Кимры: деревянные человечки
Иван Давыдов работает сейчас над циклом видео-очерков о маленьких русских городках. Может быть, еще и книга получится. А пока для читателей «Севера» - текст одного из очерков (всего их будет двенадцать).
С Кимрами – это городок в Тверской области, расположенный там, где в Волгу впадает река Кимрка (или Кимерка) – отношения мои начались с ошибки. Вернее, даже с двух ошибок. Мы с друзьями отправились в путешествие сначала по Ярославской области, потом по Тверской. Добрались до Калязина – города, который знаменит благодаря колокольне, которая торчит из Волги. Когда строили перед войной на великой реке систему водохранилищ, примерно треть Калязина ушла под воду (и это еще не самый печальный вариант – располагавшийся неподалеку город Молога затопили, например, целиком). Однако нас интересовала не колокольня. Где-то я прочел, что в краеведческом музее Калязина хранится фреска из главного собора Троицкого Макарьева монастыря. Монастырь древний, основанный еще в XV веке, его особенно почитали русские цари, а большевики взорвали и затопили. Но прежде ученые из московского Музея архитектуры при поддержке местных энтузиастов спасли некоторое количество росписей. Работа почти невообразимая, трудная вдвойне: во-первых, потребовалось изобретать целую технологию, чтобы аккуратно снять со стен штукатурку, не погубив фрески. Во-вторых, параллельно приходилось убеждать начальников из НКВД, что дело это – важное и нужное. Большую часть того, что удалось спасти, увезли в Москву. Но один фрагмент остался в Калязине. И якобы росписи эти – так писали в интернете – делал сам Гурий Никитин, величайший из русских стенописцев.
Не верьте никогда тому, что пишут в интернете. Все врут. Это, кстати, не мои слова. Это народная мудрость. Тут другое путешествие, другой случай. У меня есть друг, с которым мы ходим по России пешком. Начали с традиционного паломничества в Троицу на Троицу – то есть в Сергиев Посад к Троицыну дню, втянулись, и теперь каждый год куда-нибудь идем. Так же вот шли из села Микулино в город Старица. Расстояние изрядное, рассчитывали, пройдя километров тридцать, сесть в одном из сел на автобус. Изучили в интернете расписание, подгадали время, пришли, и обнаружили, что в селе этом даже намека нет на автобусную остановку. Там-то и сказал нам местный житель, воевавший в огороде с борщевиком, что в интернете этом нашем одну только ерунду вешают и все врут. И ведь не поспоришь.
Извините за умеренно лирическое отступление. В Калязин мы ехали на машине, доехали, нашли в бывшей церкви краеведческий музей, а в музее – фреску. Фрагмент композиции, изображающей Страшный суд. Очень, кстати, красивая фреска. Но не Гурий.
На самом деле собор в Троицком Макарьевом монастыре расписывала артель царских мастеров под началом Семена Абрамова. Их работы есть в соборах московского Кремля и в Звенигороде, а спасенные калязинские фрески теперь в постоянной экспозиции Музея архитектуры в Москве. Их обязательно стоит увидеть. Растерянных Адама с Евой, смерть – не в виде скелета, но в виде бледного, иссохшего мертвеца с пищалью в руках, огромной, похожей на гранатомет, и с целым набором разнообразных убийственных орудий в заплечном мешке. И очень грустного козлика еще. Грусть козлика, кстати, нетрудно понять: это часть фрески «Жертвоприношение Авраама», козлик обречен.
В общем, с Гурием вышла первая ошибка, но совсем не обидная: и фреску мы увидели красивую, и сам Калязин – интересный, достойный отдельного рассказа город. Однако мы-то ведь собирались в Кимры. Мы и тогда тоже собирались из Калязина в Кимры. Всем хотелось поглазеть на деревянный модерн (когда речь шла о Гороховце, я говорил уже, - Кимры вполне могут поспорить с Гороховцом за право называться столицей деревянного модерна). А у меня еще был свой, отдельный интерес, своя мечта, связанная с этим городом. Навигатор убеждал, что ехать не особенно долго, мы двинулись, но где-то пропустили поворот, потом лень стало возвращаться… В общем, в Кимры я тогда не попал и почему-то был уверен, что никогда уже не попаду. Как-то ведь это странно – взять и поехать в Кимры. Зачем человеку просто так, без оказии, без повода ехать в Кимры? Невозможное дело, странное дело.
