Страна-утопленница
Усталый Христос, сцены из Апокалипсиса и ушедший под воду русский мир. Путешествие в Калязин – город, которому повезло не уйти под воду полностью.
Вообще, планировалось, что это будет обычный травелог: сносные русские дороги, несносные русские дороги, старинные русские города и великолепные русские облака. На что смотреть, на что — не смотреть. Где есть и что есть. Ну и для оживления рассказа — вставные новеллы, ответвления сюжета, проселки, ради которых иногда покидаешь трассу. Получилось нечаянно, кажется, что-то другое. Сами увидите.
Вот со вставной новеллы и начнем. Тем более, что нам как раз пора свернуть с трассы.
На въезде в Ростов Великий — поворот с М8. На повороте — странный монумент: двое мужчин, один явно местный, другой — кочевник. Над мужчинами вьется бронзовое знамя с надписями. Чуть в стороне — автобусная остановка в виде юрты. Можно проскочить и не заметить, а можно остановиться. «Вечная дружба» — написано на бронзовом знамени. По-русски и не по-русски. А на табличке под ногами у мужчин — еще несколько слоганов: «Выше времени», «Выше погоды», «Выше политики», «Навеки вместе».
Второй, неместный металлический мужчина — киргиз. Памятник — подарок Киргизстана Ярославской области. Автор — Тургунбай Садыков (одна его скульптура, между прочим, есть в здании ООН). Монумент, олицетворяющий вечную дружбу киргизов с ярославцами, появился на повороте в 2006-м, и это все не просто так.
В 1976 году ЦК КПСС и Совмин обнаружили, что села в Нечерноземье попросту вымирают. Решили спасать, и затеяли нетривиальный эксперимент — перевезли в пустеющее село Шурскол (название древнее, еще от мери осталось, от племен, которые жили здесь до русских) Ростовского района Ярославской области 3000 киргизов. Получился совхоз «Киргизстан». Эксперимент развития не получил, но совхоз остался, и даже сейчас как-то живет. В 2006-м отмечали юбилей, приезжала делегация из Киргизстана, поставили памятник вечной дружбе.
Удивительная ведь история, правда? Про смелость власти, уверенной в себе по-настоящему, наверное: изрядная воля нужна, чтобы взять и выдернуть из привычной жизни тысячи людей, забросить их в чужие места и заставить жить по-новому.
Кстати, может быть, это нечто большее, чем вставная новелла. Ну, посмотрим.
И мальчики кровавые…
Дальше — Переславль, странная смесь древней красоты и новой алчности, фрески Гурия Никитина, божественного, в Даниловом монастыре и прекрасный музей в монастыре Горицком. Я там был, конечно, много раз (да и кого этим удивишь, стандартный туристический маршрут). Но деревянным человечкам в музее удивляться не устал. Вот и теперь тоже. В ряд Иисусы — усталые, как мужики после тяжкой крестьянской работы. И лица у них такие же. Тайная вечеря — апостолы с окладистыми бородами, и спорят, кажется, не про вечное, а про цены, допустим, на овес.
Столько раз ловил себя на этой мысли: замираешь в очередном музее перед иконой, слепнешь от нездешней красоты. Потом читаешь — XVII век, из церкви святого Николая в селе… Название не говорит ни о чем, попытки что-нибудь про это самое село выяснить к откровениям не приводят. Ну, село и село. Серые хлеборобы, имен которых история запоминать не любит. И вот жили они рядом с невероятной красотой. Красота была частью их жизни. Тяжело, конечно, жили, но зато уходили потом на свое, понятное небо, где уютно, где ждут усталый Христос и апостолы с окладистыми бородами. С разумением и не без хитрецы, с которыми можно толково обсудить цены на овес. Все кончилось. У нас такого неба не будет.
Дальше Углич, место совсем особое, это ведь здесь ползал, задыхаясь, с перерезанным горлом последний сын грозного царя Иоанна. И убийцы его, и те, кто убийц его убил, не знали, что завязывают главный узел русской истории. Начинают Смуту, кровавый кошмар, который выведет Россию на европейскую дорогу.
Туристы смотрят на палаты удельных князей, безжалостно отреставрированные еще в позапрошлом веке, послушно лезут за гидом на колокольню. И то, и другое — дела не вредные, но дам совет. Если от Кремля идти вдоль берега Волги в сторону гидроузла, то как раз почти рядом с плотиной упрешься в церковь Рождества Иоанна Предтечи. За ней своя маленькая история, тоже связанная с убийством ребенка (Углич, такое место). Через сто примерно лет после смерти царевича Димитрия приказчик Рудак зарезал сына местного богача, купца Никифора Чеполосова, шестилетнего Ивана. Ненавидел отца — какие-то были у них свои счеты, и решил таким образом наказать. В память о мальчике Чеполосов и пожертвовал немалые средства на строительство храма.
