«Ты на рынке стал чайники паять, а в меня кулак Спиридонов железной чекой по башке классовое сознание вселил.»
— А почему у нас с тобой должен был получиться душевный разговор? —тихо спросил комиссар, и от этого тихого голоса, почти шепота, Мельник вздрогнул. Честное слово, от неожиданности я сам испугался! Комиссар подошел кМельнику
вплотную, но все равно было как-то незаметно, что вор выше его на целую
голову. Комиссар смотрел ему в подбородок, не задирая головы, и Мельник
против воли стал клониться, его как-то судорожно изгибало — так
старался он поймать взгляд комиссара.
— Ты что думал? — так же тихо, без выражения сказал комиссар. — Стоит
тебе согласиться, так я здесь чай с пирогами накрою, сядем в обнимку и
поговорим про жизнь твою, мною загубленную? Да-а? Вот на-ка, выкуси! Ты
вор, старый уголовник, ты мне, Тихонову, ты всему нашему народу поперек
горла стоишь! Ты украл скрипку, которую гений в слезах и поту выстрадал!
И играл на ней гений, людям нашим счастье каждым мгновеньем дарил, а ты
обокрал весь народ — и теперь ко мне явился, снизошел до дружеской
душевной беседы. Ты что думал, что я — советский генерал — буду пожимать
лапы твои поганые, унижаться перед тобой, к тебе в настроение подкладываться — сделай милость, Мельник, расскажи мне, по дружбе нашей возникшей, как ты скрипочку упер? Не дождешься! Ишь, добродей нашелся! Ты что-то не пришел ко мне с душевной беседой, когда мы тебя искали. А когда Тихонов, как кота нагадившего, из-под шкафа тебя за шиворот выволок, ты про душевность вспомнил! Я из-за таких ребят душевных инфаркт имею, три ваших пули в себе ношу и без снотворного уснуть не могу! И никаких снисхождений не жди себе — это я тебе именно душевно обещаю. Поэтому ты или всю правду, слышишь — всю! — расскажешь, или мы с тобой вопрос решенным считаем. Доказательств по делу — во, по самую маковку! Комиссар повернулся на каблуках, спокойно, не спеша прошел к своему креслу, и в то мгновение, пока
усаживался, он успел вновь неуловимо нацепить комбинезон своего
спокойного благодушия.
— Черствые и бездушные мы люди с тобой, Тихонов, — блеснул онзолотыми зубами. — Не имеем деликатного подхода к молодому неопытному человеку, впервые оступившемуся в жизни. Я засмеялся:
— Мельник у нас действительно тонкий, мечтательный паренек. Ну такчто, Мельник?.. Он скинул полушубок, аккуратно свернул его и положил на пол у дверей, подошел к столу, уселся прочно, провел рукой по лысине, деловито сказал:
— А чего ж теперь делать-то мне остается? Придется говорить, а то, явижу, сердит вы, гражданин начальник, сразу в амбицию. Чего ж вас злить понапрасну, и так видать, что вы мужчина серьезный.
— Это с самого начала надо было понять — для собственной же пользы, — сказал комиссар и, нажав кнопочку на пульте, сказал в микрофон: —Стенографистку ко мне…
— С чего начинать? — спросил Мельник.
— С начала. С детства с самого.
— Э-э, долгая будет тогда история. Мне ведь, почитай, годов, как вамобоим будет.
— Ты на нас жалость не нагоняй, — сказал комиссар. — А лег тебевсего на пять больше, чем мне.
— Труднее мои годы были, потому много они дольше, — мотнул головой Мельник. — Прятаться — оно всегда тяжельше, чем вдогонку бегать.
— Угу, — кивнул комиссар. — Кто же это тебя прятаться заставлял? Тыже ведь, говорят, как Кулибин, все своими руками сделать можешь. Вот и работал бы себе на здоровье.
— Задарма-то? — зло посмотрел на него Мельник. — Кабы жизньпо-другому выстроилась, я бы миллионер был, своим заводом управлял, а не у тебя в кутузке горюнил с ворами-то…
— Чем же это жизнь твоя не задалась?
— Потому как жить по-людски не даете — если человек умел и к работеохоч,
должен иметь он свое материальное награждение. Я работать — спор да
умел, а рядом — дармоед. Ему — за общественность, за болтовню — грамоту,
он, бездельник, как всяк дурак, красному рад, да и не стоит он
большего, а мне — на кой-шиш нужна мне грамота? Я свою прибыль иметь
хочу — а мне прогрессивку, пятак за просто так в зубы ткнут и на Доску
почетную. Ударник! А мне ваш почет, как рыбке зонт. Мне моя копейка
надобна, тогда бы сроду на чужую не позарился. Да и не брал я никогда
чужого вот до последнего случая.Инструмент фартовым людям делал —
это было! Так они его за деньги покупали у меня, а что там творили они с
ним — меня это не касаемо.
— Хороша у тебя философия, — пробормотал комиссар.
— А чего в ней плохого? Это если я в сельпе топор куплю да жене домабашку снесу, что же — продавца со мной под суд? Я свой труд, умениеприложил, вещь изготовил, а там не мое дело — «фомкой» и гусиной лапой орудуют или пользуют как сверло либо там вороток! Комиссар тихо засмеялся и спросил:
— А ты зачем молнии на «фомках» ставил? Вещь приметной делал, скорее засыпаться можно было. Зачем? Мельник пожал плечами:
— Просто так ставил. Вроде знака моего мастерового… Чтобы знали… Комиссар покачал головой:
— Нет, неправда это, что просто так. А знак свой — это точно. Чтобыне спутали. Риск хоть и понимал, а жадность была сильнее. Блатнойпереплачивал
охотно, шик свой в этом видел, да и вроде гарантии были твои молнии для
него — знали, что ты хороший мастер. Но это теперь все неважно, я так,
кстати спросил. Значит, заработку тебе честного не хватало, повязался ты
с ворами. Так?
