Батюшка Серафим и Служба охраны. Невероятная история на входе в Дивеевскую обитель
Мужицкий святой и совсем другая Россия.
В 1752 году в Курске (это, кстати, довольно далеко от тех краев, куда мы собираемся отправиться) на месте сгоревшей деревянной церкви начали строить масштабный Сергиево-Казанский собор. Архитектором был чуть ли не сам Бартоломео Растрелли, но это известно не точно. Скорее — кто-то из его учеников. Зато точно известно, кто был на строительстве подрядчиком — местный купец, владелец нескольких кирпичных заводов Исидор Мошнин. Сам Исидор умер еще до того, как стройка была завершена, и дело продолжила его вдова Агафья. Русские купчихи не меньше мужей понимали в бизнесе и не хуже мужей умели решать задачи любой сложности.
Агафья часто ходила к будущему храму — на месте следить за ходом работ. И брала с собой маленького сына, Прохора. Однажды мать не заметила, заговорившись с десятскими, как мальчишка — ему было лет семь тогда — взобрался по лесам на здоровенную колокольню. И, к общему ужасу, оступившись, рухнул с высоты вниз, на кучу кирпича с отцовских заводов.
Никто и не думал, что он выживет. А он просто встал, целый и невредимый, и побежал к перепуганной матери.
Прохор Мошнин — это будущий Серафим Саровский, один из самых известных и популярных в народе русских святых. История с колокольней — первое чудо в ряду многих чудес, о которых повествуют его жития (есть несколько редакций).
***
1 августа — День обретения мощей преподобного Серафима. 31 июля из крохотного Ардатова в Дивеево, где находится знаменитейшая и богатейшая Серафимо-Дивеевская обитель, которую святой основал и которой покровительствовал, выходит крестный ход. 27 километров по трассе, чтобы успеть к вечерней службе.
У одного моего хорошего друга там — своя особенная личная история, о которой не будем, на то она и личная. Но по этой дороге он ходил не раз, а в этом году, зная о моем пристрастии к пешим скитаниям по родине, еще и меня пригласил. Я согласился — во-первых, и правда, люблю бродяжничать: это особая наука, это специальный способ видеть. Во-вторых, опыт совершенно для меня новый, и в то же время — для родины как раз предельно традиционный. Мне в толпе богомольцев прежде идти не приходилось. В-третьих, знаете, вокруг, конечно, лето, но внутри, — все тот же проклятый февраль, и я все пытаюсь понять, как мы все внутри этого февраля застряли. Ищу ответ. Вдруг на дороге из Ардатова в Дивеево — ответ?
Пошел, конечно, и скажу сразу, разрушая интригу — опять не нашел ответа. Зато кое-что видел.
***
У батюшки Серафима — особенная история. Особенная и обычная. Непростая и совсем простая. Года через три после чуда с колокольней мальчик тяжело заболел, снова был между жизнью и смертью. Во сне ему явилась Богородица, пообещала спасти и спасла. Путь был определен, он готовил себя к монашеской жизни и стал монахом. Принял новое имя — Серафим. Подвизался в лесах на границе нынешней Нижегородской области с нынешней Мордовией.
Все, что положено русскому святому — в житии. И медведь из чащи, грозный, огромный, как гора, который брал пищу из рук Серафима и, словно щенок, играл с ним. И стояние — тысяча дней! — на камне. И обет молчания длиной в несколько лет. И печальная история с разбойниками.
Серафим стал знаменит, многие знатные особы (включая государя императора Александра Первого, это исторический факт) ехали к нему за советом. И некие разбойники, прикинув, что у собеседника таких серьезных господ есть, что взять, Серафима жестоко избили, а лесную его хижину обшарили. Не нашли, разумеется, ничего, потому что у Серафима ничего и не было.
А потом разбойников разбил паралич. Святой татей простил, и только тогда они получили исцеление. А он после этого навсегда остался сгорбленным, так его и рисовали на паломнических иконах (такие специальные сувениры, вроде нынешних магнитиков, для тогдашних богомольных туристов, продававшиеся при монастырях): согнутый почти пополам старичок, седой, с палочкой.
Есть иконы, где он с медведем, но самый распространенный тип иконографии — Серафим на коленях перед образом Богоматери. Это последнее чудо. Он умер в молитве, но остался коленопреклоненным перед иконой. Уже мертвый для жизни здешней и живой для жизни вечной.
