Киржач, еще один город преподобного Сергия
Когда речь приходится вести об обитателях миров горних, слова из нашего мира подводят. Вот Сергий Радонежский — он кто? Самый знаменитый из русских святых? Вроде бы, правда, но словечко «знаменитый», уместное в таблоиде, здесь кажется совсем нелепым. Главный? Но разве у них там это что — то значит? Рай Господень не офис и не казарма. А может быть, хватит просто имени? Скажешь — «Сергий», и никакие пояснения уже не нужны.
Ученики Сергия основали многие славные монастыри, к монастырям лепились слободы, слободы превращались в города. Город Сергия — вокруг его обители, это все знают. Сергиев Посад, успевший побыть Загорском, но вернувший по счастью настоящее название.
Однако есть еще один город, основанный святым Сергием лично. Киржач, райцентр во Владимирской области.
Тут дело было так. Однажды, когда Троицкий монастырь на горе Маковец уже процветал и на всю тогдашнюю Русь славился, монахи взбунтовались против своего кроткого настоятеля. Может быть, из — за того, что кроткий Сергий умел на самом деле быть строгим: он изменил устав с особожитного на общежитный, то есть воспретил насельникам иметь личную собственность. Но, что вероятнее, не обошлось здесь без козней Сатаны. Нечистому Сергиев монастырь ожидаемо не нравился, бесы не раз пытались подвижника искусить, но никакого успеха, разумеется, не достигли. А вот с ближними его — получилось.
По крайней мере, так ситуацию описывает Епифаний Премудрый, изощренный книжник, знаток древних языков, мастер плетения словес, ученик Сергия Радонежского и автор первого его жития. «Ненавидящий добро диавол, не терпя сияния, исходящего от Преподобного, и видя, что Преподобный его побеждает, вложил иным из братии в сердце помысел отвергнуть игуменство Сергия. В одну из суббот служили вечерню, игумен Сергий был в алтаре в священническом облачении. Его брат Стефан стоял на левом клиросе, и вдруг спросил канонарха: «Кто дал тебе книгу сию?» «Мне дал ее игумен», — ответствовал тот. «Кто здесь игумен? — во гневе воскликнул Стефан. — Не я ли первым основал эту обитель?»
Повод для обиды у Стефана — он, кстати, тоже святой, как и большинство из тех, кто был с Сергием в Троице — на самом деле имелся. Монахом он стал раньше брата, а монастырь они основали вместе. Стефан, правда, не выдержал тягот отшельнического бытия («увидел, что пустынническая жизнь тяжка и прискорбна», — поясняет Епифаний), ушел в Москву, однако затем, когда монастырь разросся, вернулся на Маковец. Ну и вообще — он, как — никак, старший.
Сергий его дерзкие слова услышал, но по кротости своей спора затевать не стал. Просто после службы покинул тихонько обитель, так, что никто и не заметил поначалу его исчезновения. Ночевал в чистом поле, добрался до другого монастыря, Троице — Махрищского, и попросил у игумена Стефана (он, естественно, тоже святой) толкового инока себе в спутники. «Много пустынных дебрей обошел Преподобный со своим провожатым, пока наконец не пришли они на красивое место близ реки Киржач».
Там Сергий срубил сначала келью, а затем, испросив благословения у митрополита Алексия (который тоже святой), — церковь. Иноки в Троице по игумену тосковали, в дерзостях своих раскаялись, и, узнав, где он обретается, многие потянулись на новое место. Позже митрополит приказал преподобному вернуться на Маковец, и Сергий повиновался. А Благовещенский монастырь на берегу реки Киржач остался, и первым настоятелем там стал Роман, ученик нашего главного и самого знаменитого святого. Роман, при жизни и после смерти сотворивший многие чудеса, — тоже святой. Не знаю, правда, необходимо ли это пояснение. Вокруг Сергия других людей не было.
