К этике непонимания (заметка о дискуссиях)
Заметка написана на некоторую злобу некоторого дня и не несет в себе попыток сколь нибудь систематически-значимого осмысления обсуждаемых феноменов, но скорее несет желание подумать о некоторых (вполне правдоподобно-возможных) действиях, могущих вызывать некоторое (вполне реальное) недовольство
Многообразие способов непонимания своего ближнего-дальнего-среднего-пространственно-не-расположенного является простой данностью, о причинах которой, быть может, и интересно подумать (от Вавилона до эсперантистов на Колыме, от детского счастья лично давать имена до Lebensformen), но доказывать которую нет ни малейшей надобности. В оптимистическом духе можно предположить, что (взаимо)непонимание каждый раз открывает нечто новое для обоих непонято-непонимающих — при том условии, что они захотят о нем немного порефлексировать. Добытые таким путем сведения не всегда будут душеспасительны и приятны, но подобных свойств трудно ожидать и от самого безоговорочного, ясного как солнце, философски-ясного понимания. Zähl und erzähl, Nimm dieses Wort [...] sprich es mir nach, sprich es langsam — всё это и прочие повороты дыхания так зачаровывают и оковывают в мистическую кататонию потому, что речь в них о чем-то более глубоком и изначальном для контакта (максимум двух) людей и их (максимум двух) голосов, чем простое понимание. Иногда, впрочем, с целью договориться плохо справляется и один-единственный голос, и беккетовский (не-)персонаж, думающий о том, что ему необходима какая-нибудь История, чтобы из нее повещать, какая-нибудь голова, какие-нибудь глаза, какая-нибудь глотка, есть тому отличный пример. Понимаем ли мы его? - вполне. Понимает ли он сам себя, и хочет ли, чтобы его понимали другие? - ответить на эти вопросы можно разнообразно. Беккетовское письмо, впрочем, безобидно, ведь оно, во всяком случае, не занимает никаких постов и не наделено регалиями профессоров и доцентов, его не берут писать в журналы и утренние газеты, и его, во всяком случае, можно просто не покупать в книжном магазине. Все это заставляет думать, следуя известному выражению Розанова, что оно достаточно блекло и невыразительно для изучения нашей сегодняшней темы. Поэтому мы возьмем что-нибудь поживописнее и поживее. К примеру, тиранию.
Вопреки ожиданиям от громкого слова, социально-политические комплексы проблем и вопросов, возникающие перед мысленным взором при восприятии этого слова, не будут предметами нашего интереса. Идеология, ставящая все по своим местам и делающая несамопонятное само собой разумеющимся, слишком часто бросается нам в глаза, чтобы еще раз указывать на ее проблематический характер. Сегодня нас будет интересовать личностный порок, личная идеология, лично-навязываемая тирания самопонятности, и для раздумий о ней я предлагаю уважаемому читателю воображаемую ситуацию личностного же порока - исключительно в обозначенных выше живописных целях.
Представим себе, что вы очень цените авторские свойства того или иного высказывания. В самом этот предпочтении нет ничего хорошего или плохого, вполне ясно, что люди неплохо жили (и философствовали - запомним этот момент) и без пестования таковых свойств, но вам они любы и дороги. Что ж, пусть так, эстетические предпочтения у всех разные.
Представим себе далее, что страсть к авторским свойствам высказывания вовсе не является для вас эстетическим моментом, гораздо скорее она напоминает аксиологическую ориентацию и мерку, по которой эти самые высказывания иерархизируются. Если человек впервые сказал, что Спиноза (именинник в день, когда я пишу этот текст, так что пусть будет он) заимствует свое понимание conatus'а и его роли в страстях у Гоббса, то он молодец. Если кто-то за ним это повторил, пусть и на других основаниях и в иных обстоятельствах, то он не мыслит самостоятельно, а только лишь повторяет. Если Томас Гоббс выстраивает теорию страстей на основании conatus'а, то он молодец. Если Спиноза за ним повторяет, пусть и на других основаниях и в иных обстоятельствах, то он не мыслит самостоятельно, а только лишь повторяет. Ладно, хорошо, симпатии к романтизму и созданным им теориям и воззрениям пока еще не запрещали. Допустим. Aber eine solche Gebärde verwenden wir in sehr verschiedenen Fällen! - думаем мы про себя и продолжаем рациональную реконструкцию нашей позиции.