Мальчик, кстати, как и Димитрий — святой, есть его житие, довольно садистическое, с детальным описанием издевательств, которым подверг Рудак купеческого сына. Рудака собирались казнить, но пощадили: ребенок явился матери и отцу во сне, и попросил помиловать негодяя. Похоронили Ивана в церкви, построенной Никифором, уже в наше время мощи перенесли в другой, действующий храм.
Это, впрочем, знать не обязательно, важно просто увидеть церковь. Она одновременно и обычная — эпоха опознается на раз — и невероятная, легкая, рвущаяся взлететь. И колоколенка колючая занозой в небо. Все разваливается. Пытаются реставрировать. Кто знает, успеют ли. Но пока можно полюбоваться.
Кстати, когда строили угличскую ГЭС, церковь собирались снести. Но одумались, поняли, с чем имеют дело, поменяли проект.
Белый леопард
Дорога от Переславля до Углича состоит, в основном, из колдобин. А вот дорога от Углича до Калязина вполне приличная, что даже немного неожиданно. Ну, по нашим меркам. Не автобан, однако ехать не страшно. А нам в Калязин.
Калязин знают все. Это ведь там смотрит из воды колокольня — символ русской катастрофы, одной из многих, не самой, наверное, страшной. Туристы любуются ей с кораблей, проходящих по Волге, и мало обращают внимания на город. Ну, домишки какие-то на берегу. Мало ли такого. Колокольня — одна-единственная.
Колокольня — все, что осталось от городского Никольского собора (поначалу собор был при Николо-Жабенском монастыре, но этот монастырь упразднили еще при Екатерине Великой). А островок чуть в стороне — все, что осталось от другого монастыря, знаменитейшего Троицкого Макарьева. Основал его в XV веке сын тверских бояр Матвей Кожин, он же — святой Макарий Калязинский. Обитель особенно почему-то любили русские цари. Проще перечислить, кто из них там не побывал. Алексей Михайлович построил там собор, который по моде его времени расписали (работала артель Симеона Авраамова, заметьте, это важно для дальнейшего).
В Москве, в Музее древнерусской живописи имени Андрея Рублева, на самой верхотуре есть зал, где выставляются фрески, спасенные из разрушенных церквей. Там несколько — кажется, три, но могу и путать, — фрагмента росписей Троицкого собора из монастыря в Калязине. Небольшие, составить впечатление трудно.
И вот как-то мне на глаза попалась иллюстрация в книге — фреска в Калязинском краеведческом музее. Господь на троне, от него по правую руку — небесные воины, верхами, с тонкими, как иглы, мечами. Ниже — праведные поют и подыгрывают себе на чудных гуслях. Еще ниже — страшный Зверь, белый, пятнистый, будто леопард, со многими головами в тиарах. И бес, печатью Антихриста метящий неверных. Завораживающая мощь. И подпись — «Страшный суд», Гурий Никитин.
Вообще, конечно, не Страшный суд, а сцены из Апокалипсиса, и хотя никакого Гурия там быть не может, но Гурий ведь любил такое рисовать. А у меня к нему страсть, он дивный, равный себе везде, и всегда — чуть непохожий на себя. Думал — видел все, что от него осталось. И вот, на тебе. Нет, едва ли, конечно, Гурий, но мало ли. Собственно, калязинский краеведческий музей и был целью нашего марш-броска.
Везучий городок
Городок небольшой (сейчас 12 тысяч жителей, в начале ХХ века было 9), но плотно вбитый в русскую память. Про монастырь что-то сказано уже, и что-то еще будет сказано, но город — это не только монастырь, и у маленького города есть свои большие истории. Здесь, например, едва не развязался тот узел, который начали завязывать в Угличе: здесь воевода Скопин-Шуйский собирал свои полки, здесь же его воины, подкрепленные европейскими наемниками, которых привел Якоб Делагарди, нанесли первое серьезное поражение полякам Яна Сапеги и московским воровским людям. «Святой Макарий, молись за нас!» — кричали. Дальше, правда, как известно, не получилось, Скопина отравили, Делагарди обиделся, Смута затянулась.
Городок богатый (то есть, был богатым) — 200 каменных домов, местные купцы вели дела с успехом. И везучий по-своему — когда пришла на Волгу беда, когда большевики начали строить плотины, его не затопили целиком, как Мологу. Не три четверти домов ушло под воду, как в Весьегонске. Меньше половины. Ну и монастырь.
