ИИ перевод 52 главы 9 арки - "Альдебаран I"
— Никто не сможет одолеть тебя — моё творение.
Альдебаран помнил эти слова Ведьмы так, словно услышал их вчера.
Хотя в реальном времени прошло почти двадцать лет, а в субъективном — и того больше, неизмеримо.
Он мог бы припомнить, сколько раз переигрывал ту или иную ситуацию, но общее число попыток не поддавалось счёту. Тем более он не хотел даже задумываться о том, сколько всего времени прожил — это было просто уму непостижимо. Одно он знал наверняка: он потратил на это куда больше времени, чем отпущено на одну обычную человеческую жизнь.
И всё же, несмотря на всё прожитое, разум Альдебарана не достиг того просветлённого состояния, каким обладают эльфы, живущие сотни лет в неувядающем теле. И дело вот в чём. Если человеческий дух проходит стадии от незрелости к зрелости, а затем — к старческой мудрости и отрешённости, то лишь потому, что прожитое время позволяет ему познать и горе, и радость, давая пищу для роста.
Но то время, что Альдебаран прожил вне реального потока, было лишь бесконечной чередой застывших мгновений, потраченных на преодоление одной-единственной преграды. Бесчисленные повторения отрезков в несколько секунд, в лучшем случае — несколько минут, не могут дать человеку ровным счётом никакого развития.
Поэтому Альдебаран считал, что время, накапливающееся благодаря его Полномочию, — это бесполезное, пустое время, которое лишь истирает его душу, не позволяя ей расти.
Но даже в этом потоке пустого времени, повторявшемся десятки, сотни, десятки тысяч, сотни миллионов раз, мозг самопроизвольно упорядочивал воспоминания, пытаясь отнять у Альдебарана то, что было ему по-настоящему дорого.
И всё же были воспоминания, которые не тускнели, словно вырезанные не в мозгу, а в самой душе. Прозвучавшие вначале слова были как раз из таких.
Впрочем, если бы он сказал, что не помнит всего и, более того, не желает помнить, перед его мысленным взором тотчас возник бы образ той Ведьмы, этого воплощения всепоглощающего любопытства, что тихонько пробормотала бы: «Вот как... Какая жалость».
Ведьма, что постоянно твердила, будто не понимает чувств, но при этом была гениальной актрисой, способной подчинять себе других. И хоть Альдебаран это прекрасно знал, он всё равно не мог противиться её словам и поступкам.
Его так воспитали, так перекроили... Пожалуй, это могло бы потягаться с бесчеловечностью деревни синоби, о которой ему вскользь рассказывала Яэ.
Трудно сказать, что здесь было хуже: то ли деревня синоби, которую ставили в один ряд с Ведьмой, была настолько безумна, то ли Ведьма, в одиночку противостоящая всей истории деревни синоби, была до того чудовищна. И то, и другое.
Так или иначе, нынешний Альдебаран был созданием Ведьмы.
— Впрочем, у тебя есть право прожить свою собственную жизнь. Это та сфера, в которую никто не смеет вторгаться в одностороннем порядке, даже создатель. Поэтому, если ты когда-нибудь от всего сердца почувствуешь, что не можешь мне подчиняться, можешь в любой момент выйти из игры. Ты свободен.
Время от времени Ведьма говорила что-то подобное, словно проверяя его решимость.
Для неё это была редкая деликатность. Обычно, раз получив чьё-либо согласие, она делала всё, чтобы у оппонента не было шанса забрать свои слова назад. Такова была её излюбленная тактика.
Действительно, среди уроков и заданий, что она ему давала, было немало поистине кошмарных — таких, от которых он бы точно отказался, не пообещай заранее, что не сдастся. И когда дело доходило до таких испытаний, она, раз получив его кивок, больше никогда не спрашивала, не хочет ли он остановиться.
И тем не менее, она снова и снова спрашивала его о той самой, изначальной, первой решимости.
Может, это было её проявлением чувства вины или внутреннего конфликта? По крайней мере, так это толковал Альдебаран. Как знать.
Ведьма, называвшая себя неспособной понять чувства, определённо знала, что такое гнев, печаль и радость. А если она могла проявлять эти эмоции, то, возможно, ей были знакомы и чувство вины, и страх перед будущим?
Во всяком случае, за всё то время, что Альдебаран провёл с ней, он мог подумать, что она «не понимает» человеческой души, но никогда не думал, что у неё её «нет».
Между «нет» и «не понимает» — целая пропасть.
Возможно, эта разница и проявлялась в её вопросах. Если так, то сколько раз она задавала этот вопрос, столько раз и сомневалась?