Предположим далее, что описанная позиция не является вашим простым мировосприятием, каковое вы проявляете в диалогах с друзьями и недругами, рассказывая им о своих джентльменских жизни и мнениях (привет второму имениннику сегодняшнего дня), но является своего рода отправной точкой вашей интеллектуальной философской Одиссеи, каковую вы вознамерились осуществить, чувствуя в себе к тому определенное призвание. Что вы будете делать? Вариантов несколько. Во-первых, вы вполне можете заняться интеллектуальной историей, выявляя вторичность и расхожесть тех или иных тропов, постоянно фигурирующих на страницах трактатов как древних, так и не очень. Продолжим пример с Гоббсом и Спинозой и скажем, что вы вполне можете выявить зависимость гоббсова учения от стоических представлений о теле и присущем ему hexis'е, а затем объявить обоих нововременных мыслителей шарлатанами, повторявшими уже известную концепцию, создание которой принадлежит не им. Второго из них вы даже сможете обвинить в воровстве структуры текста — воровстве, которое никто особенно и не думал скрывать. Понятия приёма и жанра остаются для вас - по крайней мере, на этом этапе - недоступными.
Вариант этот, хотя и является совершенно слепым (примерно как воображенный одновременно Вейль и Витгенштейном школьник, не видящий того очевидного, на что невозможно указать пальцем), все же, как мы увидим, не является худшим из всех. В конце концов, он заставит вас читать тексты, о которых вы говорите, хотя и читать их вы все еще будете со специфическими априорными категориальными схемами, в прокрустово ложе выдуманной вами телеологии которых они должны будут вписываться. Однако, думая о нем из позиции аксиологического доминирования авторского высказывания™, вы сможете вскоре обнаружить неприятное: вы пишете работы определенного жанра, и жанр этот неизбежно фреймирует совершаемое вами. Более того, хотя и в крайне глупом виде, но основные положения этого жанра ваши работы подтверждают. Что ж, этот вариант отметается в качестве негодного.
Во-вторых, вы можете, при наличии определенных религиозно-духовных симпатий, начать выискивать своеобразную philosophia perennis. Спектр возможностей этого варианта простирается от традиционализма до нью-эйджерского синкретизма и далее, но вы все же не чувствуете в себе этих самых симпатий и склонностей (хотя, как мы увидим далее, этот вариант подходит вам более всего, и именно его-то вам и стоило избрать при малейшем рассмотрении). Поэтому мы идем дальше.
В-третьих, вас осеняет и вы понимаете, что вы можете изобрести свою собственную концепцию. Абсолютно оригинальную. Авторскую. Новую. Воздающую по заслугам эпигонам и возвышающую подлинных оригиналов. Переписывающую историю-Historie чтобы открыть под ней историю-Geschichte. Вас осеняет второй раз: поступая таким образом, вы мало того, что сможете восстановить историческую справедливость, так еще и сможете самостоятельно стать Автором. Встать в ряд имен, величием которых вы все эти годы были заворожены. Этот вариант - точно ваш, но уже при первых мыслях о нем на далеких горизонтах ваших интеллектуальных свершений назойливо возникает раздражающее пятно, зовущееся Другими и их пониманием. Мы вернемся к этому (не-)несущественному моменту позже.
А пока - вы, избрав сей путь, решили, что для такой концепции нужна Схема, но Схема не абы какая, а Схема ваша, позволяющая лично вам лично по-вашему дифференциировать людей и их мысли на оригинальные и неоригинальные. Ведь как мы увидели из примера Гоббса и Спинозы, верить нельзя никому, в особенности - историкам философии.
Однако, на этом этапе нам нужно крепко задуматься. Ведь простое разделение на оригиналов и поддакивателей не дает вам окончательной Ясности по философскому вопросу, и, к тому же, должно заставить вас в соответствии с вашей же концепцией читать огромное количество текстов, дабы отличать первых от вторых. Все это никуда не годится. Ведь философия, как известно - про то, чтобы думать, выдумывать и придумывать, а не про то, чтобы перед тобою лежали кожаные переплеты ненужных трилогий. Стало быть, ваша Схема должна это учитывать.
Понятно, что схему лучше всего сделать дуальной: есть х и у, а и б, запад и восток, and never the twain shall meet. С одной стороны, это ведет к предельному классификаторному удобству, с другой - позволяет вам самим стоять над схваткой в позе умудренного жизнью и мыслями Мудреца. Следующий шаг, который будет крайне удобен и комфортен - объявить оппозицию а и б изначальной, но не совсем: вражда была почти всегда, почти всю историю, и только вы и ваш (не-)неведомый предшественник (его вы можете избрать по вкусу) владеете мета-позицией. Ваша оригинальность здесь прямо пропорционализируется по оригинальности вашего предшественника, и вот тут-то вы вспоминаете (ненадолго, впрочем) про страшное слово контекст: то, что он осуществил когда-то то тогда, вы осуществляете здесь и сейчас на новых условиях и с новыми средствами. Напоминаю, что вашей целью было втравливание себя в ряд великих, и вот тут-то оно вам удалось.