Монастырь ломали, однако местные энтузиасты из краеведческого музея успели спасти часть фресок (задача совсем нетривиальная — снять со стены роспись, особенно когда тебя торопят бравые чекисты, которым на все эти красоты глубоко плевать). Фрески расползлись по большим музеям, следы их затерялись, в Калязине осталась одна. Великолепная, да, но одна.
А от духа старого города не осталось вообще ничего. Старые особнячки теряются среди советского и постсоветского убожества. От иных только остовы уцелели. Да и сам музей не сразу найдешь.
Вдоль деревенских домиков — убитые вусмерть дороги. Ямы в полметра глубиной. «Да врет навигатор! Не может здесь быть никакого музея!» Но он здесь. Творение Ивана Федоровича Никольского, который музей создал и 52 года им руководил.
На высоком берегу — уцелевший храм с обломанными крестами (бывшая Богоявленская церковь, конец XVIII века). У входа якоря и старинные пушки. Внутри — обязательные окаменелости, копия со знаменитой парсуны, изображающей Скопина-Шуйского, несколько икон (одна, кстати, очень красивая). Фотографии героев войны и производства, какие-то поделки местных умельцев, обломки колхозного трактора, настоящая редкость — Евангелие, которое в Макарьев монастырь пожертвовала Елена Глинская, мать грозного царя Иоанна.
И она. Эта самая фреска. Не Гурий, точно не Гурий, но… Смотреть можно час. Думать потом — … Даже и не знаю. Я до сих пор пытаюсь собрать, завязать в узел мысли.
Русалка
В конце тридцатых начали строить систему волжских плотин. ГЭС, шлюзы, памятники вождю, конечно (эти простояли недолго). Были разные проекты — можно было что-то спасти, не пускать под воду громадную заселенную область, не рушить то, что радовало глаз и позволяло жить. Но выбрали вариант самый простой.
Ну, допустим, старая красота новых хозяев интересовала умеренно. Церкви они взрывали и там, где никаких затоплений не предполагалось. Но насколько надо верить в собственную правоту, чтобы под воду отправить целые города? Сотни сел. Уничтожить места, которые обживались веками. В которых наладился быт. Работали, жили, умирали люди. Рыбинское водохранилище, говорят, до сих пор выплевывает на берег кости с моложского кладбища. Сотни тысяч людей переселить. Да, теперь так не умеют. Это вам не три тысячи киргизов переправить в Ярославскую область.
А впрочем, о чем я? Они ведь людей и не переселять, а убивать сотнями тысяч тоже умели.
Пожалуй, время для очередной вставной новеллы. Когда-то давно, в Стамбуле, я оказался на хорах Святой Софии. Там как раз открывали византийские мозаики. Снимали аккуратный османский кафель — белая плитка, синие орнаменты, на любой современной кухне отлично смотрелся бы. И вот из-под этого самого кафеля глянули на меня глаза без дна, в которых все, что человек о мире может знать, плюс то, чего человек о мире знать не может. Ангел, наверное, хотя это и неточно.
Тогда я тоже подумал — изрядная нужна уверенность в себе, чтобы эти глаза закрыть аккуратным кафелем. Большая сила. Кстати, кафель тороватые турки наверняка сберегли. Не исключено, что теперь снова пригодится.
Теперь вот я обычными, человеческими глазами смотрю на Калязин, а вижу целый мир, ушедший под воду. Настоящий русский мир (эти слова — не обязательно ругательные, и не в 2014-м их придумали). Страна-утопленница. Русалка. И это — не только про затонувшие волжские города с селами, конечно.
Рядом с музеем — копченые руины. Явные следы пожара. Бывший кинотеатр «Огонек», — услужливо подсказывает карта в телефоне. Ну, немудрено сгореть при таком названии. И аккуратные домики, красивые палисаднички, ухоженные клумбы. И ямы с дождевой водой вместо дороги.
Полшага от ухоженной клумбы, и немного нехитрых усилий, чтобы ямы засыпать. Но ямы здесь. Полшага эти — непреодолимое расстояние. Власть, умеющая сжирать человеческое житье, недалеко ушла и все время норовит вернуться. А люди, разучившиеся друг с другом говорить, и боятся ее, и ждут.
Ждут, чтобы она эти ямы засыпала. Может, повезет. Может, еще и заровняет, но за эти ее добрые дела платить приходится очень дорого. Вроде просто это понять, но не получается.