Запах Стокгольма в романах Никласа Натт-о-Дага или история одного неуверенного шведского писателя
Ближе к полудню я перешел Слюссен по красному мосту, миновал Мушиный парламент, зажав нос, и двинулся к Зерновой площади. Мушиный парламент — забавное название, не так ли? Здесь сваливают все отбросы в ожидании отправки на поля и в селитряницы, и мухи собираются со всей округи.
Конечно же, эту трилогию не стоит относить к разряду великой литературы.
И то, что сюжет строится вокруг самых ужасающих и мерзких человеческих пороков, и описание быта тех времен, и то, как переданы нравы и характеры жителей Стокгольма — все это интересно.
Не менее интересно — что Никлас Натт-о-Даг выпустит после этой трилогии, и как долго продлится его известность в принципе. Будет ли что-то более выдающееся, что позволит абсолютному большинству читателей знать его, как «великого шведского писателя».
1793 — законченная интригующая история, после которой читателя можно оставить наедине с его собственными мыслями и догадками про дальнейшую судьбу главных героев.
1794 — стала многообещающим продолжением, не лишенным интересных поворотов сюжета.
1795 — по моим ощущениям, книга написана на остатках подлинного вдохновения от первых двух, и только для того, чтобы всю эту историю как-то закончить.
Если бы Вы спрашивали моего совета о своей трилогии, я бы сказал Вам так:
- все можно было бы закончить на первой книге — и Вы бы от этого точно не проиграли;
- все можно было бы продолжать, и при том ни один год, создав серию романов — лихо закрученных детективных историй с двумя главными героями-расследователями, на манер Акунинской или Конан-Дойловской серий (и от этого Вы, дорогой Никлас, не только бы не проиграли, но и очевидно выиграли, если бы у Вас каждый раз хватало фантазии, вдохновения и мастерства на новые сюжеты). А нас, Ваших читателей, могли бы ждать новые интересные приключения двух крайне разноплановых персонажей, отлично дополняющих друг друга.
- увы, но 1795 можно было бы не писать в принципе — сжать книгу да размера нескольких глав, и «добить» ими «1794» — получилась бы крепкая и интересная дилогия. Но согласен — три книги на полке смотрятся гораздо лучше.
(Эти советы родились в моей голове до того, как я посмотрел интервью Никласа-Натт-о-Дага, где он отчасти подтвердил мои догадки. Об этом — ниже).
Как маленький вонючий город стал большим
Мой интерес вызвал Мушиный парламент — так (вероятно, для красного художественного словца) российское издание обозначило название свалки нечистот в столице Швеции.
Исторически это место было известно как Flugmötet («встреча / сборище мух»), потому что все туалеты, имевшиеся в городе, опорожнялись здесь за деревянным частоколом на радость полчищам насекомых. В дальнейшем отходы доставлялись на остров Кунгсхольмен, где перерабатывались в пороховой компонент.
1794
Мушиный парламент… Никто не знает, насколько глубока свалка отбросов и дерьма у Зерновой площади. И она не убывает, хотя ежедневные паромы грузят так, что палуба оказывается чуть ли не под водой. Наверняка не меньше четырех саженей.
То есть — не менее 8 метров. Такой объем, конечно же не мог образоваться быстро, на это потребовалось ни одно десятилетие.
В 16-м и начале 17-го веков в Стокгольме проживало почти десять тысяч человек вместе с неизвестным количеством коров и свиней. Даже в таком маленьком городке нужна была тщательная уборка. Постановление от 1557 года предусматривало, что все водосточные желоба следует чистить два раза в неделю, начиная с верхней части столицы:
«Начните с вершины города, а затем идите последовательно двор за двором, пока не достигните озера».
Санитарные условия не слишком улучшались в течение следующих трехсот лет, а численность населения (ежедневно воспроизводящего нечистоты — важно помнить об этом) неуклонно росла. В 17 веке количество жителей увеличилось до 60 000, а в 1850 году насчитывалось немногим более 90 000. После этого рост был быстрым. В 1900 году население Стокгольма и прилегающих городских районов составляло 300 000, сто лет спустя — 1,2 миллиона человек.
Растущий город был во многом нездоровой средой. Большая часть загрязнения попадала в озера и ручьи. Еще примерно в 1690 году национальный архивариус Элиас Пальмшельд писал о Риддарфьярдене (озерном заливе, расположенном в центре Стокгольма), характеризуя его, как «сероподобное вещество, несомненно, из большого количества отходов и грязи, которые ежедневно выбрасываются со всех мест».
Такие свидетельства — не единственные.
Асессор Дж. Л. Одхелиус в 1782 году упоминал, что: «на Сёдермальме находится так называемое озеро Фатебурс, представляющее собой вонючее болото, наполненное стоячей гнилой водой».