Быть может, она тревожилась о том жестоком пути, на который его толкала, и, уважая его волю, терзалась, позволяя ему самому выбрать свою жизнь?
Если, — если, — вдруг, — один шанс на миллион, на сто миллионов, — в Ведьме действительно было такое чувство... по иронии судьбы, именно это и стало причиной, по которой Альдебаран никогда не отступал от своего решения.
На неизменный ответ Альдебарана реакция Ведьмы тоже всегда была одной и той же.
Может быть, его обманывали.
Может быть, Ведьма потратила всё время с его рождения до того дня на то, чтобы промыть ему мозги. Может быть, в ней не было и капли того чувства вины или сомнения, на которые он так надеялся.
Может быть, она была «злой Ведьмой».
Но даже если спросить её об этом в лоб, она лишь одарит своей бело-чёрной, прекрасной улыбкой и ответит:
— Ну конечно. — Я ведь злая волшебница.
И этим ответом, в котором не отличить правду от лжи, продолжит водить его за нос.
Альдебарана несло в стремительном потоке воздуха, оглушительно ревущего со всех сторон.
Он раскинул за спиной сотворённые из камня крылья и, ловя ими ветер, летел вперёд. Вид, должно быть, до смешного нелепый, но сейчас было не до приличий.
Пока Яэ сдерживает врага, нужно оторваться как можно дальше и свести на нет разницу в высоте.
«Не думаю, что они целенаправленно били по моим „Владениям“», — пробормотал он, но большая часть его сознания была сосредоточена на формировании и управлении каменными крыльями.
Их создание требовало ювелирной точности; размер и прочность нуждались в тончайшей настройке. Слишком большие — и их будет сносить ветром, слишком маленькие — и они попросту бесполезны. Прочность и плотность напрямую влияли на вес, и малейший просчёт — будь то избыток или недостаток материала — неминуемо вёл к падению.
— Икар, сотворивший такое с первой попытки, — моё тебе почтение!..
Говоря о полёте на рукотворных крыльях, первым на ум, конечно, приходит великий Икар, что сделал их из воска. И пусть конец его был печален, сам факт того, что он не просто планировал, а махал крыльями и приблизился к самому солнцу, вызывал искреннее восхищение.
Сколько раз сам Альдебаран падал из-за неудачной конструкции? И лишь после бесчисленных попыток, поняв, что падение — это как раз то, чего и добивается противник, он наконец сумел создать нынешние каменные крылья.
Даже они были рискованным трюком, требующим предельной концентрации и осторожности, но...
— Я не мог просто падать дальше.
Этот факт и отчаяние стали главной причиной, по которой Альдебаран в бешеной спешке «прокачал» свои каменные крылья с первого уровня до хотя бы сносного полётного. Хотя он и гордился своим практически непобедимым Полномочием, его «Владения» не были лишены слабых мест.
Внезапная атака врага, сама того не ведая, ударила сразу по двум из них. А точнее, по одному и тому же слабому месту, но с двух разных сторон.
Полномочие Альдебарана, «Владения», имело ограниченный радиус действия.
Внезапное перемещение выбросило его за пределы установленной зоны. Более того, в точке прибытия его ждало падение с огромной высоты, что стало вторым ударом по «Владениям».
В итоге Альдебарану пришлось бесчисленное множество раз повторять одно и то же: стремительно падая, он убивал себя до того, как вылетал за пределы «Владений», и начинал всё заново уже в полёте. В ходе этих повторений он понял, что переломить ситуацию, находясь в свободном падении с огромной высоты, невозможно. После этого он испробовал массу других вариантов, прежде чем решился на побег с помощью каменных крыльев.
По крайней мере, теперь изменение высоты стало более плавным, и поддерживать «Владения» — относительно проще. И как раз в тот момент, когда Альдебарану удалось распутать хотя бы один узел этой головоломки...
Серебряный колокольчик голоса резко окликнул его, пока он изо всех сил пытался стабилизировать своё тело.
Бросив короткий взгляд через плечо, он отчётливо увидел ангела... нет, Эмилию, летящую в том же направлении, но на значительно меньшей высоте.
За её хрупкой спиной были крылья изо льда. Тот же приём, что и у него, но насколько же разительным было превосходство в изяществе исполнения! Она стремительно сокращала дистанцию.
Хочется верить, что его ошеломлённое, почти восхищённое бормотание было вполне оправданным.
Он уже говорил, каких трудов ему стоило создать эти пусть и неуклюжие, но всё же рабочие каменные крылья. Именно из-за этих мучений он и проникся таким уважением к Икару с его восковыми крыльями.