Есть, впрочем, мнение, что люди здесь жили и до основания монастыря. В завещании Ивана Калиты, богомольного скопидома, уже упомянуто некое село Киржач. Калита умер в 1240 — м (а завещание, о котором речь, составлено и того раньше, в 1328 — м). Сергий тогда еще не Сергий, а отрок Варфоломей, и он не монастыри основывает, а пасет родительских овец да беседует в полях с ангелами. Отрока Варфоломея рисовал в конце XIX века Михаил Нестеров. И мы с ним еще встретимся, хотя он в Киржаче не бывал.
Название — от имени реки, а у реки имя — из языков эрзянских и мокшанских. Киржач — «Левый». И обитель, и село, позже ставшее городом, — на левом берегу, сама река — левый приток Клязьмы.
Главная достопримечательность города — тогда, сейчас, всегда — основанный Сергием Радонежским монастырь. Церковь, которую сработал святой, была деревянной и до наших времен не дошла. На ее месте теперь — построенный в начале XVI века Благовещенский собор, одновременно торжественный и нарядный, украшенный целой горой кокошников.
Галерея (или, как предки говаривали, гульбище) соединяет собор с церковью Спаса. Это уже середина XVII века, когда Россия тяги своей к веселой вычурности не стеснялась. Храм — на высоком подклете, завершением у него — шатровая колокольня. А ведь это — усыпальница. Церковь над могилами своих родителей возвел боярин Иван Милославский (славный род — первая жена царя Алексея Михайловича Мария, мать властной царевны Софьи, соперницы Петра, — тоже из Милославских; кстати, одна из ранних работ Михаила Нестерова — «Первая встреча царя Алексея Михайловича с боярышней Марией Милославской», но где она сейчас находится и цела ли вообще — искусствоведам неизвестно).
Говорим — «боярин возвел», но в виду имеем — «заказал и оплатил строительство». Это Сергий с топориком сам ладил деревянную церковку, ближнему государеву человеку такое, конечно, не по чину. Имен зодчих история не сохранила. Есть и третий храм — Всех Святых, большой, неуклюжий и немного нелепый. Построен в стиле, который тогда почему — то называли «русским», при государе Александре Втором на деньги местных богачей Соловьевых, владельцев шелкопрядильных фабрик. Был и четвертый, освященный в честь Сергия Радонежского, но он большевиков не пережил.
Любопытно, кстати, что город и монастырь в истории разминулись. Благовещенский монастырь был упразднен в 1764 году: церковные земли не облагались налогом, государыню Екатерину Великую это печалило, и она начала секуляризационную реформу. Свыше пятисот древних обителей тогда закрыли, монастырь в Киржаче тоже попал в их число. Церкви стали приходом, а монастырская слобода — селом. В 1778 году село получило статус уездного города Владимирского наместничества. А еще через три года — герб: зеленую сову с распростертыми крыльями на зеленом фоне. Еще через двести с лишком лет — в 1996 — м — депутаты Киржачского совета депутатов обсуждали символы города и решили сову оставить, поскольку жителям здешним «от века свойственны несуетное спокойствие, выдержка, неторопливое и взвешенное принятие решений».
Центром уезда, кстати, Киржач был недолго: в 1796 году Владимирское наместничество преобразовали в губернию, а второй из городов, основанных Сергием, стал заштатным. Ну, то есть, просто городом. Вспомним еще чуть позже эти слова.
Сейчас монастырь снова действует, правда теперь он женский (при Сергии и после был мужским). От убранства храмов, конечно, ничего не осталось. В Благовещенском соборе располагались при Советах в разное время колбасный цех, керосиновая лавка и даже склад боеприпасов. В церкви Всех Святых работал хлебозавод.