***
Из Москвы, минуя Владимир — в Муром. Гнали страшно, времени было мало, но в Муроме все-таки остановились. Ради музея с иконами. Здесь была своя школа, без столичных изысков, конечно, но с узнаваемым почерком мастеров, особая.
Город — запущенный и грустный сейчас — мог бы быть красивым. Старых церквей и монастырей в достатке. Он заслуживает, конечно, и отдельного путешествия, и отдельного разговора, который можно начинать хоть со времен «старОго казака Илейки Муромца». Илья Иваныч — местный, а былинное село Карачарово теперь часть города. Рассказывали мне даже, будто на том месте, где стоял тот самый дом, в котором Илья тридцать лет и три года сидел на печи, и сейчас — но в другом уже доме, конечно, живет некая богатырша, женщина невероятной силы, пра-пра-пра-пра- и так далее внучка героя. Можно верить, а можно и не верить. Это как с чудесами святого Серафима, да и с любыми другими чудесами — дело добровольное.
Илья Муромец, кстати, — вдруг вы не знали, — тоже святой.
Музей раньше располагался в огромном доме купцов Зворыкиных. Великий изобретатель Владимир Козмич Зворыкин — как раз из них. Перед домом ему памятник. Хотя человек, конечно, по нынешним временам сомнительный, — бежал в Америку в 1919 году, там и сделал все свои изобретения. Но памятник пока стоит. Поскромнее, впрочем, чем у Ильи Муромца. Илья над Окой машет мечом, юный Владимир Зворыкин в гимназическом мундирчике скромно сидит на стуле.
Но в зворыкинском доме — бесконечный ремонт, музейные экспозиции расползлись по особнячкам (старыми домами город богат). У икон — отдельный музей.
Ох, большой соблазн, — пуститься в рассказ про Муром, но другая ведь у нас сегодня тема. Ладно, пару слов еще. Про чудо (как в такой истории без чуда?) и про зайца.
Подъезжали через ливень, но погодная карта убеждала, что в Муроме никакого дождя нет. Город на карте — светлым пятном. Приехали — и точно, нет дождя. Вокруг — разверстые бездны, а здесь — тишина и покой. Хлынуло, только когда выезжали уже. Разве не чудо? Чудо.
А теперь про зайца. Нынче, конечно, Муром славен не Ильей Иванычем и не Владимиром Козмичом. Главные знаменитости здесь — святые Петр и Феврония. В честь них — специальный государственный праздник, День семьи, любви и верности, их статуи — перед каждым загсом отечества. «Север» рассказывал про удивительное житие святых, сложенное в XVI веке ученым монахом Ермолаем-Еразмом, про странную, дикую и красивую языческую сказку о немного бестолковом князе, змее-соблазнителе и рязанской ведьме, которую князь любить не хотел, а все-таки полюбил.
Когда посланцы захворавшего князя Петра впервые встретились со знахаркой Февронией, — говорит житие, — они видели пляшущего перед ней зайца. Заяц — символ плодородия, изящный поклон дохристианской старине (и в сочинении ученого монаха таких поклонов много). Церковь зайца не любила, случалось, даже с клейм на иконах, посвященных Петру и Февронии, соскабливали зверька.
В Муроме тоже, естественно, есть памятник святым. Ну, памятник и памятник. Такой же, как все остальные. Но если обойти его кругом, то обнаружишь, что под ногами у князя и верной его супруги притаился этот самый заяц. Очень симпатичный заяц. Судя по состоянию ушей и носа — их принято тереть. Не знаю, зачем. Вдруг на счастье? Я на всякий случай потер.
***
Дело, конечно, не в чудесах. И не только знатные особы ехали к Серафиму. Шли к нему крестьяне из окрестных деревень и совсем издалека. И, видимо, что-то такое было в его речах. Находил он для них какие-то специальные слова. Умел утешить. Когда не блюл обет молчания и на камне неподвижно не стоял, конечно.
Поклонялись ему как святому уже при жизни, что скромного, даже робкого старичка смущало, наверное. Иеромонах Сергий из Сарова еще в 1818 году стал собирать материалы для жития (а прожил Серафим до 1831-го). После смерти над могилой поставили часовню.