Но талант Эмилии, позволившей ей, подобно мифическому Икару, с первой же попытки создать рабочие крылья и достичь того же результата, на который у него ушли сотни неудач, вызывал не столько уважение, сколько чувство сокрушительного поражения и осознание пропасти между ними.
— Какая безнадёга... Проще признать, что это я бездарь, который свалился шестьсот с лишним раз, чем то, что девчонка — гений.
Сила «Владений» Альдебарана заключалась в изматывающей тактике: бесконечное число попыток позволяло ему дождаться того единственного шанса на победу. Его главным преимуществом была возможность снова и снова тасовать карты, пока противник не ошибётся, а у него не появится выгодная позиция.
Однако, как показала битва с Райнхардом, в мире изредка встречаются те, кто всегда вытягивает верный ответ. Что именно считать «верным ответом» — зависит от способностей и целей каждого, но всех их объединяло одно: в отличие от Альдебарана, они были любимцами судьбы.
...Альдебаран был судьбой ненавидим.
Уже и не разобрать, кто кого возненавидел первым — он судьбу или судьба его, — но это был непреложный факт. Кем бы он ни был любим или ненавидим в остальном, судьба была его абсолютным врагом.
Поэтому её нужно было убить. — Даже если придётся пойти против всего мира, он убьёт судьбу.
Именно потому, что она этого не хотела, судьба одного за другим посылала к нему своих любимчиков-убийц. Сейчас ими были Эмилия и Рем.
Кто, интересно, первым предложил выбрать Рем для внезапной атаки?
Кто бы это ни был, для создания «пробела» в сознании Альдебарана она подходила идеально. Когда она была жертвой Полномочия Чревоугодия, Альдебаран, находясь под тем же влиянием, не замечал странности её существования и, сам того не желая, выстроил с ней вполне нормальные отношения.
Поэтому в тот миг, когда Присцилла умерла и он понял, что Рем тоже освободилась от оков Чревоугодия, эта «светошумовая граната» из воспоминаний ослепила его куда сильнее, чем кого-либо другого.
...Ведь он столкнулся с той, кого здесь быть не должно, кто по всем законам должна была быть мертва.
Не было никаких сомнений в том, каким образом это произошло.
Он сделал это. Нацуки Субару восстал против судьбы и победил её. У Нацуки Субару была эта сила. И доказательством тому было существование Рем.
Но, но, но... Присциллу Бариэль он не спас.
— ...Раз ты так, то и я жалеть не буду.
Пролитые слёзы, кулаки, которыми он истязал себя, попытки найти утешение — всё это не имело смысла.
Ему не нужны были ни слёзы, ни раны, ни утешения. Ему нужна была лишь одна-единственная жизнь.
Стиснув зубы под шлемом до привкуса крови, Альдебаран обернулся. Одновременно он изменил угол и толщину крыльев, чтобы свести к минимуму потерю скорости и управляемости, и встретился в воздухе взглядом с преследующей его Эмилией.
Прекрасные ледяные крылья очень шли ей, но какой бы ангельски-прелестной она ни была, она не могла взмахивать рукотворными крыльями, чтобы набрать скорость или высоту. Изначальный импульс она получила от толчка Рем по ледяной плите, но дальнейшее преследование требовало иного метода...
Как и во время атаки, боевые кличи Эмилии звучали обескураживающе расслабленно, но с каждым выкриком её скорость и высота росли, ступень за ступенью. Метод был прост до гениальности: она создавала в воздухе магические ледяные опоры и отталкивалась от них, набирая ускорение.
Созданные ледяные столбы на мгновение застывали, а затем силой её ног отправлялись в свободный полёт к самому дну ущелья. Но они тут же рассеивались в ману, возвращаясь в атмосферу, чтобы вновь стать материалом для следующей опоры. И она снова отталкивалась, набирая скорость. И так снова и снова, упорно догоняя Альдебарана.
Это было силовое решение, возможное лишь благодаря её выдающемуся магическому таланту и колоссальному запасу маны.
Хотя сам Альдебаран, благодаря связи с «Альдебараном», мог черпать силу из внешнего резервуара маны — Божественного Дракона, — он и помыслить не мог о том, чтобы повторить трюк Эмилии.
Дело было не в объёме маны, а в чудовищной разнице в таланте и физических способностях. — Если талант ещё можно было развить за счёт бесконечных повторений, то разрыв в физической силе преодолеть было невозможно.
Ущелье тянулось далеко-далеко, и скалистые стены, сжимавшие их с обеих сторон, казались бесконечными. Пока они двигались в одном направлении, погоня Эмилии не прекратится.