… Я стоял в Благовещенском соборе — пространство завораживающее. Даже если разговаривать шепотом, отвечает гулкое эхо. Четыре могучих столпа держат древние своды. Стоял и печалился — очень уж убого там смотрятся аляповатые новодельные иконы. И пришла мне в голову одна мысль. Странная, шальная, меня же и напугавшая. Тогда решился поделиться ей только с близким другом (и, не рассчитывая на понимание, встретил неожиданно понимание). Что ж, теперь рискну, ругайте — бейте, господа — товарищи интеллигенты. Много идет споров о церковной собственности, оказавшейся в музеях. Церковь бьется за утраченные ценности. Иногда — не без успеха: рублевская «Троица» теперь не в Третьяковской галерее, а в Троицком соборе Сергиевой лавры. Пока цела, но о том, что будет дальше с древней доской, лучше не гадать. Иногда — наоборот, без успеха: пытались вернуть московский Спасо — Андроников монастырь, где сейчас Музей древнерусской живописи имени Андрея Рублева. И не получилось, и, пожалуй, хорошо, что не получилось.
При этом во многих древних храмах снова службы (и правильно — церкви должны жить). Но вместо старых икон там — убогие поделки из наших печальных времен. Я видел много и, боюсь, мне хватит пальцев двух рук, чтобы пересчитать все церкви, в которых работы современных мастеров смотрятся уместно и гармонично. В которых получилось, которые делали именно что мастера. А в запасниках музеев — тысячи и тысячи старых икон. XIX, XVIII, даже XVII века. Их изредка показывают на выставках или вовсе никогда и никому не показывают. Их видят только хранители. Или никто не видит.
Речь не о первоклассных шедеврах — первоклассным место в музеях, я с этим спорить не стану. Но собрать для самых старых, для самых красивых церквей — вот, для Благовещенского собора в Киржаче, например, — достаточное количество икон из музейных запасников вполне можно. Да, в храмах свечи коптят, температурный режим не соблюдается, все верно. Но именно для этого и писали старые изографы свои образа. Это и есть их жизнь. Запасники — смерть. Святым, ангелам и Господу нужно, чтобы мы их могли видеть. А если никто их не видит — зачем тогда все?
Есть в городе Ардатове Нижегородской области один особенный храм. Священник, который в храме служит, собрал по прихожанам старые иконы. Хватило даже на то, чтобы соорудить иконостас. И это, конечно, не произведения высокого искусства, и не реставрировали их никогда — темные они, побитые временем. Но в храме воздух теперь, что ли, совсем другой. Доски темные, а храм светлый. Это работает.
Понятно, впрочем, что никто и никогда с моими дикими предложениями не согласится, так что можете даже не бить и не ругать. Карать за досужие домыслы — прерогатива государства, а не публики. Ну, по крайней мере, здесь, у нас, на родине. И давайте из мира нелепых фантазий вернемся в заштатный город.
Город долго кормила дорога — знаменитая Стромынка, путь из Москвы во Владимир и в Шую. Кстати, и тут есть повод вспомнить Сергия Радонежского: это именно он по просьбе Дмитрия Донского основал Успенский монастырь в селе Стромынь. Обитель обетная: в 1378 — м, еще до битвы на Куликовом поле, Дмитрий разбил ордынское войско мурзы Бегича у реки Вожи. А перед сражением пообещал Господу, что в случае победы появится в московских землях новый монастырь. Великие князья московские совершали в Стромынь паломничества, а после заезжали и в Киржач, поклониться мощам святого Романа.