Разговоры о канонизации крестьянского любимца начались едва ли не сразу, а в 1883-м появился даже официальный проект: обретение нового русского святого должно было украсить год коронации Александра Третьего, нового русского императора. Но у Серафима нашелся могучий враг — обер-прокурор Синода Константин Победоносцев. Тот самый, у которого крыла совиные.
То ли Серафима подозревали (и, возможно, не так уж безосновательно) в симпатиях к старообрядцам, то ли слишком простоватым он показался всесильному чиновнику, слишком мужичьим, но проект похоронили. Пришлось святому ждать еще двадцать лет, чтобы его официально признали святым. Александра Федоровна, супруга последнего императора, никак не могла родить наследника, а цари ведь не нам чета, для них это важно. Дочь, дочь, снова дочь и еще раз дочь… Не знаем, кто надоумил ее молиться о даровании сына Серафиму — вокруг царской семьи всегда крутилось много разных богомольцев и чудотворцев. Но она ухватилась за эту идею, и настояла, чтобы Серафима канонизировали. Государь распорядился — и никакие чиновные враги не смогли помешать.
В январе 1903-го Синод признал Серафима святым, в конце июля того же года состоялись грандиозные Саровские торжества — сто тысяч народу, царская семья, весь петербургский свет… А в конце июля 1904-го родился наследник-цесаревич Алексей Николаевич, несчастный мальчик, которого ждала страшная смерть.
Культ сделался казенным, Серафимо-Дивеевская обитель погрузилась в роскошь, но Серафим остался простым и народным. Сгорбленный старичок с палочкой, с руки кормивший медведя. Как в сказке.
***
Городки и села здесь называются красиво и весело, так, как и должны называться наши села и городки. Кулебаки. Туртапки. Размазлей! И, конечно, Ардатов (нижегородский Ардатов, есть еще мордовский, не путайте). В каждом поселке главное здание теперь — ФОК, физкультурно-оздоровительный комплекс. На память о тех временах, когда денег хватало не только на геополитические свершения. Они страшноватые, конечно, слегка даже уродливые — «из хлороформа и пенопласта», как сказал однажды по другому поводу великий Александр Зиновьев. В общем, из новых каких-то материалов.
Хорошо, что у местных детишек теперь есть секции и бассейны (на самом деле — хорошо). Но так неорганично и странно смотрятся они среди обычной российской неустроенности, что хочется придумать какую-нибудь легенду. Историю про то, как выходя из лесов, тянулись местные племена к величественным ФОКам и возводили вокруг них нехитрые свои хижины.
В Ардатове — пара улиц со старыми домиками, неизбежный Ленин с протянутой рукой, стела со стихами почетного гражданина Ю. Н. Иванченко:
Там я почувствовал себя героем фильма «Брат 2». Но нет, не убил никого, не спешите пугаться. Бродил по улицам, снимал уцелевшую старину, озадачил приветливого местного жителя Александра. Приветливый Александр все никак поверить не мог, что я просто так фотографирую их улицы.
Где он тут нашел красивые дома? — и далее по тексту балабановского сценария.
Помочь хотел, разговорились, почти подружились.
Еще в Ардатове есть храм. Знаменский собор, начало XIX века, вовсе не шедевр архитектуры, но там внутри — свое, особое. Там иконы — старые, собранные по деревням, темные, побитые жизнью, как люди — в своих деревянных морщинах. И это удивительно, и это — не в пример софринскому новоделу — бросает тебя куда-то в прошлое. Не твое и твое.
Есть еще Христос в темнице, подарок одного хорошего человека из Москвы. Купил деревянную скульптуру по случаю и отдал в этот храм. Воздух специальный тут, нельзя по-другому.
***
27 километров по трассе. Богомольцы вышли рано утром, а мы замешкались и догнали крестный ход на привале у источника, который здесь почитают святым. Жара, травами пахнет, поле, овраг, в овраге — источник. Купель, можно окунуться, но у меня повязка на ноге, швы, так уж вышло, в общем, решил умыться.
Добрая женщина подошла с ведром: «Давайте, полью, наклоняйтесь». Я и наклонился, не ожидая подвоха, а она — сухонькая такая, маленькая, и как она поднимает ведро это, — взяла и окатила меня с ног до головы. Вода ледяная, взбодрило сразу.
