Обжорство как эпос. История вороватого поэта в голодающем Поволжье
Как спасшийся от страшного голода русский крестьянин обрел свою страсть и стал поэтом
Свирепствовала всюду голодуха.
Стонали люди в тягостном кошмаре
По всем дорогам можно было видеть
Убийственные страшные картины:
Валялись трупы мерзлых проходимцев,
Как дровяные пни иль комки глины.
В глухих деревнях многие семейства
За раз все вместе или в одиночку
Поставив над собой крест и точку.
А утром председатель исполкома
С толпой крестьян, закутанных в тулупы,
Сбирал подводой из домов несчастных
И в городах на кладбищах печальных,
И мертвецов в них, как навоз, валили.
Обычным делом было очень многих
Грабеж, убийство, воровство, мошенство
Сознательно дошли до людоедства.
А сколько мук голодного томленья
Пришлось мне испытать за зиму эту.
Я чуть не умер в холоде голодном,
Но, знать, не суждена мне смерть — поэту.
В разъездах в Оренбургском крае,
***
Место действия — Бузулукский уезд Самарской губернии, время — начало двадцатых годов. Страшное время. В Поволжье голод. Съедено все. В деревнях нет животных. Никаких. Даже собак и кошек. Теперь это тоже еда. Иногда и люди — тоже еда. Случаи людоедства — не выдумка. Власти отлавливают людоедов, фотографируют — вместе с частями человеческих тел, которые те не успели приготовить и съесть. Но и сами крестьяне отлавливают и убивают людоедов — все-таки и в этих условиях они не могут простить последнего шага за грань человечности.
Мысли выживших — только о еде. Мертвых сваливают на кладбищах в кучи, чтобы похоронить весной. У живых нет сил копать мерзлую землю. Возле груд мертвецов — сторожа: трупы могут украсть и съесть.
Плохо везде, но Бузулукский уезд — один из настоящих эпицентров голодного взрыва. В деревнях пустые дома без крыш — потому что солома это тоже еда. Кто не умер — тот пытается бежать. Изможденные, похожие на скелеты беженцы забивают вокзалы и пристани.
В Бузулукском уезде работают квакеры — организация «Международная помощь друзей». Их миссия прибыла в Бузулук еще до Февральской революции и большевистского переворота: идейные пацифисты, считавшие своим призванием помощь тем, кто страдает, решили облегчить жизнь многочисленным беженцам из западных губерний, которых Первая Мировая выгнала в хлебное тогда Поволжье. Так и остались, и советская власть не мешала им действовать.
Когда начался жуткий трехлетний голод, помочь Советской России хотели и Фритьоф Нансен, и Герберт Гувер со своей «Американской администрацией помощи» (АRА). Но от звезд мирового масштаба Советы ждали подвоха, скандала, критики, возможно, — попыток вмешательства в государственные дела. Покушения на суверенитет, как теперь бы сказали. Их долго мурыжили и разрешили работать, только когда поняли, что Поволжье может попросту обезлюдеть. Совсем.
От тихих сектантов, которых не заботил даже религиозный прозелитизм, ничего такого не ждали. Хотят спасти — пусть спасают. И они продолжили спасать. Везли продовольствие из Лондона и из Америки, организовывали пункты вакцинации — где голод, там и болезни. Некоторые навсегда остались с теми, кому пытались дать шанс, на кладбищах в Бузулуке.
Памятник им собирались поставить, но, кажется, так и не собрались. За подробностями интересующихся отсылаю к книге Сергея Никитина «Как квакеры спасали Россию».
***
Но квакеры не могли спасти всех, а Советская власть не могла сделать почти ничего. Люди бежали из мертвых деревень в города. Там, казалось, жизнь. Да там и была жизнь.
Неумелое, но искреннее и страшное стихотворение, с которого мы начали, написал как раз такой беженец. Александр Сударев, сын крестьян из умирающего Бузулукского уезда. Успел выучиться на агронома, мечтал, наверное, что жизнь его будет лучше, чем у родителей. Но война, потом хаос революции, потом — голод…
Кстати, «трупы мерзлых проходимцев» из стихотворения — это не про жуликов. Это про прохожих, про беженцев, таких же, как автор. Хотя автор-то как раз и оказался ушлым проходимцем.
Жизнь в городах. Любой ценой — в город. Сударев попадает в Орск, но там — немногим лучше, чем в родной деревне. В двухстах семидесяти километрах — Оренбург. Трудно вообразить себе, чего тогда стоило вымотанному, выжатому голодом человеку преодолеть этот путь. Но наш герой смог. И выиграл у судьбы.
Потом, когда я возвратился из Орска в Оренбург
Мне стало, не то что легче, но прекрасно.