— А я вот на тебя уже все бумаги вытребовал, — сказал комиссар. — Невидать по ним, чтобы ты сильно бедовал на государственной получке. Куда тебе больше было — у тебя же детей нет?
— А при чем дети? — удивился Мельник. — Человеку и без детей копейкаживая нужна.
— А зачем? — простовато спросил комиссар. Мельник наклонился к немуближе, жарко дыша жадностью и завистью.
— Ты соседей, чай, только на нижнем этаже у себя видел. Покои у тебя вквартире, поди, барские, как генералу полагается быть. И машиночка черная, лаковая с шофером подается по утрам, теплая, чтоб не застыл ты по дороге, спаси бог. И дачка об два этажа, из кирпичиков сложенная, с участком на гектар на цельный — все, все это имеешь. А мне почему нельзя? У нас ведь равенство! Или я рылом до равенства не вышел? Так ты скажи — я еще потерплю, повременю, когда мне все это понастроят да на блюде с полотенцем подадут., Комиссар задумчиво забарабанил по столу карандашом, а я про себязасмеялся — Мельник до удивления попал не в цвет: комиссар только три года как переехал из коммунальной квартиры в двухкомнатную малогабаритку, из физкультурных соображений принципиально ходит на работу пешком, а дачи не имеет, поскольку яростно ненавидит всякие дачные кошелки, комаров, клубничные грядки и необходимость ежедневно терять два часа на езду. По той же причине он терпеть не может охоту и рыбалку.
— Да, имею. Квартира хорошая и дачка — ничего, не жалуюсь. И шофер смашиной положен мне по должности. Ну и что? Что следует из этого?
— А то следует, что ты от государства все это за так имеешь, а мнехоть
бы малую толику от добра твоего руками своими мозолистыми заколотить
надобно. Вот и считаешь ты меня жуликом, а я тебя тем и хуже только, что
тоже жить хочу по-людски…
Комиссар засмеялся и с любопытством спросил:
— А кто был твой папа, Мельник? Чем отец занимался?
— Не бойся, не фабрикант, не помещик, не эксплуатировал никого.Трудовой был он человек.
— А точнее. Где трудился? Батрачил? На заводе Нобеля лямку тянул?
— Не батрачил, но и ему в жизни досталось горюшка да слез хлебнуть. Мастеровой он был человек.
Комиссар открыл ящик стола и достал несколько бумажек.
— Вот запросил я о тебе сведения по месту рождения и подтвердили мне, что твой папаша был действительно человек мастеровой. Архивы, знаешь, какую
память долгую держат? И людей-то уж никаких не осталось с тех пор, а там
все записано… Мельник подсох лицом, глаза потускнели, пропал в них жаркий злой блеск.А комиссар надел на нос очки, отодвинул бумагу подальше от глаз:
" — …Мельник Андрей Никандрович, 1882 года рождения, мещанин города
Самары, почетный гражданин городской, жалован золотой медалью Союза
русских промышленников, владелец собственного каменного дома и двух
доходных домов, держит механическую мастерскую с кузней и слесарную
мануфактуру, имеетоткупной лист на сборку и ремонт самодвижущихся
экипажей американской компании «Форд». В августе 1916 года получил заказ
военного министерства на изготовление бронеавтомобилей, но развернуть
производство смог только в 1918 году и поставлял броневики для армий
атамана Краснова и генерала Деникина.Участник контрреволюционного заговора в Самаре, расстрелян по приговору Военно-революционного трибунала…»
Комиссар положил бумагу на стол и сказал:
— Вот видишь, и впрямь папаша твой мастеровой был человек.
— А что ж, по-вашему, я за своего отца ответчик? Мне восемь лет было,когда он помер.
— Почему же — ответчик? Я это к твоему разговору насчет моих богатствнесметных и твоей сирости. Моего папашу убили вовсе под Волочаевкой и был он не мастеровой, а крестьянин из-под Кондопоги. И когда стали мы с тобой сиротами-беспризорниками, перспективы у нас с гобой были равные. Но ты был умный и хотел свое хозяйство поставить, а я был глупый и от своего
голодранства хотел весь мир накормить. Ты на рынке стал чайники паять, а
в меня кулак Спиридонов железной чекой по башке классовое сознание
вселил.Потом ты стал потихоньку ворованное скупать, а я на
Путиловский подался. Ты у себя дома мастерскую налаживаешь, а я — на
рабфак. По радио поют — «Вставай, страна огромная» — я под Ельню, а ты, с
язвой-то со своей липовой — под бронь механиком-наладчиком на
хлебозавод. Что ты так смотришь на меня? Я твою биографию хорошо
прочитал…
— Оно и видать! — сказал Мельник.
— Конечно, — невозмутимо ответил комиссар. — Я с батальоннойразведкой через линию фронта, а ты с буханкой под фуфайкой — черезпроходную. Да-а, значит, пришел я с фронта — и в ОББ — отдел борьбы сбандитизмом, а ты — за старое. Я — по малинам и притонам, а ты — иминструмент
надежный, двумя молниями меченный. И в конце оба мы с тобой в этом
кабинете, только я здесь хозяин, а ты мне ответчик. Вот видишь, как оно
все раскрутилось. А ты боялся, что душевного разговора у нас не
получится. Вот теперь и объясни нам, как ты на это дело пошел.