Заметив это, Альдебаран увидел, как Эмилия, оттолкнувшись от очередного ледяного столба, сравнялась с ним по высоте, хоть и оставалась на расстоянии. Удерживая равновесие с помощью ледяных крыльев, она крикнула:
— Ал! Прошу, давай поговорим! Я выслушаю тебя!
— Лицемеришь! Сама же собиралась без лишних разговоров превратить меня в ледышку. Упади я до самого дна, ты бы заморозила всю реку вместе со мной, чтобы схватить, так ведь?
— Но... но тот план уже провалился!
— Излишняя честность тебе не на пользу, кандидатка на престол!
Сложить руки и просто упасть на дно означало добровольно угодить в ловушку.
Чтобы избежать этого, он рискнул и свернул с траектории падения ледяной плиты. Что ж, уже неплохо, что удалось разделить Эмилию и Рем, а не иметь дело с обеими сразу.
— Я тебе его сейчас дам. — Моя позиция не изменилась со времён столицы!
Он вскинул руку и, чтобы стряхнуть с хвоста Эмилию, создал в воздухе каменные осколки, направив шквал этой шрапнели ей наперерез.
Неожиданно развернулась сцена, до боли напоминающая заправский скролл-шутер. Эмилия, сверкая ледяными крыльями, встретила летящий в неё шквал.
— А я буду повторять снова и снова! Я больше не хочу плакать и думать, что ничего нельзя было поделать, когда кто-то исчезает!
Громко прокричав это, Эмилия ринулась прямо в шквал огня. Звонкий визг крошащегося льда и замерзающего воздуха эхом разнёсся по ущелью.
...Альдебаран нечасто задумывался о смысле своего существования как Звезды-Последователя.
Говорят, каждый подросток хоть раз задаётся вопросами о том, зачем он родился, откуда приходит и куда уходит жизнь, и испытывает беспричинный бунт против родителей. Но для Альдебарана все эти вопросы были довольно далеки.
В его случае было трудно определить, кого именно считать родителем, против которого следовало бы бунтовать. Из-за природы его Полномочия он в принципе не мог по-настоящему ощутить, что ушедшая жизнь исчезает навсегда. На вопрос, для чего он родился, ему был дан ясный ответ, а на вопрос, почему родился... ну, наверное, можно было бы ответить «из-за любви».
Поэтому Альдебаран так и не столкнулся с теми вопросами, что должны волновать в юности.
Он не считал это ни провалом, ни упущением.
В мире бытует мнение, что трудности в молодости нужно чуть ли не покупать, но какой смысл в опыте, за который во взрослой жизни будет лишь стыдно, как за тёмное прошлое? Опыт, который можно не получать, лучше и не получать. — Так же, как и умереть каждому достаточно лишь один раз, в самом конце жизни.
— Понимаю, значит, подростковых порывов и импульсов от тебя ждать не стоит. Какая жалость. Я уже продумала столько вариантов, как реагировать на твой бунтарский период.
Так сетовала Ведьма, чей язык, хоть и не скажешь, что у неё нет сердца, порой выдавал бессердечные комментарии в адрес Альдебарана, который рос послушным и не доставлял хлопот.
Из всех, с кем Альдебарану доводилось общаться, именно с Ведьмой он провёл больше всего времени. У неё была дурная привычка: она хотела лицезреть все возможные выборы, все эмоции и все бесчисленные вероятности человеческой жизни.
Более того, в большинстве случаев она была не в силах сдержать эти свои желания. Такова была её природа.
Альдебаран знал и других Ведьм, но все они, пусть и в разной степени, не могли противиться этой своей сущности, что казалось ему ужасно кощунственным.
Поэтому в том, как Ведьма с нетерпением ждала его переходного возраста, была некая обречённость, продиктованная её неумолимой натурой. С другой стороны, разыгрывать подростковый бунт лишь для её увеселения было бы бессмысленно. — Хотя, в каком-то смысле, именно это чувство протеста и можно было бы назвать подростковым порывом.
— Видимо, слишком самонадеянно с моей стороны, не будучи тебе матерью, пытаться примерить на себя эту роль. ...Интересно, если бы я создала Беатрис, смогла бы я пережить это с ней?
Когда Ведьма вот так, будто про себя, задавала этот вопрос, Альдебаран чувствовал укол одиночества, не имевшего ничего общего с подростковым возрастом. Это было что-то иное. Но облечь это чувство в конкретную форму было трудно, да и отношения у них были слишком сложными.
Поэтому, как и постановила сама Ведьма, их отношения были...
Стоило ему произнести это слово, как Ведьма, до того увлечённая блужданиями в лабиринтах своих мыслей, подняла голову.