Я и забыл почти уже про Кимры, и смирился с тем, что никогда моя мечта не осуществится. И вдруг, ни с того, ни с сего, без повода и без оказии мне позвонил знакомый, не из особо даже близких, и спросил, не хочу ли я съездить с ним в Кимры? И мы поехали в Кимры.
Здесь, видимо, следует уже рассказать об особенной моей мечте, которая была с Кимрами связана. Но не сразу, сразу – не получится, начать придется все-таки с рассказа о самом городе.
Вдоль Волги жили кривичи (это славяне) и меря (это финно-угры). Некоторые ученые и в слове «Кимры» видят остатки слова «меря», но это не общепринятая версия. Однако село Кимра впервые упоминается в документах только при Иване Грозном, в XVI веке. «Се аз Великий князь Иван Васильевич всеа Руси пожаловал есми Кириллова монастыря игумена Афанасия с братиею или кто поней в Кириллове монастыре иной игумен или строитель будет что их отец наш князь Великий Василий Иванович всеа Руси пожаловал и велел им купити в Каргополе десять тысяч пудов соли беспошлинно, да ту грамоту мы после отца своего мы на свое имя и подписали и нам бы их пожаловати и велети им другие 10 тысяч пудов соли купити в Каргополе беспошлинно и се язь князь Великий игумена Афанасия с Братией пожаловать велел есми им в Каргополе другую десять тысяч пудов соли купити беспошлинно ж. Дата им соль в Москву вести и продавати по города на Белозере, и на Угличе, и в Кашине, и в Твери, и в Димитрове и по волостям и на Холопье в Ярманке, и на Кимре и по селом, где им в тех городех лучится та соль продати». Это и есть первое упоминание: царь подтверждает привилегию, которую даровал древнему монастырю предыдущий властитель. «Писана грамота на Москве лета 7054 февраля 15 дня». Если считать не от сотворения мира, а от рождества Христова, получаем 1546 год.
Село было дворцовым, царь подарил его князю Владимиру Александровичу Старицкому. Кстати, Владимир Александрович – последний на Руси удельный князь, и мы в его отчине – городе Старица – обязательно еще побываем. Последний и невезучий – Иван заподозрил его в измене (без повода, естественно, по навету верных своих опричников) и отравил. И родню его перебил. Но то дела древние.
Для нас важно вот что – со второй половины XVII века основным занятием жителей села стал сапожный промысел. Теперь не вполне понятно, почему так вышло, но именно кимрские мастера обували (в хорошем смысле) изрядную часть обитателей России. Тех, конечно, у кого хватало денег на сапоги. Подрядчики раздавали материал и заказы кустарям-одиночкам, затем собирали готовую продукцию, продавали (в селе Кимра была довольно большая ярмарка). Ну, чтобы вы понимали масштаб, - даже Ленин в работе «Развитие капитализма в России» называет «сапожный промысел села Кимры» «особенно замечательным примером капиталистической мануфактуры». Правда, вождь мирового пролетариата утверждает, что промысел этот сложился уже в XVI веке, хотя на этот счет никаких документальных подтверждений не имеется. Зато известно, что Петр Первый заказывал здесь большие партии сапог и прочей кожаной амуниции для армии. А к середине XVIII века Кимры уже совершенно точно были главным обувным центром страны. Село богатело, разрасталось, - в начале XIX века там было меньше 2000 жителей, а в начале ХХ – уже около 20 000. Село обрастало церквями и культурными учреждениями.
