Чудес не бывает — а может быть, всё же
Когда за аль-Хайтамом закрывается дверь роскошно украшенного зала, он ни о чём не жалеет. Может, если только о...
Праздник не остаётся за спиной — ни в бокалах с пузырьками, ни в вежливо брошенном одним из сотрудников «Уже уходите? С наступающим», — движется вслед за ним обманчиво неторопливо. Догоняет его на улочках, разнизанных мерцающим бисером — красно-белыми, жёлтыми пятнами. У растянувшихся вдоль дорог ларьков — сладости и свежие выпуски газет.
Ушей касается мелодия — жизнь кипит, идёт полным ходом — и хочется сбежать.
И прежде чем ускорить шаг — назад, назад, назад, — аль-Хайтам успевает поймать взглядом отразивший свет рекламный щит: «Осторожно! Не упусти новогоднее чудо!».
Осторожно? Хорошо, что он не верит в чудеса.
К этому выводу аль-Хайтам приходит, когда задевает своими плечом чьё-то чужое — в его спину врезается деланно возмущённое:
— Ну ещё бы! Кому в разгар праздника есть дело до простых прохожих!..
Аль-Хайтам оборачивается ровно в тот момент, когда «простой прохожий» демонстративно, сморщив нос, стряхивает с плеч крупицы снега.
— В моей жизни — никакого праздника. Я спешил домой.
В глазах напротив — зёрнышко граната, самодельная звезда на верхушке елового дерева — полно озадаченности. И совсем немного — печальной нежности.
И в выдохе — затерявшееся на границах между «хм» и «ха».
— Нет-нет, — то смягчает, располагает. — Просто я вас понимаю. И раз уж вы всё равно остановились... может, подскажете, как добраться до площади Буер?
Спонтанный вопрос отогревает память — и отзывается в аль-Хайтаме мыслью о чём-то хорошо знакомом, но утраченном.
Отойдя в сторону и облокотившись спиной на стену ближайшего здания — пальто испачкается — и пусть, — он застывшим мгновением сосредотачивается на царапающей рёбра тоске. Не то что тоске — так, слабой горечи под дымкой небытия.
Площадь Буер, площадь Буер... Точно. Когда он был младше, с ещё теплившимся в сердце энтузиазмом, бабушка брала его с собой в центр города и с самой ласковой на свете улыбкой что-нибудь ему предлагала: полакомиться орехами в сахаре, взглянуть на уличные представления.
Тогда — это чудилось счастьем. Тогда — ему было празднично. Теперь же...
— К-хм, уверен, что тебе туда? Сейчас там людей, должно быть, ещё больше обычного.
— В самый раз. Не хотелось бы оставаться в одиночестве этой ночью.
— А чем тебя спасёт толпа незнакомцев?
— Быть одному в толпе лучше, чем просто быть одному, — молодой человек пожимает плечами.
— Вы только не подумайте, что я такой взрослый человек, а мне даже праздник встретить не с кем — мне есть с кем!..
У аль-Хайтама — ни секунды, чтобы уточнить, что перед тем, как назвать его взрослым, он бы подумал дважды: выглядит тот точно хаос в человеческой форме. Красный шарф, и виднеющийся из-под куртки свитер с оленем, и — это что, перо в волосах?
— Ну, по крайней мере было. Сейчас мой лучший друг, наверное, предпочтёт мне общество своего парня; они ведь с ним недавно съехались, им обжиться нужно, привыкнуть. Не сказать, конечно, что он меня не звал — он звал, но это... Это другое. Не люблю быть третьим лишним...
И говорит бегло, непринуждённо — как со старым приятелем, с которым не встречался целую вечность. От него голову кружит — ритмичным звоном, пёстрой рябью в глазах.
В любой другой ситуации аль-Хайтам не дал бы ему и шанса...
— Почему ты рассказываешь об этом мне?
— А, — отдаёт смущённой растерянностью. — И правда...
— О своих проблемах легче говорить тому, кого не знаешь?
Но сейчас — праздник. Сейчас принято раздавать людям шансы.
— Но если вдруг вы хотите усложнить мне эту задачу — меня зовут Кавех.