Её чёрные глаза отразили его, и каждый раз, когда он видел, как она склоняет голову с вопросительным «Что такое?», а белоснежные волосы водопадом ниспадают с её плеч, он думал, какая же она коварная.
Она всегда была поглощена собой, всегда честна в своих желаниях, никогда и не пыталась считаться с чувствами других. Но стоило Альдебарану позвать её, она непременно встречалась с ним взглядом.
Конечно, никакого подросткового бунта против такой Ведьмы быть не могло.
Мотивов и так было мало, а его тело и разум давно смирились с тем, что идти ей наперекор бесполезно. Под предлогом проверки его способностей к овладению Полномочием она устроила ему более миллиона «смертей», раз и навсегда расставив все точки над «i».
Впрочем, сколько бы он об этом ни говорил, сама виновница торжества лишь отмахивалась: «Поскольку в моей памяти ни одного из этих случаев не осталось, было бы странно требовать от меня чувства вины».
Так или иначе, он понимал, зачем она всё это делала.
В те времена из всех Ведьм в живых оставалась только она да та, что стала прямой или косвенной причиной смерти всех остальных. И встречи Альдебарана с другими Ведьмами происходили не при их жизни.
Он мог видеться с ними лишь в ограниченном пространстве, созданном его Ведьмой. Там они были уже мертвецами, лишь собранными ею душами.
И Альдебаран, под её руководством, должен был одну из них...
Таково было предназначение Альдебарана, Звезды-Последователя. Смысл существования, данный ему ещё до наступления подросткового возраста. Цель жизни, которую он должен был выполнить, даже если для этого придётся умереть миллион раз.
Ради этого Ведьма навлекла на себя гнев других Ведьм и порвала со своими товарищами. Её решимость была абсолютной.
— Никто не сможет одолеть тебя — моё творение.
Эти слова были для Альдебарана гордостью и смыслом его бытия.
Честно говоря, характер у Ведьмы был отвратительный, и к её методам воспитания и указаниям было много вопросов, но он без колебаний стремился оправдать её ожидания.
Тогдашний Альдебаран, у которого ещё была левая рука, знал «смерть», но не знал истинного поражения. Поэтому он мог верить.
Переходного возраста у него не было... но это, без сомнения, было его самое глупое, несмываемое тёмное прошлое.
Увидев, что Эмилия летит прямо в шквал летящих осколков, Альдебаран, подавив внутренние сомнения, обрушил на неё всю свою мощь без остатка.
Как и во время их столкновения в столице, он инстинктивно испытывал слабость к Эмилии.
Это была, пожалуй, некая фундаментальная уязвимость, заложенная в самой основе его существа. Именно из-за неё он и не смог тогда применить более решительные меры, которые применил бы против любого другого.
В тот раз он, воспользовавшись силой «Альдебарана», обрушил гигантский валун, заставив Эмилию остановить преследование ради защиты столицы. Но здесь не было ничего, что можно было бы взять в заложники.
В этом смысле, забросив его в огромное ущелье, они явно учли уроки прошлого сражения.
— Нет у меня ни времени, ни желания радоваться вашему росту!
К сожалению, душа Альдебарана была слишком иссушена, чтобы радоваться развитию — своему или врага. На мгновение он почувствовал внутреннее сопротивление при мысли о том, что определяет Эмилию как врага, но тут же решительно отмёл это чувство.
К этому он был готов уже давно, ещё до встречи с Присциллой.
И пусть, строго говоря, его решимость была направлена не на ту, что была сейчас перед ним...
— Даже если моя решимость — картонная, на роль ширмы сгодится.
Прикрываясь этой «ширмой» — решимостью, в которой он сам не был до конца уверен, — он попытался оборвать погоню Эмилии.
Эмилия, сверкая ледяными крыльями, без колебаний ринулась прямо в бурю каменных осколков размером с кулак.
Он рассчитывал, что она попытается уклониться или отбить их, что хоть немного её замедлит, но, как он и опасался, она выбрала кратчайший путь, лобовую атаку. Ледяные крылья за спиной, ледяные столбы-опоры под ногами, а вдобавок — ледяные колья для отражения его шквала. Те же осколки, что прорывались сквозь её заградительный огонь, она сбивала двумя ледяными мечами, сжатыми в руках.
Как учила его Ведьма, одновременное использование нескольких заклинаний было трудной задачей даже для опытного мага.
Даже если магия была одной стихии, это всё равно что пытаться правой рукой писать текст, а левой — рисовать. Совершенно непосильная задача. Если же стихии были разными, это требовало трюка сродни установке дополнительного мозга. Альдебаран однажды видел, как его Ведьма одновременно управляла пятью стихиями. Он тогда всерьёз заподозрил, что в её маленькой головке помещаются пять крошечных мозгов.