А, ну да, ледяная и святая. Как же ей не взбодрить?
Фонарь, выносная икона (святой Николай), и на специальных носилочках, украшенный цветами — большой образ святого Серафима. Его праздник. Ему — особый почет. Богомольцы засобирались — пора. Встали на колени и над ними носилочки с иконой пронесли. Оказывается, местная традиция. Хотя знатоки говорят — совсем не старая. Несколько лет еще назад не было такого.
Человек пятьдесят. Люди самые разные. Мужчин мало, женщин много. От старушек до юных совсем дев и даже девочек. Несколько мамаш с колясками. Есть одетые совсем бедно, есть модные дачницы в дорогих солнцезащитных очках. В общем, все. В общем — Россия.
В передних рядах поют. Раз за разом — «Богородице, дево, радуйся». Потом — «Верую». Тоже — раз за разом. Десятки и сотни раз. Допоют и начинают снова. В задних — праздные разговоры.
Про жизнь. Вчерашние школьники обсуждают экзамены, обмениваются новостями — «Танька-то, слышал, в Москву поступила на высшее!» Юноша, вернувшийся, видно, со срочной службы, рассказывает пареньку лет двенадцати: «Нас-то нет, не берут туда. А вот мобилизованных — их да. У нас в части ждали. Взяли. Вроде живы все пока». Ну и так далее.
А также про смерть. Важнее — про смерть, наверное, такое время. «Он на пункте энтим работает, и сначала, он говорил, кто шел? Такие, знаешь, которым терять нечего. Лишь бы куда убраться. А теперь не так. Теперь мужики солидные, пожившие. Один говорит: «Лучше уж меня, чем дураков двадцатилетних». Молодец, да?» Одна старушка другой, и сразу понятно, про что. А другая в ответ: «Молодец-то молодец, да оно как бывает? Сначала его, а потом и дураков двадцатилетних. Уж прекратил бы кто это все!»
Неловко подслушивать, лучше вперед, туда, где «Верую» раз за разом поют, погружая в легкий транс. Красиво, кстати, поют.
Распятого же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна…
Добрые глаза такие у старушки.
— А с нами решили пойти! Хорошо! Откуда же? С Нижнего?
— С Москвы! Ой, бедные, беспилотники-то летают у вас?
— Ну вот прям чтобы до нас — не долетели пока.
Я уж и не помню, когда в России жалели жителя Москвы. А знаете, иногда ведь надо и нас пожалеть. Тоже люди. Спасибо, бабушка.
***
Идут не быстро, через каждые примерно пять километров — привалы на полчаса. Впереди едут машины, куда можно сложить рюкзаки. Обгоняют, ждут у мест, отведенных для отдыха. Сзади ползет скорая. Жара, старушки, мало ли что.
Громадные храмы и колокольню Серафимо-Дивеевской обители в первый раз видишь километров, пожалуй, за десять. Но вокруг — холмы, купола то прячутся, то снова показываются. Солнце жарит нещадно, золото куполов бьет по глазам.
Обитель процветала и сейчас процветает снова. Там новодельные соборы на месте разрушенных, восстановленная Святая Канавка (батюшка Серафим рыл, сестры доделывали, было ему видение, что приходила в Дивеево Богородица, канавка отмечает ее путь). С Канавкой связаны свои традиции и поверья.
У женской Серафимо-Дивеевской обители — история долгая, и, в общем, известная. Путь к величию в имперские времена, советское разорение (замученные большевиками и прославленные как новомученицы монахини тоже, разумеется, есть), постсоветский расцвет. Теперь огромные соборы сияют новенькой отделкой (и с дороги — да простят меня все местные святые — смотрятся куда красивее, чем вблизи), видно, что и село не бедствует, всем от паломников перепадает.
В день главного праздника народу — толпы, богомольцы — самые разные, кто приезжает на «Мерседесах», кто на ржавых «Жигулях», кто на рейсовых автобусах, а кто и пешком — как мы. В толпе — и скромные сельские батюшки, и явные какие-то жулики в немыслимых нарядах, и самые обыкновенные люди. Россия. Даже старозаветные бандиты, квадратные, бритые, в синих наколках, каких в столицах уже и не встретишь. Бандиты вообще народ богобоязненный.
Какая-то другая, не вполне понятная мне Россия, но интересная.