Но важнее для Киржача не князья, а купцы, обозы которых шли по Стромынке. Постоялые дворы, кузницы — все, в общем, что тогдашним путешественникам требовалось, в Киржаче было. И пять ярмарок в течение года, из которых самая длинная — осенняя, Сергиевская. И даже когда (предположительно — уже в XVI веке) появилась более короткая дорога из Москвы на Владимир, Стромынка еще долго оставалась живой. Тем более, что короткая дорога странствующих не восхищала. Пушкин именно по ней отправился в путь за материалами для «Истории пугачевского бунта» и так отзывался о тогдашней Владимирке в письме к невесте: «Если что и может меня утешить, то это мудрость, с которой проложены дороги отсюда до Москвы; представьте себе, насыпи с обеих сторон, — ни канавы, ни стока для воды, отчего дорога становится ящиком с грязью, — зато пешеходы идут со всеми удобствами по совершенно сухим дорожкам и смеются над увязшими экипажами. Будь проклят час, когда я решился расстаться с вами, чтобы ехать в эту чудную страну грязи, чумы и пожаров, — потому что другого мы здесь не видим». Стромынка, видимо, была чуть приличней
Однако в 1833 году император Николай Первый взялся строить шоссе из Москвы в Нижний. Киржач остался в стороне от магистрали и начал хиреть. Вытащили город из небытия здешние богачи Соловьевы, но все же те из жителей, кому места на их фабриках не хватало, уходили работать в Москву. Жизнь в Киржаче текла тихо «и мало чем отличалась от сельской», как пишет местный историк.
Любопытно, кстати, что уже в советские времена повторилась история с лишением города важного статуса — в сороковых Киржач стал райцентром, потом его снова разжаловали (вот только слова «заштатный» в административном языке Союза не было), но в конце концов почтенное звание райцентра все — таки вернули.
Старый центр — полторы улицы, уцелевшие особнячки, уютные кафе, неизбежный Ленин. Вернее, только голова вождя. Киржачский Ленин заставляет вспомнить перестроечного остроумца — здесь он и правда похож на пластинчатый гриб. Главная улица — Гагарина, потому что на спортивном аэродроме возле Киржача в 1960 — м тренировались будущие космонавты. Сам Гагарин уже после полета в космос приезжал сюда и встречался с жителями. И погиб тоже неподалеку, у деревни Новоселово (это километрах в пятнадцати от города).
На улице Гагарина — краеведческий музей, так же, как и Ленин, неизбежный. Не могу теперь вспомнить, имеется ли в краеведческом музее зуб мамонта, но — почти наверняка имеется. А еще — крестьянский скарб, разные старые вещички, икона. Темный от времени Никола, конца, думается, XIX века или начала ХХ. Николу я внимательно рассматривал — в Киржаче была своя школа иконописи, не особенно, правда, знаменитая. Признаться честно, ничего не рассмотрел, не такой уж я великий знаток. Подошла смотрительница, спросила опасливо:
— Нет, — я не стал ее обманывать. — Просто посетитель.
— Ну понятно все, коллекционер, — констатировала возмущенно моя собеседница и отошла в сторону. Не любила она коллекционеров за что — то, видимо. А из стеклянного шкафчика, со старой фотографии смотрел на нашу ссору грустный человек в очках. Еще один Сергий, Сергей Николаевич Дурылин.
Сын преуспевающего столичного купца, тонкий (от меня в отличие) знаток иконописи, исследователь Русского Севера, литературовед. В юности репетиторствовал — все почти гимназисты так подрабатывали, но здесь случай особый: среди учеников Дурылина — мальчик Боря Пастернак. Мальчик Боря стал Борисом Леонидовичем и написал в автобиографии, что это именно Сергей Дурылин первым когда — то понял, что настоящее призвание Бори — не музыка, а литература.
Дурылин оставил мемуары — «В родном углу». Счастливая, раскатистая жизнь купеческой Москвы, годы учения, события, которые едва в тюрьму его не привели: подался чуть ли не в подпольщики, жаждал революционной работы.
Есть в его записках смешная сценка — Сергей Николаевич вспоминает, что в детстве был он очень злым и все хотел разрушить. Увидев на улице жандарма и выяснив у няни, кто это, сообщил: «Я сломаю зандалма!» А увидев на небе Луну, пообещал и «Уну» сломать.