Но даже если отбросить такие из ряда вон выходящие примеры, одновременное применение четырёх видов магии одной и той же стихии льда — крылья, столбы, колья и мечи — было выдающимся достижением.
А вдобавок ко всему, для своего безумного преследования она демонстрировала физическую подготовку на уровне олимпийского чемпиона. Казалось, лимит удивлений на сегодня исчерпан.
— А потому... встречай без лишних сантиментов!
Эмилия решила прорваться сквозь бурю осколков с помощью храбрости и грубой силы. Но что, если ей предложат угрозу, которую одной храбростью, не говоря уже о силе, не одолеть?
Лицо Эмилии, уже готовой сократить дистанцию, напряглось в предчувствии следующего хода.
Перед её глазами, не оставляя пути для отступления, раскинулась завеса из песчинок — они были куда мельче осколков, и урон от них можно было легко недооценить. Это было всё равно что влететь в проливной дождь: если у тебя нет сверхъестественной способности уворачиваться от капель в воздухе, выйти сухим из воды невозможно.
Разумеется, он рассыпал песок не только для того, чтобы заслонить ей обзор...
Эмилия взмахнула рукой, пытаясь стряхнуть налипший песок, и удивлённо вскрикнула.
Песчинки, коснувшиеся её рук, ног и белой одежды, тут же слипались с соседними, сковывая движения своей тяжестью и твёрдостью. Такую же ослабляющую атаку он применил против Райнхарда в море песка — но тот, двигаясь со сверхзвуковой скоростью, просто стряхнул её с себя. Эмилии такое было не под силу.
Главной целью песчаной завесы было вывести из строя ледяные крылья, поддерживавшие полёт Эмилии.
Попав в облако песка, ледяные крылья покрылись им, утратив свою аэродинамику. Эмилия тотчас потеряла равновесие и начала стремительно падать... Чтобы этого избежать, она тут же сбросила ставшие бесполезными крылья, из ангела вновь превратившись в ангелоподобную девушку.
Но именно этого Альдебаран и добивался.
Даже лишившись крыльев, Эмилия могла тут же создать новые и продолжить погоню, не теряя набранной высоты и скорости. Однако, какими бы выдающимися физическими данными она ни обладала, ей не угнаться за самодельным дельтапланом, летящим со скоростью свыше ста километров в час.
Поэтому Альдебаран нанёс следующий удар, не давая Эмилии возможности воссоздать крылья.
Из скальной стены с оглушительным рёвом вырвалась гигантская каменная рука, пытаясь схватить Эмилию сбоку. Стоит ей погасить скорость, и даже если Эмилия отрастит вторую пару крыльев, ей уже не догнать Альдебарана.
И эта рука была не одна и не две. — Из скалы, как из материала, вырвалось несколько сотен каменных рук.
— Дань уважения тысячерукой Каннон... хотя больше похоже на изнанку дома с привидениями.
Картина напоминала классический аттракцион в доме ужасов, где из бумажных стен-сёдзи внезапно высовываются руки. Вот только, в отличие от тех бутафорских рук, эти собирались схватить Эмилию по-настоящему.
Стоит им ухватить её хотя бы за ногу, и погоня закончится. Это был решающий момент, который определит успех побега Альдебарана...
— Сможешь ли ты это...
— ...Я постараюсь!
Слова, которые он собирался произнести, потонули в её решительном выкрике.
Он не думал, что тут можно чего-то добиться «стараниями», но пугающая особенность Эмилии как раз и заключалась в том, что она могла.
Лишившись крыльев, она в полной мере продемонстрировала эту свою пугающую способность. Вращая ледяной меч, она отрубила пальцы первой гигантской руке и, использовав обезвреженную конечность как опору, высоко подпрыгнула.
Скорость не угасла. Высоту она тоже начала быстро восстанавливать.
Но гигантских рук было хоть и не тысяча, но всё ещё больше сотни...
По её зову вновь появились ледяные воины отвратительного вида.
Ледяные солдаты, что были беспомощно сокрушены во время падения плиты, теперь смело бросились на земляные руки, пытавшиеся схватить Эмилию. Они использовали их как опоры, самоотверженно бросаясь на врага. Одни останавливали руки своими телами, другие сбивали их траекторию ударами, третьи, проигрывая в силе, красиво застывали в героической позе, прежде чем разлететься на куски — каждый вносил свой вклад.
Особенно Альдебарана разозлил тот, что, взяв Эмилию за руку, вырвал её из-под удара и, подбросив вперёд, помог ей продвинуться дальше.
