Путешествие из Тутаева в Романов-Борисоглебск
Древний город на Волге глазами местного художника из XIX века и автора — из века XXI.
Никогда не знаешь, с чего начать, если надо говорить о любви. Ну, я мог бы начать с Кустодиева. Кустодиев любил рисовать — выдумывать — этот город и этот мир, с его провинциальной ленью, дородными красавицами-купчихами и яркой радостью, которая не хочет никуда уходить. Не без доброй насмешки это все делалось, конечно. И теперь тоже заставляет улыбаться.
Свой обывательский рай он продолжал, сопротивляясь очевидному, творить и в двадцатые, когда все кончилось, но Романов-Борисоглебск много писал с натуры — еще до Первой Мировой. Романов-Борисоглебск — идеальная декорация для его утопии: церкви выходят к берегу, чтобы встречать пароходы, дома лезут на гору, чтобы было их лучше видно. Вот, например, «Гулянье» (оно сейчас в Костроме, в художественном музее), 1910 год. Романовская сторона города, разрезанного рекой надвое. Купец с разряженной женой и дочкой на выданье, кокетливые дамы, галантные служащие пароходства в мундирах и форменных фуражках, оркестр в беседке. На другом берегу — громада Воскресенского собора. Картина теплая, как лето, герои, может быть, слегка пустоваты, легковесны, без надрыва и без исканий, зато все у них впереди. Они, правда, не знают, что у них впереди, ну, зато мы знаем.
Но Кустодиеву славы хватает и без меня, поэтому начну по-другому.
У великого Ролана Барта есть небольшая книжка — «Фрагменты речи влюбленного». Уже в названии — безупречная точность: нельзя связно, последовательно, спокойно, развивая мысль, говорить о любви. Нет никакой мысли, есть рваный ритм, нелегкое дыхание, переплетение случайных лоскутков, нечаянных воспоминаний, слов, которые для других могут вообще ничего не значить.
Это я к чему? Ну, просто хочу быть честным: если вы ждете рассказа об истории старого города на Волге с детальным перечислением всех уцелевших достопримечательностей, то зря. Его не будет. Купите лучше путеводитель. Путеводитель издан и даже сносный, хотя текст, разумеется, не без клюквы. Чтобы вы понимали: «Красива земля Верхней Волги. На обрамленную лесами голубую ленту великой реки нанизаны драгоценные бусины древнерусских городов. Каждый из них красив по-своему». И так далее. Понюхал, в общем, старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился.
Допустим, так. 15 апреля 1848 года в Романово-Борисоглебске случилась большая беда. «На крыше дома мещанки Фионы Ласкиной показался дым и пламя, которое при сильном порывистом ветре мгновенно разлилось на близлежащие строения соседних жителей. Несмотря на действия прибывшей пожарной команды и старания собравшегося народа пожар увеличивался более и более, ибо горящие обломки рассыпались в разных направлениях на далекое расстояние, и в скором времени загорелось вдруг в нескольких местах; тогда большая часть жителей, пораженных ужасом пожарного бедствия, обратились к своим домам для спасения семейств и имущества. Пожар продолжался всю ночь с необыкновенную силою и только на другой день к вечеру был прекращен». Так о печальном событии оповещали подписчиков спустя неделю «Ярославские губернские ведомости».
На Романовской стороне пылали дома, храмы, амбары. На Борисоглебской метались по берегу перепуганные обыватели, размахивали руками, старались что-то друг-другу сказать. По Волге неслись переполненные лодки.
Мы и сейчас можем все это видеть, потому что среди всеобщего метания был один человек, сохранявший спокойствие и старавшийся происходящее с предельной точностью запечатлеть — местный художник Иван Белоногов.
Кстати, его дом тогда тоже сгорел.
На акварели Белоногова — Романовская сторона, мы скоро туда переправимся, но сначала зайдем в Воскресенский собор Борисоглебской стороны. Тот самый, с картины Кустодиева. Белоногов тоже его рисовал, разумеется. Он вообще много рисовал свой родной город.
Город древний, основан он в тринадцатом веке. Вернее — два города. Борисоглебскую слободу начали (это, впрочем, предание) строить беженцы, искавшие спасения от батыевых орд. Романов основал чуть позже, в 1280 году святой угличский князь Роман Владимирович. Бывал здесь Иван Грозный — проездом на богомолье в северные монастыри, бывали поляки в Смуту. Даже сожгли деревянный Романовский кремль, который потом восстанавливать не стали. Жили в Романове и Борисоглебске по тогдашним русским меркам неплохо — торговали, строили для волжских купцов баки особой конструкции — «романовки», ловили рыбу для царского стола. Отдельным и важным промыслом было производство гвоздей. Гвозди славились качеством — когда Петр начал строить в Воронеже флот для войны с турками, гвозди на верфи везли как раз отсюда. При Екатерине улицы перестроили по регулярному плану, при Александре I города объединили. Так в 1822 году появился Романов-Борисоглебск.