Ладно, признаюсь — на самом деле я собираюсь с духом, чтобы подойти к главной своей истории. К истории, в которую я бы и не поверил, если бы она не случилась со мной. Если бы кроме меня не имелось в наличии еще нескольких десятков свидетелей (то есть, в основном, свидетельниц, конечно), с которыми мы вместе пришли в Дивеево из Ардатова.
Ее могли бы выдумать какие-нибудь злобные клеветники, но честно — я не из таких. Я это видел.
***
Помните разговор про традицию проносить икону над коленопреклоненными верующими? Она, может, и новая, но прижилась: на трассе водители тормозили, выбегали из машин, склоняли голову, над ними поднимали Серафима. Икону на специальных носилочках несли всю дорогу старушки, самые, наверное, уважаемые в Ардатове дамы. Никому не уступали права своего — это честь.
Но перед Дивеево обратились к нам:
— Мужчины? Вы до самой обители с нами? Сейчас народу много будет к иконе подходить, женщины не смогут ее поднимать и опускать все время. Женщины устанут. Возьмете икону?
Ну, конечно, мы взяли. И правда — в Дивеево из каждого дома выбегали семьями. Старых бабушек вели под руки. Одну даже в инвалидном кресле вывезли. А конструкция — носилки, икона в незамысловатом кивоте, цветами украшенном, — совсем легкой оказалась, почти невесомой. Не знаю, почему так, чудо.
Первый тревожный звонок — на въезде в Дивеево. Дорога перекрыта, под тентом — росгвардейцы с автоматами, машины проверяют, нас тоже притормозили. Опытные люди вызвонили некоего местного священника, он, видимо, объяснил полицейским, что мы не опасные. Пошли дальше. Дошли до монастыря.
А на входе — металлоискатели в два ряда, полицейские в парадной форме (праздник!) и какие-то мощные ребята в белых рубахах с вышитой надписью «Служба охраны». Что ж, понятно, людей много, о безопасности тоже нужно позаботиться.
Но это мы так думали. А оказалось — какой-то очень важный человек приехал к Серафиму помолиться. И нас, обыскав тщательно, пустили. А вот фонарь, Николу и святого Серафима в носилочках — нет. Заставили оставить на входе.
Старушки наши завздыхали, запричитали: «Пустите нашего батюшку Серафима!» Один ушлый мужчина даже на взятку стал намекать. Но стражи были непреклонны.
— Ну, может, изобразить перед ними, что вы иностранцы? Может, стыдно станет, может, с вами пустят тогда?
Русь святая хранит свою веру в то, что иностранца даже жандарм боится. До сих пор. Несмотря ни на что. Но мы кое-как убедили спутников, что это так себе идея.
Оставили двух человек присматривать за Серафимом и пошли все-таки в обитель.
А Серафима на его праздник в его монастырь не пустили. Фейс-контрол не прошел. Вот порадовался бы старик Победоносцев, кабы дожил.
В собор, кстати, тоже не пустили. Обычные люди молились на площади перед входом. В храме беседовал с Господом большой человек.
Я специально не стал выяснять, кто он. Несложно, но так ведь даже… Даже… Не знаю. Правильней, что ли. Начальник молился святому и святого не допустили в храм. Не важно совершенно, какой именно начальник. Вообще — начальник.
Нет, пожалуй, никакие злопыхатели не сподобились бы эту историю выдумать.
***
Рассказ затянулся, хватит. Мы много еще всего видели и в этот день, и на следующий. Елатьма, Касимов (маленький город, достойный большого разговора, я в свое время исходил его пешком вдоль и поперек, и все к этому разговору подбираюсь, может, однажды подберусь), Гусь-Железный, где на холме — невероятных размеров собор в неоготическом стиле, про который тоже есть история, Спас-Клепики, где добрый охранник пустил нас в закрытый уже музей Есенина, честно предупредив, что смотреть там совершенно нечего… И тут же попытался продать нам сундук собственного изготовления. Красивый, кстати, сундук, но зачем нам сундук?
А в голове слова незнакомой и немолодой женщины, услышанные случайно на трассе где-то между Ардатовом и Дивеево: «Уж прекратил бы кто это все».
Может быть, батюшка Серафим, мужицкий святой. Должен ведь кто-то.