Семь ледяных Нацуки Субару, выполнив свою задачу, разлетались на осколки, тут же рождались вновь, чтобы поддержать Эмилию, снова были сокрушены и снова возрождались, не нарушая правила о максимальном числе в семь единиц. Они продолжали защищать и помогать ей, отбиваясь от сотен каменных рук.
...Ведьма говорила, что магия — это воплощение мыслей и желаний.
Он тогда ещё подумал, что для неё это слишком романтично, но если вдуматься, желание покромсать врага превращает ветер в лезвия, а ярость порождает багровое пламя, чтобы сжечь всё дотла... так что, пожалуй, это и можно назвать воплощением мыслей и желаний.
В таком случае, какое же желание воплощало зрелище, что разворачивалось сейчас перед его глазами: ледяные солдаты в облике Нацуки Субару, помогающие Эмилии?
Внутри у него всё перевернулось. И это была не метафора, а самое что ни на есть настоящее, физическое ощущение.
Альдебаран направил подступившую тошноту в свою следующую атаку.
— Повтор для слабаков, но придётся... возвращение коронного номера.
Над головами Альдебарана и Эмилии, — размером во всю ширину ущелья Агзад, — обрушился гигантский, могучий каменный массив.
Неминуемая смерть под огромной массой, от которой некуда было деться, — возвращение ловушки, устроенной им в столице.
Всё, что ему было нужно, — нет, необходимо, — это одна-единственная победа за всю жизнь.
Не будет преувеличением сказать, что вся жизнь Альдебарана существовала лишь ради этой победы.
Всё, что было ему дано, влито, ниспослано с самого рождения, было лишь вехами на пути к этой победе, к тому, чтобы обрести её, схватить, вырвать.
Он в полной мере осознавал этот смысл и эту ответственность. По крайней мере, ему так казалось.
Однако, когда настал момент истины, когда этот смысл был поставлен на кон, и решимость, что должна была быть при нём, и план, что должен был быть готов, и душа, что должна была быть отточена, — всё обратилось в прах.
— Никто не сможет одолеть тебя — моё творение.
Эти слова Ведьмы были путеводной звездой его жизни.
Пока он мог в них верить, никакие преграды не могли его остановить. А то, что он когда-либо перестанет верить в Ведьму... он бы ей самой ни за что в этом не признался, но считал это невозможным.
Поэтому он был убеждён, что, как и сказала Ведьма, он никому не проиграет.
...Когда эта вера была сокрушена, Альдебаран, должно быть, умер по-настоящему.
«Смерть» он испытывал столько раз, что считать было просто смешно.
Хотя он и считал это смешным, ему было велено считать, поэтому он считал. Но даже когда он вёл учёт, нелепость от этого ничуть не уменьшалась.
Но настоящую «смерть» он, кажется, познал именно в тот день, в тот миг.
Ведьма, ради своего заветного желания, ради которого она даже создала его, устроила ему один-единственный бой за всю его жизнь, в котором он абсолютно не имел права проиграть.
— Ты проиграл там, где не должен был.
Знакомый луг, белый столик для чаепития, аромат чая, которым наслаждается Ведьма... Глядя на неё, Альдебаран осознал, какой страшный грех он совершил, и его охватило отчаяние.
Ведьма, чью красоту, казалось, можно было описать лишь двумя цветами, чёрным и белым, была само совершенство. Её безупречный, до ненависти прекрасный облик, на котором не было ни единой царапины, служил доказательством того, что это — мир снов.
Ведь настоящая Ведьма, защищая Альдебарана, который не смог победить в решающей битве, лишилась всех рук и ног и превратилась в жалкое, изувеченное тело, обречённое ждать смерти.
Бессмысленно глядя на неё тогда, Альдебаран с какой-то отстранённостью думал о такой ужасно банальной вещи: оказывается, у этой Ведьмы тоже течёт красная кровь.
Жар этой крови, её запах, её прикосновение — всё это не могло быть ложью.
А значит, этот мир, где всего этого не было, где реальность была замазана вымыслом, и был настоящим, очевидным обманом.
— Не люблю слово «вымысел». Хоть и понимаю, что строго говоря, это другое, но оно неизбежно напоминает мне о кое-ком неприятном.
Была ли это её попытка пошутить, или она просто хотела сказать что-то невпопад, Альдебаран до самого конца так и не понял её истинных мотивов.
Он лишь чувствовал, что его ненавидят. Или что в нём разочаровались, окончательно списали со счетов.
— Руку, похоже, уже не вернуть.
Взгляд Ведьмы был устремлён на его левую руку, которую тень отняла у него по самое плечо.