Из местных великих упомяну адмирала Федора Ушакова — он родился в селе Бурнаково, и Валентину Терешкову — она родилась в деревне Маслениково. Там, кстати, теперь любопытный Музей космоса. Наверное, странно, что самые знаменитые местные уроженцы оказались важными для современной государственной пропаганды: мощи Ушакова катают по Неве на катере перед главным флотским парадом, а Терешкова подарила нам новую Конституцию.
Вспомнил еще вдруг — поп Лазарь, пламенный проповедник раскола, которого сожгли вместе с Аввакумом, тоже местный. Но он пропаганде не пригодился.
Чувствую, что рассказ заваливается куда-то в сторону путеводителя, но не могу удержаться: славились еще на всю Россию романовские овцы. Петр завез сюда особую породу овец из Голландии, местные крестьяне улучшили породу, романовские овчинные шубы ценились особо.
Хвалили еще романовские баранки и романовский квас, но от них и воспоминаний не осталось.
На Борисоглебской стороне (скорее всего, именно туда вы и приедете, хоть из Ярославля, хоть из Рыбинска) есть старые дома, на которые стоит глянуть, один даже — как бы XVII века (ул. Ярославская, 58). «Как бы» — потому что его, конечно, много раз перестраивали потом. Однако за приземистостью двухэтажного особнячка до сих пор чудится настоящая древность. Но главное чудо здесь — именно Воскресенский собор.
В сороковых годах XVII века жители Ловецкой слободы — те самые, которые добывали рыбу для царских пиров, и, видимо, не бедствовали, — скинулись на каменную шатровую церковь. Затея не удалась — храм не простоял и двадцати лет, строители ошиблись в расчетах, шатры просели. Пришлось разбирать и строить заново. На этот раз лучшие ярославские мастера справились.
Он огромный и он веселый. Вроде гигантской, богато отделанной шкатулки, которую забыла на берегу кустодиевская купчиха. Роскошь отделки породила даже легенду, будто к нему приложили руку некие итальянцы. Но нет, все сами, все местные.
И еще ему повезло — его пощадила советская власть. Поэтому внутри уцелели иконы и росписи.
Не знаю, какое слово выбрать, чтобы описать то, что творит собор с человеком, который в него вошел. Он ошеломляет, что ли, но не подавляет при этом. Он и внутри тоже веселый — благодаря, возможно, яркости фресок, которые делали художники из знаменитейшей тогда артели — Дмитрий Григорьев, Федор Игнатьев и братья Карповы (они же расписывали храм Спаса на сенях в Ростовском кремле). На папертях — Ветхий завет, превращенный в деревенскую сказку. Господь создает мир, Адама и Еву изгоняют из рая, рушится Вавилонская башня, — и это все не страшно.
И оторваться невозможно, и можно часы потерять, скитаясь, задрав голову от картинки к картинке. Особое внимание — на зверей, их художники явно любили. Райские звери довольные, сытенькие, уютные.
Морж в одной из сцен сотворения великолепен настолько, что забыть вы его уже не сможете.
А на ковчег к Ною среди прочих зверей приветом не родившемуся еще Дарвину садятся две обезьянки.
Внутри, в самом храме — Ветхий завет и Страшный суд, и роскошный иконостас, и вне иконостаса иконы высочайшего качества. «Борис и Глеб с житием», с изысканнейшими клеймами, и главная местная знаменитость — гигантский «Спас оплечный» XV века.
Три на три метра примерно, темный, нереставрированный пока, но этой своей темнотой умеющий заворожить. Считается, что его написал св. Дионисий Глушицкий.
Под огромной иконой — специальный лаз. Если по нему проползти, отпустятся, говорят, грехи. Я не решился, подумал, что как-то это для моих грехов простовато. Тем самым грехи умножил, конечно, продемонстрировав маловерие и гордыню.
А еще — деревянные ангелы, охраняющие иконы, и львы с чудными головами, большеглазые, охраняющие ктиторские места… И фрески, фрески… Лавка древностей, музей чудес, сказка, в которую можно войти.