Здание-опора удачно оказывается уже скоро закроющимся кафе — на его витрину аль-Хайтам и отвлекается. Представляет, как через пару часов помещение за стеклом опустеет: люди, опаздывающие в новое и счастливое, уйдут, — огни погаснут один за другим — и только ёлка в позолоченных нитях в углу останется ждать. Рассуждает, примеряясь к имени, чем мог провиниться в прошлой жизни.
— Да ладно тебе, всё будет отлично! А если нет — мы сразу уйдём, идёт?..
Чьи это голоса?.. — угадать не выходит. Зато понять их — без труда. С этими мёртвыми, стёртыми временем звуками он впервые столкнулся давно, ещё когда только начал погружаться в языкознание — и в настоящем его слух на них настроен.
Незнакомец — Кавех, его зовут Кавех — избавляет от варежки одну свою руку и протягивает её приветствием. Аль-Хайтам не хочет её жать — лишь сказать, что это имя удивительно ему идёт. Что он о нём даже не спрашивал.
Вокруг — вакуум: всё внимание приковано к шевелящимся губам; слабо завязанному, припорошённому снегом шарфу. И глазам, блестящим в прищуре — терпеливое-терпеливое ожидание.
— О. Ну. Я собирался. Встретился с коллегами в каком-то ресторане.
— Эй! Всё хорошо, всё хорошо, смотри на меня... Твои наушники, вот так... Хочешь уйти?
— ...нормально. Нормально. Ты хотел потанцевать?..
Закравшееся подозрение — очевидно: один из голосов похож на его собственный — больше не видится нелепостью. И это странно — слышать себя отдалённо и живее подсознательного. Это странно — слышать себя не собой.
...Пальцы — лаской на запястьях. Ноги не держат — подвернувшийся кстати стул пошатывает...
...Ему отвечают — ведут по предплечьям — обнимают, пуская под них руки. И его всего ведёт следом, от беспорядочных касаний и шёпота: «Спасибо. Спасибо и с праздником»...
Как и наблюдать за тем, чего не было — или было? Или не было?
— ...Да и возлагать надежды на смену дат — глупость.
— А по-моему, в этом вся суть. Вот вы — неужели ничего не ждёте от следующего года?
Аль-Хайтам жмурится снова. Моргает.
Чего он может ждать? У него всё есть — всё, необходимое для комфортного существования: работа с фиксированным графиком — часы, всецело ему принадлежащие, — малообжитая, но удобная квартира; даже друг с натяжкой, которого можно пригласить в бар пятничным вечером.
Ему нечего желать — и не о чём жалеть:
Но что-то глубоко внутри отзывается тянущим, ворочающимся недовольством. Словно прямо сейчас он — каждая минута на счету — упускает нечто важное, без чего его новый год состарится уже в первый день — и неизбежно погибнет... Ничего. К этому он постарается вернуться завтра — когда пелена странностей рассеется и будет мирно принята им за наваждение.
Слух неожиданно потрясает грохот — и мрак тяжёлого неба начинает сверкать. Вспышкой света, брызгами фейерверков — по тёмному полотну.
— Ну что ж, — Кавех вытирает ладонью подзамёрзший нос. — С праздником!
— ...Этот праздник создал и принёс с собой ты. Нет смысла меня благодарить.
— Ещё одно слово — и я поверю, что ты умеешь делать комплименты...
Слова вмиг приобретают невесомость — и аль-Хайтам отзывается ровно:
Будто должен, будто знает как. Будто оттачивал произношение одной единственной фразы сутками напролёт: приподнять среднюю часть языка — и звук станет лёгким-лёгким, как те позолоченные нити на хвойных иглах...
— Надеюсь, — он смеётся, и его смех тает вместе со снегом — растворяется в шуме, — оседает в сердце и памяти, — это было не оскорбление.
— Не волнуйся. Не оскорбление.
Огни за стёклами — и на небе — так и не гаснут. Разноцветный их отблеск, напротив, мягко касается лица Кавеха — сиянием вплетается в волосы, искрами тонет в глазах, — и это... очаровательно. Чудесно. До того, что под рёбрами пульсирует — не тоской и горечью — восхищённым трепетом.
Аль-Хайтаму кажется, что он ошибся и чудо существует.
Через месяц он видит Кавеха в стенах своего офиса — и ему не кажется.