Для понимания масштабов экономического преуспеяния – такой вот факт. Последняя владелица Кимр – графиня Юлия Самойлова, та самая, в которую влюблен был Карл Брюллов, оставивший бесконечное количество ее портретов. В 1847 году кимрское общество выкупилось на волю, заплатив графине полмиллиона рублей. Деньги по тем временам совершенно грандиозные.
Что тачали здешние мастера в XVIII веке – не знаю, но вот образцов кимрской обуви конца XIX и начала ХХ века сохранилось изрядно, в местном краеведческом музее можно полюбоваться и на добротные сапоги для мужчин, и на изящные дамские ботиночки. Кстати, многие фасоны и сейчас сошли бы за модные.
Но вообще, как мы знаем из классики, сапожники – народ не самый культурный. И почему-то склонный к алкоголизму. Тут, конечно, патриоты возмутятся и скажут, что это все – клевета на Россию, инспирированная, возможно, спецслужбами недружественных государств. Увы, в том, что касается Кимр, есть у нас беспристрастный свидетель. Собственно, ради того, чтобы с ним познакомиться, я и рвался в Кимры, и уже почти готов начать рассказ про него.
Но только почти. Нужно еще два раза свернуть с прямой дороги.
Во-первых, стоит рассказать о том, как Кимры стали городом. Мы у великих наших писателей много читали о том, как беспросветна была жизнь в русской провинции и как темны были ее обитатели. И нет оснований совсем уж классикам не верить – будь Империя похожа на тот медовый пряник, который вместо настоящей истории пытаются испечь теперь казенные идеологи и добровольные их помощники, она бы, наверное, не рухнула. Однако ведь почему-то рухнула. Но и красить все в черный – значит, упрощать.
Итак, Кимры, богатое село, встречает Февральскую революцию. И в селе немедленно создается Временный комитет порядка, орган местного самоуправления, который, впрочем, просуществовал только один день. На смену ему пришел Гражданский исполнительный комитет, поддерживавший центральное Временное правительство и руководивший селом от имени петроградских властей, а чуть позже появился еще и Кимрский совет рабочих и солдатских депутатов, орган левой оппозиции. И в Кимрах – совсем как в Петрограде – тоже возникает двоевластие. И вот тут стоит за революционным хаосом увидеть удивительную готовность – в небольшом селе – отвечать за свою судьбу. Отстаивать свои права. Сейчас это кажется чудом, вещью почти непредставимой, но не так уж давно это все в России было. Кимрский совет рабочих и солдатских депутатов ходатайствовал перед Временным правительством о предоставлении Кимрам статуса города, правительство пошло навстречу столице сапожников, и с июня 1917 года Кимры – город. Дальше, конечно, была советская власть (между прочим, в Кимрах установлению советской власти никто не противился, обошлось без крови). Я бы в спор белых с красными, который до сих пор на родине кипит, влезать не стал, но вот что скажу: среди многих прочих был у советской власти удивительный дар – уничтожать любое местное своеобразие, делать русский мир серым. Получилось и в Кимрах.
Однако (и это наше «во-вторых») серости город сдался не сразу. Заходила уже речь про деревянный модерн – да и как иначе, веселые домики в резных завитушках – главная достопримечательность Кимр. Некоторые построены еще до революции. Среди самых знаменитых – дом купцов братьев Лужиных (начало ХХ века), его еще называют теремком. Он отреставрирован, он теперь для города вроде визитной карточки, веселый желтый домик с огромным круглым окном в обязательном порядке фотографируют туристы. Любопытно, но Лужины торговали не сапогами, а хлебом. Город на Волге, Волга – главный русский хлебный путь.
Еще не пройдешь мимо дома купца Рыбкина (это уже десятые годы). Настоящий небольшой замок с башней на набережной. Но целые кварталы деревянных домиков в этом причудливом стиле появились здесь уже при большевиках, во время НЭПа, когда не вовсе еще порастерявшие хватку предприниматели поверили, что новая власть не собирается их душить. Напрасно поверили, конечно, но успели отстроиться, и кое-что даже до наших времен уцелело. Случай уникальный: кимрский деревянный модерн продолжал развиваться, когда в России этот вычурный стиль уже фактически умер.