И в нижнем этаже — не пропустите, — действительно музей. Музей собора. История, фотографии, лица на фотографиях. Многих убили, церковь прославила их в чине новомучеников.
Прежде Романовская сторона была богаче Борисоглебской, теперь все наоборот — на Борисоглебской завод, федеральная трасса, в общем, жизнь. На Романовской — тишина, старые домики и второе местное чудо — Крестовоздвиженский собор.
Моста в городе нет, раньше ходил паром, перевозивший людей и машины. В этом году паром упразднили, и по Романову придется передвигаться пешком, но так даже лучше. Можно, купив за 35 рублей билет, сесть на крохотный пароходик — его, кстати, зовут «Борис Кустодиев» и он ходит раз в полчаса. А можно — за те же деньги — пересечь Волгу на моторной лодке. Лодки мечутся туда и сюда постоянно, лодочники ждут пассажиров, выстроившись в очередь.
Путешествие на лодке занимает минуты три, не больше, но давайте я вам быстренько расскажу пока про Ивана Белоногова. Не адмирал Ушаков, конечно, но тоже человек любопытный.
Родился в семье романовских мещан в 1800 году. Судьба его ждала обычная для жителя процветающего торгового города — кое-как обучился грамоте у дьячка, попал помощником приказчика в чужую лавку, потом помогал отцу, когда тот, поднявшись слегка, завел свою торговлю. Отец, впрочем, разорился, Иван служил приказчиком у местного богача Юрина, все по накатанной и все неплохо — он довольно быстро сделался кем-то вроде зама у своего хозяина, ворочал внушительными суммами… И затосковал, бросил работу, увлекся ружейной охотой, обеднел. Начал делать на заказ украшения для ружей, из этого вырос интерес к ювелирному делу, работа с украшениями потребовала рисунков — и он сам выучился рисовать. И стал рисовать Романово-Борисоглебск. Лаконичные, предельно точные акварели.
Церкви, дома на берегу — пейзаж и сейчас узнаваем. Волга, барки-романовки и первые пароходы. Их строил неподалеку, в затопленной ныне Мологе шотландец Чарльз Берд. Их не любили, боялись, называли «чертовыми расшивами», прятались, когда пыхтящие чудища проходили мимо. А Белоногов вот оценил.
В 1840-м ему повезло: в Романово-Борисоглебск прибыли с инспекцией столичные чиновники Гирс и Погребов. Им потребовался рисовальщик, чтобы приложить виды города к отчету. Богач Юрин, бывший тогда городским головой, познакомил важных гостей с Белоноговым. Работа его настолько понравилась в Петербурге, что и самого художника министр внутренних дел Перовский вызвал в столицу. Перовский был коллекционером и хотел слыть меценатом, предлагал Белоногову командировку в Италию. Должно быть, это все ошеломило провинциала, от поездки он отказался, но вернувшись на родину, стал звездой. Ярославский губернатор заказал ему альбом «видов городских древностей», купцы и чиновники покупали его рисунки.
Жил Белоногов долго, до 1871 года, под конец жизни почти ослеп, кормился, рисуя вывески для местных лавок. Основные коллекции его работ — в московском Историческом музее и в нью-йоркской Публичной библиотеке. В 2000-м была выставка в Ярославле. Большого альбома нет, монографий нет. И в Тутаеве его рисунков нет тоже.
По горке с набережной через красивый мост (начало ХХ века, модернистский намек на готику) — к валам, туда где был Романовский кремль, тот самый, который сожгли поляки. Там Крестовоздвиженский собор. Его построили при Грозном, потом много перестраивали, конечно, но если присмотреться, можно увидеть основу XVI века — крепкое, основательное, по тогдашней моде строение.
Он даже изящен, несмотря на укорененность свою, но главное — снова внутри.
Собор дважды (дважды!) расписывал в XVII веке великий Гурий Никитин, главный русский мастер фресок. Тот самый, чьи работы — в церкви Ильи Пророка в Ярославле, в Троицком соборе Ипатьевского монастыря в Костроме, в Архангельском соборе Московского кремля. И вот — здесь.
Сначала, совсем еще молодым человеком, в составе артели костромича Василия Ильина он работал над росписями паперти. Потом — уже признанным мастером — во главе собственной артели делал основное пространство храма. Там — его Апокалипсис, его любимая тема. Ни с кем не спутаешь, узнаешь сразу.
Это надо видеть, но это — грустное место. Собор слегка отреставрирован, но восстановление фресок — дело дорогое и тяжелое. На паперти — бледные тени архангелов встречают вас.