Йохан Улоф Валлин — шведский оратор, поэт и даже архиепископ писал в 1815 году о стокгольмской воде: «это нечистая жидкость, которая постепенно теряет свойства проточной воды, становится бесконечным источником болезней, эпидемий и чумоподобных лихорадок, которые снова приведут к массовой смерти в скандинавских странах».
Густав Цедершиолд — врач, в 1827 году отмечал: «от некоторых болот в черте города поднимаются нездоровые испарения… Почти везде пляжи полны скопившейся грязи… Водосточные желоба без стоков, улицы грязные, большие скотобойни расположены посредине города. Колодцев с хорошей водой нет в достаточном количестве…»
Шведская газета Aftonbladet в 19 веке открыто смотрела правде в глаза, задаваясь вопросом: «Где есть более опасное место, чем зловонный (вонючий, удушающий) Стокгольм?»
Ситуация разрешилась закономерно в 1834 году — холерой. Около 3700 человек умерли от болезни, что составило на тот момент около 5% населения. Холера пришла во второй раз в 1853 году, когда погибло чуть менее 3000 человек, после чего в следующие два десятилетия последовало несколько небольших вспышек.
Точная причина заболевания была неизвестна. Доминирующим объяснением было то, что холера, как и многие другие болезни, распространяется с вредными испарениями, так называемыми миазмами.
Еще один из бытописателей того времени чуть более подробно свидетельствовал о процедуре очистки уборных городских жителей:
«Вопрос о туалете, долгое время оставался плохо решаемым вопросом. Грязную работу выполняли мужчины и женщины, которые попарно носили деревянные сосуды на шестах. Их ночные визиты всегда вызывали беспокойство.
Во многих домах туалеты находились на чердаке; так было, особенно в городе между мостами. Рабочие несли свою ношу вниз по лестнице, и нередко происходили несчастные случаи, сопровождаемые громкой и грубой бранью в безмолвной ночи.
1795
Элиас услышал шаги, голоса и всплеск — кто-то вылил очередную бочку отбросов. Видимо, носильщицы настолько устали, что не понесли пустую бочку, а попросту сбросили, и она с грохотом покатилась, набирая скорость и подпрыгивая по ступенькам лестницы. Потом опять стихло.
Встретить такую процессию на улице было противно, иногда не без опасности для прохожих. Если дело происходило зимой, то на салазках умещалось по две бочки. На спусках, особенно на Сёдермальме, один человек стоял сзади саней и гнал по крутым склонам эту страшную артиллерию, другой поспевал следом.
Неудивительно, что в канавах, проходивших через все улицы, можно было найти содержимое этих бочек, вследствие того, что они опрокидывались по дороге. Минусовая температура и очередной снегопад смягчали первый дискомфорт. Но с весенней распутицей являлись перед глазами, и не только перед глазами, скрытые грехи зимних ночей. Но притязаний на благопристойность было мало, нравы были простые».
1795
Мушиный парламент. Как и все горожане, Элиас старался держаться подальше. Сюда приходят только бабы-ассенизаторы: шест на натруженных плечах, на шесте — бочка с содержимым выгребных ям.
Первые общественные канализационные сети были проложены в 1864 году, а во второй половине 19 века были расширены более обширные канализационные сети.
Болото на Сёдермальме было ликвидировано в конце 1850-х годов, а болото на Нормальме лишь несколько десятилетий спустя.
Никлас Натт-о-Даг о своем писательском пути
Чему стоит поучиться у этого писателя — так это (не) вере в себя и настойчивости. А также иметь его персону в качестве хорошего примера синдрома отложенной жизни. По словам Натт-о-Дага, он хотел быть писателем всегда, с самого детства, не представляя себе работы, лучше этой.
Но неуверенность и закрытый характер отсрочили исполнение мечты:
Когда ты хочешь быть писателем, но не знаешь о чем писать — чаще всего ты становишься журналистом, кем я и был на протяжении почти 15 лет.
Такое легко примерить на себя практически каждому человеку. Есть детская мечта, но ты не исполняешь ее на протяжении очень долгого времени, всегда находя для этого веские взрослые причины.
В течение 15 лет ты живешь, осознавая, что хочешь быть другим человеком.
Ты как-будто хранишь этот маленький секрет внутри — что на самом деле, ты не тот, кем кажешься. Но когда ты пытаешься в реальности изложить что-то на бумаге, ты рискуешь разрушить эту мечту и убедиться, что этот путь не для тебя. Это было бы губительным для моего чувства идентичности, так что я боялся начинать писать и долго ждал.
Затем наступает момент, когда пора перестать откладывать жизнь. Ты начинаешь писать. Но только и это еще не конец — у судьбы на тебя иные планы.
Я проводил исследования, в основном, как предлог, чтобы не писать в течение многих лет. Мне было 35, когда я решил, что сейчас самое время это сделать. Я начал писать и был очень счастлив. Я как-будто стал постепенно отдирать пластырь с кожи.
