Евангелие на фанере: жизнь и труды Юлии Рейтлингер
История ученицы Сергия Булгакова, работы которой спас Никита Струве
Теплая какая-то полутьма, обещающая покой, но нет, какой там покой: слишком уж невероятными выглядят эти росписи на фанерных щитах – Господь, и ангелы его, и рай с первыми людьми, и гибнущий мир в сценах Апокалипсиса… Это – зал Юлии Рейтлингер (сестры Иоанны) в Доме русского зарубежья. И еще это – история невероятного нашего везения. Одна из многих. Страшный век достался родине, да и не похоже, что дальше будет лучше. И все-таки – везет. Иногда даже родине везет, ну и нам вместе с ней.
Уцелели ведь эти доски, хотя могло бы выйти и по-другому.
Жизнь
Юлия Рейтлингер – настоящая аристократка, отец – видный чиновник из остзейских баронов, мать – дочь генерала, заседавшего в Государственном совете. Частная петербургская гимназия Мещерской, потом (1915) – курсы при Обществе поощрения художеств. Она уже в гимназии увлеклась рисованием и всерьез собиралась стать художницей.
Но случилась революция, вместо Петербурга – Крым, вместо прежней роскоши – беженская доля. В Крыму девушка познакомилась с отцом Сергием Булгаковым, настоящим мудрецом, утонченным философом. Стала его духовной дочерью и верной ученицей. Он – много о чуде иконописи думавший – и определил ее жизненный путь.
После Крыма – Варшава, затем Прага. Юлии и ее младшей сестре Кате помогал Петр Бернгардович Струве. Два года учебы на философском факультете Карлова университета, параллельно – занятия в Академии художеств и первые попытки найти себя в иконописи.
Эта девушка, совсем еще юная, оказалась очень требовательной к себе: она не хотела повторять эксперименты авангардистов, но и просто воспроизводить канон не хотела тоже. Ей нужен был свой путь.
Когда в Париже открылся Свято-Сергиевский богословский институт и отец Сергий Булгаков получил там кафедру, Юлия переехала к нему. И продолжила свой поиск, который воспринимала как послушание. «Послушание в творчестве». Беседовала со старообрядцами, хранившими тайны древних мастеров, училась у Стеллецкого – замечательного и своеобычного иконописца, но, как сама признавалась, «ничему не могла научиться».
В конце двадцатых Советы устроили грандиозную выставку русской иконы. Все главные шедевры показывали сначала в Германии, а потом повезли в Штаты. Вообще, это была рекламная акция – Союз тогда активно распродавал музейные сокровища, и миру предъявляли новый товар. Иконы спасла Великая Депрессия – покупателей не нашлось, но это отдельный сюжет.
Первоначально планировали довезти экспонаты и до Парижа, но потом решили, что риск слишком велик: Париж – столица белой эмиграции, там очень уж много «бывших», и кто знает, каких провокаций от них можно ждать? Поэтому Рейтлингер пришлось ехать из Парижа в Мюнхен, чтобы увидеть древние русские иконы. Рублевская Троица ошеломила художницу. И ее нетрудно понять.
Она писала иконы и расписывала православные церкви – несколько во Франции и одну в Англии. Приняла в 1935-м постриг, а в 1944-м услышала от умирающего Сергия Булгакова последнее наставление: «Возвращайся на родину и неси свой крест. С радостью неси».
Не такое уж простое послушания – ждать разрешения на въезд в СССР пришлось долго. В 1955-м году ей разрешили вернуться, но с условием: место жительства – Ташкент. Там она зарабатывала на жизнь росписью шелковых платков на небольшой фабрике. И очень сильно попортила себе зрение. Зато заработала пенсию. И как пенсионерка получила возможность приезжать в Москву.
В семидесятых познакомилась с Александром Менем, который стал ее духовным отцом. Мень заказывал Юлии Рейтлингер (то есть сестре Иоанне, конечно) иконы для своей церкви. Многие уцелели.
Умерла художница в 1988 году. Ей было девяносто. А за несколько лет до смерти совершенно ослепла и работать уже не могла.