Внутри время не совсем еще съело яркие краски, но им год от года все хуже. Спасать фрески пытается частный «Фонд Гурия Никитина», но сил не хватает явно. Росписи Гурия гибнут, прямо вот сейчас.
Смотрительница беседует с редкими посетителями. Показывает на Зверей из откровения.
— Я раньше не знала, что это, а вот экскурсовод как-то с группой приезжал, объяснил: это вот (жест в сторону красного дракона) — наши страсти, когда мы их не замечаем. А это вот (жест в сторону зверя из бездны) — когда обуздаем их. Поэтому он и белый.
Спорное, конечно, толкование, но слушатели кивают. Иконостас выломан, на стенах — следы дождевых подтеков. Вокруг умирают фрески.
Наверное, стоит сказать кое-что и про современное название города. Уютное слово «Тутаев», кажется, вполне ему подходит, выглядит таким же старым, как ветшающие особнячки романовской стороны. Но нет. Илья Тутаев — красноармеец, крестьянский сын, погибший во время подавления ярославского мятежа. Его застрелили при штурме одной из окрестных усадеб. То ли засевшие там офицеры, то ли хозяева — местный архитектор с женой, то ли свои в неразберихе ночного боя. О деталях даже советские историки не смогли договориться, но в первую годовщину революции город решили переименовать в честь героя.
Отец героя, вроде бы, просил комиссара не менять названия, «дать спокойно дожить». Не помогло.
История с попытками вернуть городу настоящее имя тянется со времен перестройки и пока ничем не кончилась.
Еще, наверное, стоит сказать, что с кафе и ресторанами здесь не очень, гостиниц мало (о качестве их рассуждать не стану), и в выходные, когда туристов сравнительно много, есть риск остаться без крыши над головой, если вы заранее не бронировали номер. Ночная жизнь тоже не сказать, чтобы кипит: центр ее — круглосуточная «Пятерочка» на Борисоглебской стороне, возле которой собирается местная молодежь.
Но его нужно видеть, нужно бродить среди этой умирающей красоты, думать про непонятную русскую жизнь, которая кончилась (если вообще была). Она, эта кончившаяся (или выдуманная?) жизнь тоже, конечно, мало походила на коврижку с маком. Но красоту в ней ценили, похоже, все-таки больше.
Нужно спуститься к Казанской церкви у самого берега Волги — внутри там ремонт после прежней разрухи, остатки росписей бледным намеком на былое величие.
Дойти до Покровской церкви — странная она, одноэтажная, базиликой вытянутая. Смотришь и чувствуешь — что-то другое задумывали мастера, двадцатый век, что ли, проглотил, не поперхнувшись, второй этаж? Но нет, все любопытнее: начали ее строить в петровские времена, и тут царь-преобразователь запретил тратить камень на здания в провинции — камень нужен был Петербургу. Так и осталась она своеобразным памятником реформам, зато внутри все так же, как во времена кустодиевских купчих, ходивших сюда к заутрене: в советские годы храм не закрывался, поэтому интерьер уцелел.
Здесь послан мне был странный знак. При церкви — очень красивый садик, скамейки, дубки. Я присел отдохнуть, и тут подъехал автобус с московскими номерами. Вышел сначала холеный батюшка, за ним — его, наверное, прихожане, в основном немолодые женщины, но не только. Все пошли внутрь, и лишь один мужчина моих примерно лет, оглядываясь воровато, отстал и тоже уселся на лавочку. Но ненадолго.
Из церкви выкатилась шаром масштабная дама, и так, как говорят плохие учительницы в начальной школе, одновременно и наставительно, и не без презрения, начала:
— Сережа! Там сейчас маслицем будут мазать от чудотворной иконы. «Прибавление ума». Тебе сейчас это ОЧЕНЬ НАДО, Сережа!
А кому, с другой-то стороны, не надо? Всем надо. Мне бы тоже не помешало, но я опять не решился.
Это не стон по России, которую мы потеряли. Вот она, Россия, здесь. И старая красота, и советское уродство, и постсоветское уродство — это она. Это мы. Идите и смотрите.
Ну, что еще сказать? В Тутаеве есть улица Ленина. Есть улица Луначарского. Улица Комсомольская. Улица Свердлова. Улица Чапаева. Улица Кирова. Улица Крупской. Есть, по счастью, Кустодиевский бульвар. Улицы Ивана Белоногова нет. Хотя дом его, отстроенный после пожара, уцелел. Романовская сторона, улица 2-я Овражья.
Автор приносит читателям глубочайшие извинения за фото — фотограф из него тот еще.