Между прочим, самый, пожалуй, замысловатый из домиков эпохи НЭПа построил не бизнесмен, сколотивший состояние на сапогах, а врач. Доктор Николай Жардецкий. Прадеда его, кичливого шляхтича, сослали в Архангельскую губернию еще в конце XVIII века, после разгрома восстания Тадеуша Костюшко. Правнук этого Жардецкого, родившийся в Холмогорах, закончил в 1898 году медицинский факультет Московского университета, работал сначала в Московской губернии, затем в Тверской, не щадя себя боролся с эпидемиями холеры и тифа (и от тифа едва не погиб), уже в советское время, в самом начале 20-х стал заведующим больницей в Калязине. Позже его перевели в Кимры. Дом его, конечно, попроще, чем дореволюционные деревянные терема здешних купцов, но внушительных размеров башенка с огромными окнами в верхнем этаже обращает на себя внимание. Если будете в Кимрах – дойдите обязательно, улица Кирова, 3. Правда, внутрь не попадешь, дом жилой и живут в нем, что совсем уж поразительно, потомки врача Николая Жардецкого. Впрочем, там среди потомков – начальник 3-го главного управления КГБ СССР, вице-адмирал Александр Жардецкий, это надежная охранная грамота.
Не так давно многие из уцелевших особнячков собирались снести, но не решились, на наше счастье. Не все в приличном состоянии, конечно, но пока стоят.
Однако – повторюсь – не все сапожники в Кимрах строили себе дворцы. Кустари-одиночки жили, разумеется, беднее и проще. Некоторые (или многие) так и вовсе на грани нищеты. И пили, конечно, обильно. И нашелся для этой темной жизни совершенно особенный живописатель. Тот, ради кого и мечтал я попасть в Кимры.
Иван Абаляев родился под Кимрами, в деревне Нуторма, в 1901 году. Крестьяне окрестных деревень, разумеется, тоже, в основном, вовлечены были в грандиозный местный бизнес по производству обуви. Отец Ивана, Михаил Павлович Абаляев, работником был хорошим, и, что важно, вообще не пил, но семья его все равно бедствовала. Поэтому Иван закончил только два класса церковно-приходской школы, где его кое-как научили читать и писать. После мальчика из школы забрали в работу, помогать отцу.
Мальчик рвался рисовать, копировал иллюстрации из детской книжки, которая случайно попалась в руки, но его не поощряли – важнее было учиться шить сапоги. Этим он всю жизнь и занимался, но еще – поздно, уже после революции, после службы в Красной армии в Гражданскую, после тяжелой болезни дар пересилил жизнь. Абаляев стал вырезать из дерева фигурки. Сначала – на книжные сюжеты. Выходило и не особенно похоже, и скучно (первая его скульптура – копия московского памятника Пушкину). Но он нашел себя, стал делать многофигурные композиции, вспоминая прошлую, кончившуюся жизнь. Большая часть – истории кимрских сапожников. Про тяжелую работу, про неизбывное пьянство, про то, в общем, что не сразу разглядишь за витым деревянным модерном.
Первая работа в этом новом жанре – «Кустарь-башмачник», 1929 год.
Они, безусловно, наивные, но тем больше в них жизни. Его человечки – где-то на полпути между детскими игрушками и деревянными Христами, которых Иван, конечно, видел в окрестных церквях. Апостолы с окладистыми бородами и святые с мужицкими лицами превратились в обычных кимрских сапожников. Традиция попыталась прорваться в современность, Абаляев стал ее последним выдохом.