У любого мыслящего человека при восприятии этого нарратива возникнет довольно логичный вопрос: но почему люди, занимавшиеся вашим делом (предположим, что у философии есть некоторое дисциплинарное единство, тем более, что ваша же концепция на данный момент нуждается в признании оного как условия своей возможности (что позволяет другим мыслящим читателям заподозрить ее кое в чем)) тысячелетиями, не замечали намеченную оппозицию? И почему они не могли преодолеть ее без вашей помощи? Здесь вы достаете из рукава свой главный аргумент, ведь вы, несомненно, готовились к этому моменту. Всё дело в том, что все мыслители до вас не могли понять своего положения до конца. Они не могли понять свою предельную интеллектуальную определенность своим положением. Теперь вы сможете им рассказать, что они желали обозначить, когда произносили свои философские речи. Ясно ведь, что вы давно знаете, а философы тысячелетиями лишь думали, что знают, а теперь вот затрудняются.
Чтобы не плодить разделы своей Схемы и сделать все красиво, предельной детерминантой положения того или иного философа вы объявляете его принадлежность к члену оппозиции а или члену оппозиции б, и объявляете невозможным для мыслителя из одного лагеря адекватно представить позицию людей из другого лагеря. Все, что они могут - смотреть в книгу и видеть там себя же, свою же позицию, свою же детерминанту, а не то, что туда заложил автор из другого лагеря. Для последнего эта ситуация абсолютно симметрична. Вы же впервые поняли, что все эти люди говорили на самом деле. Они всего лишь, с некоторой новизной в некоторых случаях, варьировали идеалы своего лагеря, сами того не замечая. Поле битвы с высоты мета-полета предстает по-новому, и только с этой высоты можно в действительности понять, что делать дальше, куда должна вестись война.
Остаются два достаточно серьезных вопроса. Во-первых, любой читатель захочет спросить - а как, собственно говоря, вы решили вычленить наиболее существенные пункты обоих лагерей? Как вообще определить того или иного философа в лагерь а или в лагерь б? Во-вторых, он же захочет спросить о пределах детерминации. Несомненно, каждый читатель имеет те или иные склонности и симпатии, и на их основании всегда сможет пересобрать текст так, как его не пересобирали до этого. Но пожалуй, что зачастую в философских текстах присутствуют точки, спор относительно которых маловозможен и малопродуктивен. Зачастую эти точки очень просты и доступны для абсолютного большинства читателей. Как возможна детерминация, отменяющая понимание простых точечных положений?
Здесь-то и вскрывается близость вашей теории к религиозно-метафизическому синкретизму. Там, где любой человек увидит россыпь различий, индивидуаций и особых случаев, вы, кромсая куски, будете видеть лишь вариации двух достаточно бедных структур, истоки которых были помещены вами в текст вашего предшественника и/или его оппонента/продолжателя. Есть Традиция, а есть ее потеря, и если есть Традиция - то в ней есть инварианты, которые будут найдены вне зависимости от любых условий ее индивидуации. Есть а и есть б, и есть их инварианты, которые, как оказывается, были собраны вами вовсе не индуктивным путем (для него, напомню, нужно было читать слишком много текстов), а просто-напросто сконструированы исходя из ваших собственных фантазий и представлений (в лучшем случае - еще из оных вашего предшественника) о, собственно, а и б. Что гарантирует единство этих инвариантов? Ничто, кроме вашей авторской воли, но ведь она, будучи носительницей новизны, может безболезненно конституировать и такие переписывания исторических нарративов. Автору можно. Автору можно многое.
В том числе ему можно объявить пределы детерминации безграничными. Ведь, действительно, прочтя вышеизложенный абзац, читатель наверняка подумал об элементарной фактичности, разрушающей столь наивные представления об инвариантах мышления. Ваш выбор прост: вы просто отказываете тому, что обычно считается фактичностью, в фактичности. Некто прочитали текст из традиции а и нашел там тезис, полностью противоречащий а-инварианту? Некто считает, что в традиции а вообще не было ни одного текста, который бы подтверждал а-инвариант? Что ж, вы уже решили этот вопрос: некто просто принадлежит к б-лагерю, даже если не имеет к нему ни малейшего отношения. Из б-лагеря невозможно увидеть и понять не-б-инвариант и не-б-концепции - какая уж тут фактичность.
Тем самым вы дали объяснение несостоятельности истории философии как дисциплины (любой историк относится либо к а-лагерю, либо к б-лагерю, здесь ничего не поделать) и полностью оправдали свою любовь к оригинальности: подлинный философ должен не повторять инвариант, а создавать свою собственную концепцию. Прямо как вы.
Наконец-то мы подобрались к центральному моменту наших размышлений — к учреждаемой в этом месте тирании. Ведь, разумеется, Решение о том, кто создал свою концепцию, а кто остался в рамках инварианта, может принять лишь человек, внутри инварианта не находящийся - и так как ваш предшественник умер две с лишним тысячи лет тому назад, то из таких людей остались только вы. Вы и люди, которые смогли вас понять.
