они рождены христианами, а их мать, царевна Анна — сестра византийского императора.
Более того, Борис — любимчик отца, когда тот заболел, он был специально вызван из Ростова в Киев и послан во главе отборных войск отбить набег печенегов. Печенегов они не нашли, но к моменту смерти Владимира под началом Бориса было прекрасное и многочисленное войско (Нестор говорит о 8 тысячах воинов), в полной боевой готовности и без потерь от стычек с врагом.
Так выглядит завязка этой важнейшей для русской культуры драмы. Дальше начинается борьба за власть между сыновьями Владимира.
Если мы зададимся вопросом, как все было на самом деле, то нам придется ограничиться простой констатацией: Борис и Глеб погибли, а власть в Киеве досталась Ярославу. Русские летописи и сказания писались либо непосредственно при княжении Ярослава Мудрого, либо при его детях и внуках. И там убийцей Бориса и Глеба называют Святополка, который, захватил власть в Киеве и убирал самых опасных конкурентов.
Однако когда были переведены (1834 год) на русский язык саги из «Книги с Плоского острова», то там в «Саге об Эймунде» была описана совсем другая картина тех событий. Сага повествует о приключениях конунга Эймунда Хригссона, который с 600 воинами прибыл в Россию (Garðaríki) на службу конунгу Ярислейфу в начале XI века. Повествование идет в хронологическом порядке, и в частности там очень подробно описывается убийство Бурислейфа — брата Ярислейфа, которое, собственно, и совершил главный герой саги. Эймунд, желая вернуть расположение своего Ярислейфа, решает ночью напасть на лагерь Бурислейфа — главного врага своего нанимателя. В итоге диверсия удается, и герой возвращается с головой Бурислейфа к конунгу Ярислейфу.
То есть из этого «независимого» документа выходит, что Бориса убил как раз Ярослав, а Святополк, прозванный Окаянным, тут вообще ни при чем. Как было на самом деле? Кому верить: русским летописям или «независимым» скандинавским сагам?
А так ли вообще все это важно? Так ли важно, кто кому противостоял и кто кого убил в той древней борьбе варяжских конунгов между собой? Не стоит обесценивать труд историков, но для нас здесь и сейчас, так же, как для русской культуры начиная все с того же XI века, важна не эта реальность патриархальных междоусобиц, а та невероятная история, которую стали рассказывать русские люди о смерти Бориса и Глеба. Само убийство Бориса и Глеба — кто бы их ни убил — вряд ли было значительным историческим событием. Мало ли кого убивают в междоусобных войнах. Однако как раз восприятие и интерпретация их смертей превратили их гибель в одно из важнейших событий русской истории.
Восстать, вооружиться, победить. Или погибнуть?
Итак. Святополк захватил власть в Киеве, но он опасается Бориса, который возвращается из похода с сильнейшим войском. И уже почти подошел к столице — известие о смерти Владимира застало войско Бориса на обратном пути в Киев — его дружины стоят в районе нынешнего киевского аэропорта Борисполь. Святополк нанимает убийц и посылает их в лагерь Бориса.
И тут начинается невероятное. То, о чем даже помыслить не мог Эймунд Хригссон, а также те, кто пересказывал и записывал сагу о его приключениях.
Борис знает об угрозе. У него под началом лучшее войско отца, преданное ему и в полной боевой готовности. И его дружина как раз очень хорошо понимает расклад и буквально требует от Бориса похода на Киев: «Иди и сядь на княжеском столе отца своего, ибо все воины находятся у тебя».
Выбор Бориса предельно прост: либо он идет войной на брата и с очень большой вероятностью получает княжескую власть в Киеве, либо он гибнет от рук убийц.
Однако, оценивая ситуацию, взвешивая расклад сил, он вводит в свои размышления принципиально новую категорию — спасение души: «Если же я решусь на сие, то что со мной будет, какой ответ дам я тогда, где скрою множество греха моего». И эта категория требует от него не действия (которое по всем меркам выглядит справедливым и благородным), а бездействия.
Выбирая между княжеской властью и почти неминуемой смертью, он выбирает смерть. Сам, по своей воле и по своему представлению о важнейших ценностях. Он отказывается воевать против брата, он не хочет повторять то, что делал отец его Владимир до святого крещения, думая, что нет ничего важнее власти («ко же и отец мой преже святого крещения, славы ради и княжения мира сего»), но власть мимолетна и ничтожнее паутины («и иже все мимоходит и хуже научины»). Смерть ему совсем не желанна, но как альтернатива войне, злу и братоубийству — смерть и есть самый достойный выбор: «Аще кровь мою пролиет, мученик буду Господу моему».
Войско не может понять решения Бориса и уходит от него. С ним остаются только «отроки» — личные слуги. И когда 24 июля 1015 года посланные Святополком убийцы добрались до лагеря Бориса — никакой защиты кроме нескольких слуг у него нет. Впрочем, один из слуг, венгр Георгий все-таки пытается защитить Бориса, прикрыв его собственным телом от удара убийц. Даже слуга тут не сопротивляется врагам, а прикрывает собой тело князя.
Следующим врагом Святополка становится единоутробный брат Бориса — Глеб, который идет (а точнее плывет) со своим войском из Мурома. Старший брат Ярослав сообщает ему о смерти Бориса и предупреждает, что Святополк выслал отряд убийц и к нему. Однако Глеб действует в той же логике, что и Борис: не предпринимает никаких действий. И в итоге его почти беспрепятственно убивают под Смоленском 5 сентября 1015 года.
Страстотерпцы
Судя по тому, что уже буквально через несколько лет после гибели братьев в 1020 году митрополит Иоанн перенес нетленные тела князей в новую церковь, установил им праздник (24 июля) и составил службу, история их гибели была сразу воспринята не как казус, а как подвиг. Восславлен был не победитель, а проигравший. Не сила, а слабость. Не воинская доблесть, а непротивление и чистая сострадательность. И это было совсем невероятным и невиданным.
И как пишут почти все исследователи, это был именно русский выбор. Возглавлявшие русскую церковь византийские священники активно сопротивлялись любой канонизации новых святых, тем более местных. К тому же, в их гибели не было мученичества в каноническом понимании — страдания и смерти ради Христа.
А что было? Было потрясение от новой логики христианства, от тех невероятных возможностей добра, которое оно открывало. В истории гибели братьев русские люди увидели все то, что было невозможным в дохристианском мире. Увидели могущество добра, жертвенности и стардательности. Борис и Глеб уподобились Христу именно в страдании и непротивлении, потому и возвысились, и показали предельное могущество.
И если в «Чтении о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба», написанном преподобным Нестором в самом начале XII века (1110 год), еще сильна политическая логика подчинения воле старшего брата, то в куда более популярном «Сказании о Борисе и Глебе» политическая логика сведена к минимуму — подвиг братьев становится чисто христианским, чисто страдательным.
И тут стоит отметить, что именно святые князья, выбравшие путь непротивления злу, стали тем не менее и покровителями воинов, и защитниками Руси. С лодочки они наблюдали за ходом Невской битвы, с неба — за сражением на Куликовом поле.