Примерно через 4 месяца после начала процесса написания моя жена сообщила, что у нас будет ребенок. Я понял, что после его рождения появятся новые заботы, а значит у меня обозначился крайний срок для окончания работы над книгой. Первый черновик я закончил к моменту, когда моему сыну было 2 месяца. И, конечно же, этот первый черновик был полным куском дерьма.
Писатель снова становится на развилке: он должен решить — продолжать ли пробивать себе дорогу к славе или лучше будет все закончить прямо сейчас? И он сам вроде как не против первого варианта, но «тараканы в голове» активно подталкивают ко второму.
«1793» год был моим дебютном романом. Когда ты дебютант и заканчиваешь свою рукопись, ты рискуешь очутиться в странной ситуации, когда сталкиваешься с высокомерием и стыдом одновременно. Поначалу ты считаешь, что написал действительно что-то потрясающее. Но уже через несколько часов, прочитав заново отрывок своего труда, ты понимаешь, что это ужасный текст.
Прихлопнув пару тараканов в голове, набираешься решимости. Но тут же набегают новые.
Я разослал его [черновик] и он никому не был нужен, что, конечно, было довольно тяжелым ударом. К этому еще также накладывались семейные обязанности, поэтому тайм-менеджмент был проблемой для меня. Потребовался год, чтобы написать первый черновик [1793], и еще три года, чтобы опубликовать его, со множеством отказов, некоторых обнадеживающих мнений лекторов, различных контактов в издательстве, переписываний, удалений и дополнений.
Надо отдать должное уважаемому Никласу: когда была возможность пойти по «короткому пути» — он от нее отказался.
Фредрик [Бакман] был абсолютно важен для меня. Когда все издатели отклонили мою первую рукопись, он предложил оплатить ее издание. Я сказал «нет», но я никогда не забываю эту доброту.
Но в итоге я все-таки подписал контракт и был очень счастлив, потому что исполнилась мечта всей моей жизни.
Счастливый конец? Как бы не так!
Я был в ужасе от предстоящей первой встречи с издателем и редактором, потому что им наверняка было что сказать. Для меня хронология — довольно странная вещь в книге, и я боялся, что мне предложат мне изменить ее или укажут на другие ошибки в романе. Но на стороне издательства были замечательные люди. Обычно они говорили: «мы считаем, что есть проблема с этой частью в твоей книге, как думаешь? Может быть тебе стоит подумать о том, как лучше это изменить?» Сейчас уже можно признаться: все, на что они указывали, совпадало с тем, что я втайне тоже считал не таким уж хорошим.
Я хорошо знал, что в Швеции маловероятно зарабатывать на жизнь написанием книг. Тем более я не мог и подумать о внешнем рынке — ведь я написал книгу по истории Швеции, вряд ли она могла представлять интерес за пределами страны. Так что моей единственной целью было чтобы книга вышла достойно на внутреннем рынке, чтобы мой издатель сказал мне: «Хорошо, теперь ты можешь написать другую книгу».
Потом пришло признание. Натт-о-Даг получил премию шведской криминальной академии, о его книге высказался положительно хорошо известный в Швеции профессор, в конечном итоге роман «1793» был издан в 35 странах!
Хорошо, теперь ты можешь написать другую книгу?
Я не думал, что у «1793» может быть продолжение, поскольку не считал первую книгу настолько успешной, чтобы создать спрос на вторую. Так что это была вполне самодостаточная история. Но спустя время я понял, что могу остаться в этой исторической Вселенной, которую я действительно люблю. Я решил, что создам трилогию. Я не хотел писать серийные произведения, поскольку сомневался, что смог бы сделать все хорошо до мелочей. После определенного момента такие произведения были бы все более и более посредственными.
Что ж, серии шведских исторических детективов нам было не видать с самого начала.
Не знаю как на счет великого, но, пожалуй, звание одного из самых неуверенных шведских писателей герр Натт-о-Даг может быть удостоен.
Я переписывал «1793» 8 раз. Такая работа позволила наглядно увидеть разницу между первым и восьмым черновиками. Я был очень счастлив, что самый первый черновик не был опубликован. Когда я был на половине пути написания «1794» у меня не было представления о чем будет третья книга. Я довольно быстро могу написать первый черновик книги, но потом мне требуется примерно год, а может и больше, чтобы привести его в порядок, занимаясь переписыванием и редактированием. Потому что я недостаточно умен, чтобы видеть сразу всю сюжетную арку целиком.
Мне нужно создать действительно плохой первый черновик, в котором будут заметны очевидные недостатки. И тогда я смогу по-настоящему работать. Самое лучшее в такой работе то, что ты видишь эти недостатки, и у тебя могут появиться идеи получше. Они создадут волновой эффект, который точно сработает, переписывание одной сцены неизбежно потребует переписывание и других. И в конце концов ты поймешь, что вот это — не тот финал. А вот это — он самый!
Остается только искренне пожелать удачи и вдохновения Вам, уважаемый Никлас Натт-о-Даг. Пишите о Швеции еще — нам это тоже нравится!