Они живут, эти его маленькие деревянные человечки. Работают, веселятся, дерутся, пьянствуют. Вот солидные деловые люди сидят за столом, накрытым зеленой скатертью. Стол уставлен яствами, купчиха степенно пьет чай из блюдца. Естественно, вприкуску. А вот печально смотрит простая баба на мужа, свалившегося спать прямо под забор, как и полагается забулдыге. Вот мастер тачает сапоги, вот прямо из горла хлещет водку, вот бьет несчастную свою жену… Впрочем, есть тут и праздники, есть и неспешные разговоры о вещах, наверное, по-настоящему важных – о том, подорожает ли овес, и о том, когда кончится война с немцем. Ушедший мир, в чем-то, конечно, страшный, но и не без особенной какой-то красоты. И главное – живой.
В 1940-м вышла работа Сергея Юренева «Кимрский резчик по дереву Иван Абаляев». Он мог бы, наверное, после этого прославиться и получить все блага, положенные признанному художнику в Стране Советов. Но началась война. В 1941 году Иван Михайлович Абаляев ушел на фронт и почти сразу же погиб. И про него, конечно, забыли. И только совсем недавно уцелевшие деревянные человечки вернулись в постоянную экспозицию местного музея. И, вообще-то, я думаю, именно они теперь – главная достопримечательность Кимр. Ну, как минимум, не менее важная, чем модерн. Тоже деревянный.
И, раз уж к слову пришлось, - пара слов про Сергея Юренева. Витебский дворянин, искусствовед, оказавшийся в итоге сотрудником Калининского краеведческого музея. Остался при музее и в оккупации, спас коллекцию от разграбления. Как только Калинин освободили, Юренев сел на десять лет. Выжил, вышел, жизнь доживал в Бухаре (в центральной России ему жить запретили). Пытался помогать местным художникам, как мог. Умер в 1973-м.
И – пусть это будет чем-то вроде странной рифмы к истории Ивана Абаляева – хочется здесь вспомнить еще одного художника, который с Кимрами связан. Этот – художник великий и признанный, работы которого не в краеведческом музее провинциального городка, а в главных собраниях России и мира. Олег Николаевич Целков. Тот самый, помните, про которого есть история у Довлатова.
Евгений Евтушенко однажды привел к Целкову американского драматурга Артура Миллера. Пьесы Миллера шли в советских театрах и приехал он в СССР, чтобы получить гонорары за постановки. А Евтушенко дружил с Целковым и решил познакомить художника с богатым гостем из США. Американец захотел купить одну из картин и поинтересовался, сколько она стоит.
А за спиной у Миллера стоял Евтушенко и шептал: «Долларов! Долларов». После этого Евтушенко обозвал Целкова кретином, а художник стал свои картины измерять в спичечных коробках. И цену формировал соответственно – доллар за коробок.
Между прочим, Миллер не переплатил. В 2018 году та самая картина, которую он купил за триста рублей, была продана на одном из аукционов за 187 тысяч долларов.
Это было уже после того, как Целков оставил попытки выставляться официально. История его выставок – печальная и поучительная.
В 1956 году художник Владимир Слепнян – тоже непризнанный, тоже искавший вдохновения в работах проклятых Хрущевым «абстракцистов», - помог Целкову организовать первую персональную выставку. Проходила выставка не в музее, а в Институте атомной физики имени Курчатова. Здесь как раз специфика эпохи: физики-атомщики на переднем крае науки, они, как тогда писали в газетах, «авангард советской молодежи», элита, и вольностей прощалось им больше. Впрочем, институтское начальство быстро спохватилось: планировалось, что выставка будет идти две недели, а закрыли ее через два дня.
Вторая выставка работ Целкова состоялась через пять лет в московском Доме архитектора. И оказалась еще короче – ее закрыли через 15 минут после торжественного открытия. Неудивительно: мастер уже сформировался, нашел свой стиль, перестал подражать великим предшественникам. На посетителей, успевших попасть в Дом архитектора, смотрели с полотен те самые жутковатые лица-маски, которые впоследствии Целкова прославили.
Еще он успел сделать декорации для спектакля «Дамоклов меч» в Театре Сатиры. После пяти представлений спектакль сняли с показов.