Ботинки, брюки с гимнастеркой,
***
В 1920-м Оренбург становится столицей Киргизской Автономной Советской Социалистической Республики. Именно в новую столицу идут поезда с продовольствием от международных благотворительных организаций, а еще — поезда с зерном. Крестьянам ведь надо не только есть, но и сеять, иначе голод не кончится никогда. А чтобы сеять, требуется посевной материал.
Качество присылаемого зерна необходимо проверять, кадров не хватает, в общем, каким-то чудом молодой агроном устраивается на хлебную — буквально — должность.
Во-первых, это паек. Шаг в сторону от смерти. А вот во-вторых…
Для исследований забирают два фунта зерна из каждого мешка. Никакого контроля за проверяющими нет. И Судареву с подельником приходит в голову простая, как все гениальное, мысль: а что, если забирать не два, а пять фунтов? Два на экспертизу — три на продажу?
И начинается у изголодавшегося агронома совсем другая жизнь. Райская жизнь.
***
В праздном безделье, в квартире своей
Ел да посвистывал, как соловей.
Утром, как встал, съел фунт белого хлеба,
В полдень съел фунт колбаски циковой
К вечеру в кухне обед приготовил
В универсальном своем котелке.
Я положил в него фунтик сосисок
И фунт капусты, печеной в муке.
Вечером, как засветилась лампада,
Съел кусок хлеба со сливочным маслом,
А перед тем, как на сон отправляться,
Съел кусок хлеба с копченой колбаской
Я немного разбираюсь в стихах, и поверьте мне — это стихи о любви. О страсти. Страсть захватывает человека, растворяет, человек превращается в собственную страсть. Страсть изголодавшегося — еда. Сударев начал жрать.
И да, он ощущал себя поэтом и описывал свою жизнь в стихах. День за днем, методично, скрупулезно. Это стихотворение называется, например, «22 февраля. Потерянный день».
Мне кажется, это довольно легко понять: он ведь ничего не забыл, да и как это все забудешь? Пустые деревни, мерзлые трупы вдоль дорог, съеденные кошки, охота на сусликов… И он жрет, превращая процесс поглощения пищи в эпос. И с восторгом процесс описывает — ведь раз он жрет, он жив. Он ушел от смерти. Он встретил свою любовь. Вот она — в «универсальном котелке».
«Циковая колбаска», кстати, — это колбаса из столовой ЦИК. Начальство с голодом боролось, но о себе, разумеется, тоже не забывало.
Есть стихи про ночь, проведенную с проституткой. Такса — миллион. При тогдашней безумной инфляции деньги совсем не бешенные. Есть описания праздной и веселой жизни:
Фиксируем разницу между деревней и городом: там царство смерти, здесь кофейни, недобитые властью купцы, и даже богатый ресторан работает. И почта, кстати, работает. Это нашего героя и погубит.
***
У Сударева появляются деньги. Очень много денег. Ему просто некуда их девать. За день на станцию приходит до трехсот мешков зерна. Триста мешков — это девятьсот фунтов, которые можно безнаказанно украсть. Сколько это стоит на черном рынке? Даже гадать не беремся. Сколько стоит шанс на выживание для умирающего? Все, что угодно.
Сентиментальный, как положено поэту, Сударев вспомнил про голодающую деревенскую родню и стал посылать деньги на родину. Понемногу, по миллиону в день (это действительно мелочь). Герои пантелеевской «Республики ШКИД» примерно в то же время распевали куплеты:
В какой-то момент ему стало скучно. Он отправил родным миллион. Подумал. Вернулся на почту. Отправил еще миллион. Подумал… В общем, на десятом миллионе за агрономом пришли чекисты. Сотрудники почты успели донести. Смутила их, думаю, не сумма, а частота отправлений.
И тут подвела любовь к поэзии. Следователям не пришлось ничего доказывать: в изъятом стихотворном дневнике подозреваемый сам детально описал свои преступления.
В 1922-м, когда Сударева судили, ему было 25 лет. Суд учел крестьянское происхождение расхитителя, ему дали всего четыре года. Дальнейшая его судьба неизвестна.
***
История банальная, хотя, конечно, всегда есть повод задуматься. О себе, не о тех, кто сгинул в кромешной жути двадцатых. Смог бы я сохранить остатки порядочности, оказавшись в его ситуации? Стал бы красть? Вот не знаю, честно. И не хочу проверять.
Уникальность тут только в стихах. Они неуклюжие, разумеется, но совсем ведь не бесталанные. Слова, уложенные в размер, строки, оперенные рифмами, как стрелы, помогают увидеть эпоху по-другому. Взламывают грудную клетку, открывают душу.
И даже если там только желание жрать — это все равно живая человеческая душа.
Дневник Сударева сохранился в материалах дела, но, увы, целиком не издан.
А я про него узнал из документального фильма «Голод». Сделали фильм литературовед и писатель Александр Архангельский (включен Минюстом в реестр иностранных агентов) и режиссер Татьяна Сорокина. Посмотрите обязательно, если сможете, это сильная и страшная вещь.