Боли не было. Ещё одно доказательство того, что это — замок снов Ведьмы. Вернись он в реальность, его мозг испепелила бы невообразимая боль. Боль, которую не отменить «смертью», настоящая, неугасимая боль.
— Ты лишился руки и проиграл битву, которую не должен был проигрывать. Похоже, мой план провалился. Уже представляю, что скажут мне друзья. ...В итоге придётся всё доверить им, тем, кто пытается унаследовать волю Флюгеля. Как досадно.
Мысль о том, что его поражение отнимает у Ведьмы всё, была невыносимо мучительной.
Она не искала ничьего понимания, отдалилась от своих сестёр-Ведьм и спутников, и всё ради того, чтобы исполнить своё желание. А он всё разрушил.
И самое жалкое было то, что он понимал это, но в его опустошённой душе не было и намёка на возвращение прежней решимости и пыла.
Проиграв битву, которую нельзя было проигрывать, Альдебаран сломался.
Единственный за всю жизнь бой, первый и последний, в котором поражение было недопустимо, разбил его сердце вдребезги.
Теперь ему предстояло увидеть неизбежную смерть самого близкого ему существа — Ведьмы, и это, без сомнения, нанесёт ему рану, от которой он уже никогда не оправится.
— Никто не сможет одолеть тебя — моё творение.
Поэтому он не понял, какой смысл был в этих, снова произнесённых словах.
— Раз так, церемониться больше нельзя. Меняем условия победы. Её мы оставим на тех... а мы займёмся предотвращением вторичного ущерба.
Ведьма была умна. И эгоистична.
Она оставила растерянного Альдебарана, чей разум был парализован чувством вины, наедине с его смятением, приняла решение в одностороннем порядке и продолжила, не дав ему и шанса возразить.
Изменённые условия победы, новая цель — предотвращение вторичного ущерба... Но он не верил, что сможет достичь даже этого. Ведь он уже проиграл.
— ...Никто не сможет одолеть тебя — моё творение.
Что заставило Ведьму сказать это, Альдебаран не знал.
Она не стала ничего объяснять оцепеневшему Альдебарану. Она встала, медленно подошла и встала прямо напротив него.
Лицо Ведьмы, которое он видел дольше и чаще всего в своей жизни, — на нём было выражение, которого он никогда прежде не видел.
— ...Просто звёзды не сошлись.
И он понял, что это означало: ты не виноват.
Прежде чем он успел разобраться в нахлынувших чувствах, замок снов внезапно рухнул.
Словно кто-то грубо разорвал саму сцену бумажного театра, а за ней открылась чудовищная реальность. В тот же миг его мозг захлестнули боль и чувство утраты, а шум и хлынувшая кровь поглотили сознание. Небо и земля слились в единое чёрное пятно, отчего он потерял даже ощущение времени. Крик отчаяния Альдебарана потонул в предсмертном рёве рушащегося мира, и он не услышал даже собственного голоса.
И только в этом обезумевшем мире, посреди грохота, в котором он не мог расслышать себя, до него донёсся тихий, слабый, прерывающийся шёпот.
Последнее заклинание Ведьмы, которое он не мог не услышать.
Когда Альдебаран пришёл в себя, всё уже было кончено. Более того, всё уже началось заново, и то, что началось, закончилось, а потом началось и закончилось снова. Это повторилось много-много раз, и он очнулся в мире, где не осталось и следа Ведьмы.
То ли из-за других начальных условий, то ли потому, что заклинание применила сама могущественная Ведьма, но эффект магии оказался иным, чем когда он использовал её сам. Он недолго пребывал в оцепенении...
— ...Эй, ты откуда взялся? Кто такой?
Вопрос задал совершенно незнакомый голос.
Мужчина, одетый в лохмотья, не лучше и не хуже, чем у самого Альдебарана, смотрел на него взглядом, в котором смешались страх и настороженность.
Язык он понимал. Опыта общения с людьми у него было мало, но в каком-то смысле это было неважно.
Главное было понять, где он и который сейчас час.
— Гинунхайв... Остров гладиаторов. Ведьма? Так это ж было сотни лет назад.
Слова мужчины, который смотрел на него с подозрением, как на сумасшедшего, заставили Альдебарана выдохнуть. Увидев это, выражение лица мужчины сменилось с недоумения на испуг.
Потому что выдох превратился в рыдание, и рухнувший на землю Альдебаран зашёлся в слезах.
«...Никто не сможет одолеть тебя — моё творение».
Слова Ведьмы, оставленной им сотни лет назад, прикипели к его душе и не отпускали.
Из-за греха, что он превратил её в лгунью, Альдебарану хотелось умереть.