Храм
Важнейшая работа Рейтлингер – росписи храма Иоанна Воина в Медоне (это пригород Парижа). В 1932-м году на больших фанерных щитах она написала ряд евангельских сцен для эмигрантской церкви. Выбор материала не случаен – храм оборудовали в бывшем гараже, приходилось считаться со спецификой места.
Годы шли, община редела, дети эмигрантов ассимилировались и верой отцов интересовались слабо. Вернулся в СССР священник, который в храме служил. Бывший гараж опустел, муниципалитет брать его на баланс отказался, и в конце концов заброшенная церковь превратилась в подобие сквота, где обитали бомжи. В восьмидесятых решено было это здание, пользовавшееся дурной славой, снести.
Но перед самым сносом Никита Струве, внук Петра Бернгардовича, успел вывезти уцелевшие щиты с росписями Рейтлингер. Это ли не везение? – если бы нашлась возможность сделать в свое время фрески, они непременно погибли бы, а с фанерой проще: достаточно просто подогнать грузовик. Долгое время росписи хранились на складе при Обществе помощи русским эмигрантам.
А потом кончился Союз. В 1995-м Струве стал одним из создателей Библиотеки-фонда «Русское зарубежье». Из начинания этого вырос музей – Дом русского зарубежья в Москве. И Струве подарил новому музею медонские росписи.
Она нашла свой путь: можно, конечно, спорить о том, есть ли в этих аскетичных работах, не порывающих с каноном, влияние Натальи Гончаровой, великой. Мне вот кажется, что есть, но ведь дело не в этом. Они в человеке отзываются, они нарочитый примитивизм архаики (в сцене с первыми людьми в раю, например) мирят с достижениями модернистов, они не боятся прямых вторжений современности – чашу гнева Господня ангел проливает на небоскребы. Они живые, они бьют без промаха, потому что за ними и большой талант, и настоящая, глубокая вера.
Как у Гурия Никитина, как у Андрея Рублева, как у великих мастеров из прошлого, которых Юлия Рейтлингер не повторяет, но которым наследует.
Неслучившееся
Русский образованный класс открыл (переоткрыл?) и оценил чудо иконописи в конце XIX века. Тогда началось и настоящее изучение старых шедевров, и художественное их осмысление. Иконописи словно бы подарили вторую жизнь. Художники искали новую дорогу – вспомним, с одной стороны, линию, которая идет от Васнецова и Нестерова, с другой – совершенно самостоятельные поиски Рериха (уцелел, по счастью, иконостас пермской Казанской церкви его работы), ну и о грандиозных совершенно иконах Гончаровой, помянутой уже выше, не будем забывать. Рейтлингер чуть моложе, но ее поиски – в этом же ряду.
Только вот уперлось все это великолепие в трагические обстоятельства времени. И кончилось. В эмиграции исчез спрос, а в Союзе... Ну что говорить про Союз? В Союзе верующим оставалось украшать фольгой черно-белые фотографии старых икон, которые штамповали ушлые спекулянты.
Это прошлое, на эту дорогу уже не встанешь, не случилась у русской иконописи вторая жизнь. Или все-таки? Во-первых, шедевры-то ведь здесь, умейте только видеть, а во-вторых, - делаются даже и сейчас попытки по-новому прочесть иконное художество. Совсем недавно умер иконописец Максим Шешуков, мастер очень своеобычный. Его нет, но иконы его с нами и радуют сердце. Есть дивные иконостасы в московской церкви Антипы, что в Колымажном дворе, их делала бригада мастеров (так и хочется сказать – артель) под руководством Александра Лавданского. Сходите, не поленитесь, посмотрите, это красиво, и это – по-новому. Да я бы даже – если от церковных стен отойти – и смелые эксперименты Аси Заславской вспомнил.
Талант и вера. Больше и не нужно ничего. Вещи редкие, спору нет, но все-таки и теперь встречаются.
P.S. В Доме русского зарубежья у Юлии Рейтлингер отдельный зал. Обычно попасть туда можно только с экскурсией. Уважаю искренне труд экскурсоводов, но бывают такие случаи, когда для созерцания требуется тишина. Росписи из храма Иоанна Воина – как раз такой случай. И вот сейчас, до 21 сентября 2025 года, в Зал Рейтлингер пускают без экскурсий, просто по билету в музей.