Рисовать он, конечно, продолжил. Работал без всякой надежды показать свои картины широкой публике. Лица-маски, люди-мутанты, кричаще яркие химические краски…
Целков объяснял, что он рисует не конкретное лицо, а ЛИЦО как таковое, всеобщий портрет. Всеобщий портрет получался не особенно привлекательным, но художник ведь не обязан льстить зрителю. Один из приятелей как-то сказал ему: «Ехал сейчас в трамвае с твоими мордами!» «Они бы про тебя то же самое сказали», - парировал Целков.
А еще Целков некоторое время подрабатывал декоратором в театре города Кимры. Театр существует до сих пор, ставят там, если верить «Википедии», Островского, а также пьесу Эдварда Олби «Кто боится Вирджинию Вулф?». Интересно, сохранились ли там декорации Целкова? И представляют ли себе сотрудники театра, сколько они теперь могут стоить? Целков сейчас – в числе самых дорогих русских художников. Его работу «Мальчик с воздушными шарами» продали, например, на аукционе MacDougall’s в 2008 году 238 400 фунтов стерлингов.
Дело, впрочем, не сотнях тысяч долларов и даже не в фунтах стерлингов. Совпадений не бывает, Кимры не случайно столкнули знаменитейшего из нонконформистов и скромного резчика по дереву из семьи потомственных сапожников. В некотором смысле они ведь – об одном.
Ладно, настоящее искусство все об одном, Бог, любовь и смерть, о чем еще людям поговорить, но не будем нырять в метафизические бездны, чтобы не утонуть.
Опыт жуткой обыденности – несмотря на разницу в эпохах – у художников сходный. Страшноватые монстры с блинами вместо лиц, ползущие на зрителя из кислотных болот, герои, короче говоря, Целкова, они ведь – рискну заметить – родня неприкаянным сапожникам Абаляева. Однако у героев Абаляева лица есть. Целков боится своих героев. Абаляев своих героев любит. И не стремится им себя противопоставить.
Но платят за страх лучше и покупают его охотнее, приходится это отметить.
Ладно, еще одна история о странных путях искусства и о тихой гармонии. Не получается просто так покинуть Кимры. Был в Москве в 50-х такой художник, искусствовед и коллекционер (и немного – деятель теневого арт-рынка) – Владимир Мороз. Друг Фалька и покупатель его работ, человек, собравший отличную коллекцию авангарда и русских икон. В 1974 сел – за антисоветскую агитацию и за экономические преступления. Коллекцию конфисковали. Мороз вышел через 7 лет и дал себе слово никогда больше никаких произведений искусства не покупать. Но слова сдержать не смог и вот как это вышло. В 1984-м он отдыхал у друзей под Кимрами, в деревне Селищи. Друзья попросили его сходить к старушке, бабе Любе, купить грибов. Славились особенно ее соленые грибы. Мороз пошел, но вернулся не только с грибами. Еще и с ворохом рисунков. Оказалось, в 79 лет баба Люба, Любовь Михайловна Майкова начала рисовать. И столичного знатока восхитили ее простые, но невероятно искренние работы. Так Мороз снова стал коллекционером, но на этот раз сферой его интересов сделался наив. Он открыл, помимо бабы Любы (она теперь признанный классик, ее картины – в лучших собраниях), еще и Павла Леонова, и Василия Григорьева. Впрочем, чтобы увидеть работы бабы Любы, надо не в Кимры ехать, а идти в Музей русского лубка и наивного искусства в Москве. В Кимрах, если память мне сейчас не изменяет, ее картин нет. Прожила она почти сто лет. Родилась в 1899-м, умерла в 1998-м.
И в качестве постскриптума – неочевидный факт. Если не на автомобиле, то проще всего добираться до Кимр электричкой с Савеловского вокзала. Собственно, именно ради того, чтобы возить грузы из сапожной столицы, Савва Мамонтов и затеял в свое время строительство железной дороги до села Савелово. А от Савелова до Кимр – километров пять, можно на автобусе, а можно даже и пешком.