Зачем я вообще выстраивал всю вышеизложенную конструкцию, если собирался поговорить о понимании? Все просто: воображенный нами человек, на месте которого до сих пор стояли "вы", требует, на своем требовании настаивая, определенного понимания. Его не слишком-то трудно понять в аспекте его требования, ведь при отсутствии понимания со стороны Других он останется Автором лишь в своих собственных глазах, а его Схема останется лишь его достоянием. Но кто и как может осуществить требуемое им понимание?
Очевидно, это не люди из а- или б-лагеря. Их герменевтический горизонт тотально завален и захламлен детерминацией, выдаваемой им их инвариантом. Вместо того, чтобы понять воображенного нами человека, они лишь без конца будут ему возражать, приводя факты, тексты, положения и аргументы, полностью противоречащие его авторской Схеме. Сложно не заподозрить их в простой зависти к фигуре Автора, ведь у них самих нет никаких авторских схем, а есть только ворох жалких книжек, сослаться на которые может каждый дурак. В концепции Автора они будут видеть всего лишь отличия от своего инварианта и проблемы, которые им предзаданы — пусть даже проблемы эти они будут видеть в описании инварианта, который Схема считает противоположным их взглядам. Таким образом, каждый человек, возражающий описанной схеме, может быть отнесен в один из противоборствующих лагерей, над которыми вознесся воображенный нами человек. На понимание всех возражающих рассчитывать не приходится. Человеку, воображенному нами, нужны не подобного типа собеседники - ведь эти-то вообще не хотят вести разговор - ему нужны ученики. Единственные люди, готовые понять, и единственные, готовые строить беседу.
Но все же, перейдем к делу - что будет считаться для такого человека пониманием и готовностью к диалогу? Если отбросить бредовый язык, им самим созданный, и говорить начистоту, то ими будет простое перенятие языка, повторение того, что сказал он. Ученик - это хорошо-темперированный автоматон, способный рассказать историю об инвариантах, аксиологической важности авторства, убожестве историков философии и сверх-детерминированности любого возражающего изобретенными Автором инвариантами. Только такие люди способны понять Схему, воображенного нами человека и философию. Только они могут считаться готовыми к диалогу с воображенным человеком. Все остальные, разумеется, этот диалог саботируют (добавим в скобках: несомненно, не только потому, что сами не являются подобными автоматонами, но еще и потому, что затаскивают в свои злосчастные инварианты сторонних слушателей). Столь же разумеется, что эти остальные не могут вызывать ничего, кроме злости воображенного нами человека и его желания принудить их к пониманию: нет сомнений, что в его глазах они будут перманентно-виноваты в том, что не хотят выстраивать настоящую беседу, способствовать настоящему продуктивному взаимопониманию, трансцендировать рамки глупых инвариантов, которые он столь удачно изобличил ранее, а также будут постоянно мешать выстроить подлинное пространство философской дискуссии, которая должна вестись исключительно на условиях, языке и территориях, которые задал он же. Естественно, что столь высокая степень греховности и провинности этих Других не может вызывать ни у него, ни у его учеников ничего, кроме злости — вам же, дуралеи, дают Язык, дают Схему и дают Понимание, а вы их почему-то не берете ни задешево, ни задорого. Почитайте, что ли, Платона - а то ведь небось и не слышали о нем никогда.
На этом мы остановимся. Действительно прекрасно, что воображенный нами человек столь же искусственен, как беккетовское письмо, и столь же нереален. У него тоже нет ни профессорских, ни доцентских регалий, и его тоже не зовут писать в утренние газеты и вечерние журналы. Он тоже не ведет учебных курсов и не способен реализовывать принуждение к пониманию себя в рамках публичных речей. Было бы очень неприятно и грустно, если бы что-то подобное оказалось реальным. Слава Богу, что это не так.
Тем не менее, несмотря на иллюзорность всего описанного, кажется важным констатировать: право не понять, право промолчать, право остаться со своим языком, право говорить об интерсубъективно-раздляемой фактичности и не быть за это оскорбленным порой оказываются одной и той же правовой сущностью, которую некоторые люди мечтают у вас отобрать лишь для того, чтобы смочь целиком переопределить условия понимания как такового и выставить носителя самой сущности вредоносным элементом, мешающим царству всеобщего консенсуса. То, что сами мечтающие могут находиться в меньшинстве, никакой существенной роли не играет, ведь из этого положения они столь же охотно переходят к оскорблениям, токсичности и унижениям в адрес Других, как и из положения большинства.
Без стыда сохранить за собой свое непонимание и проявить уважение к чужому - вот и вся этика, о которой мы хотели поговорить. Иначе ее можно было бы назвать базовым уважением к собеседнику. С сожалением приходится констатировать, но не все вымышленные люди слышали о столь комплексной и новаторской этической концепции.