Профессиональному революционеру такие качества могли бы пригодиться, но повзрослев, Дурылин поменял убеждения, искал себя в церкви. А в 1921 — м, уже при новой власти, стал священником. Из — за чего и попал сначала в тюрьму (Бутырка, Владимирский централ), а потом в ссылку в Челябинск, где помогал создавать местный музей. Челябинск, кстати, — вроде послабления. Должен был отправиться в Хиву, но за него хлопотали перед наркомом Луначарским многие известные люди. Луначарский знал Дурылина по дореволюционным богоискательским кружкам и, в общем, ему сочувствовал. «Судьбу его изменить не могу, — говорил большевистский начальник, — однако, если снимет рясу, могу помочь с работой». Но, тем не менее, это именно благодаря его заступничеству Дурылин все — таки оказался в Челябинске. И сам он, и друзья его считали, что это лучший вариант. Служить при церкви в ссылке он уже, конечно, не мог, но письма сестре подписывал по — прежнему: «Иерей Сергий». С души рясу не снял.
После двух лет ссылки снова Москва, ненадолго: арест, знакомая уже Бутырская тюрьма, вторая ссылка — в Томск. И опять помогли друзья: вообще — то Дурылина собирались отправить в Новосибирск, по тем временам — место куда более дикое. В 1930 — м ссылку не отменили, но разрешили перебраться поближе к столице, в Киржач. На этот раз хлопотали о нем Илья Зильберштейн, редактор журнала «Литературное наследство» (он же и работу кое — какую подкидывал), а еще — сам Владимир Бонч — Бруевич, видный большевик, советским детям семидесятых — мне вот, например, — памятный по книжке рассказов о Ленине. «Общество чистых тарелок» и «Елка в Сокольниках» — это как раз оттуда.
На елку в Сокольники Ильич ездил в 1919 — м. В конце двадцатых елки запретили как буржуазный пережиток. А Дурылин, едва обосновавшись на новом месте, на Рождество нарядился Дедом Морозом и украсил игрушками одну из елок на краю леса, примыкавшего тогда к Киржачу. На елке загорелись свечи, на свет бежали дети и получали нехитрые подарки. В городе много об этом говорили после, а дети искренне верили, что елку устроил настоящий Рождественский дед. По счастью, Сергею Николаевичу сошла тогда с рук эта опасная диверсия. Последствий не было.
А еще он работал над книгой о жизни и творчестве своего друга — художника Михаила Нестерова. В Киржаче написана та ее часть, которая посвящена «сергиевскому циклу». Случайностей не бывает. Все круги замыкаются.
И скажу на всякий случай, что дальнейшая судьба Сергея Николаевича сложилась счастливо — ну, настолько, конечно, насколько вообще могла сложиться судьба независимого интеллектуала в сталинскую эпоху. Ссылок и арестов больше не было. Он вернулся в Москву, его печатали, и даже орден Трудового Красного Знамени за исследовательскую работу он успел получить. Хоть и печалился, что далеко не все в своих книгах может высказать прямо. Умер в 1954 — м, лежит на Даниловском кладбище.
В музее у Дурылина только маленькая полочка, зато еще одному Сергею посвящена целая специальная экспозиция. Сергей Михайлович Прокудин — Горский, подаривший нам возможность увидеть Российскую империю на цветных фотографиях, — здешний. Родовое имение Прокудиных — Горских (род — то старинный) — деревня Фуникова Гора, от Киржача неподалеку. Когда — то, говорят, татарин Фуня эту гору захватил, и память о нем осталась.
И вот еще что: именно в Киржаче расположен самый длинный деревянный пешеходный мост в России. 555 метров. Начинается в центре, неподалеку от монастыря, построен недавно, в 2019 — м. По имени — Типографский (спонсировала строительство местная типография). Под ногами скрипят доски, вместо перил — целые бревна. Идешь (никуда, низачем) и думаешь, что тихий заштатный город, в истории которого не было никаких особенных приключений, — тоже ведь как мост. Между этой жизнью, и той, кончившейся, где Сергий из таких же вот бревен строил свою церковь. Или — как не предположить? — это все — таки одна и та же жизнь, просто длинная очень жизнь. Длинная, длящаяся.