Голоса пещерных стен
В глубокой узкой пещере, надёжно укрытой от посторонних густо разросшимися кустами кизильника и струящимися по скале лозами дикого винограда, было тепло и сухо.
Хозяин пещеры — покрытое серой шерстью существо с непропорционально длинными конечностями и лицом, отдалённо похожим на человеческое — сидел возле небольшого подземного озерца в глубине своего жилища и, неловко зачерпывая воду скрюченной ладонью, поливал крупную кость, пытаясь отмыть её от подтёков застывшей крови.
Кость эта принадлежала заезжему торговцу, решившему то ли по глупости, то ли по неопытности срезать путь в деревню через старую горную тропу. Его не остановила ни надпись на деревянной дощечке: «Прахот васприсщон», выцарапанная, как полагали жители деревни, рукой частенько выпивающего егеря Семёна, ни заваленная буреломом дорожка, ни предупреждающий крик существа — такой, от которого стынут жилы, а сердце начинается колотиться, как в припадке.
Позволить обнаружить логово существо не могло, уж тем более кому-то, не относящемуся к доверчивым и суеверным деревенским жителям. Потому и пришлось ему, хоть и с неохотой, избавиться от незваного гостя.
Торговец перестал кричать только в тот момент, когда хозяин пещеры, на секунду отвлекшись, вместо того, чтобы продолжить ломать гостю ноги, резко потянул их в разные стороны, и тем самым разорвал человека вдоль до самой грудины. После, хоть и случайного, но от этого не ставшего менее отвратительным, события пришлось отскребать от каменных стен не только кровь и куски плоти, но и детскую рвоту.
Местные, поутру обсуждая доносившиеся с гор вопли, посчитали, что в капкан угодил вепрь или другой какой зверь, и для успокоения совести отправили того самого егеря Семёна на разведку, наказав возвращаться только с добрыми новостями.
За несколько недель до этого дня в многодетной семье негласного главы деревни пропало двое ребятишек: сначала семилетний Ваня, а затем и его брат, двенадцатилетний Матвей, и как бы не молилась всевозможным богам их мать, домой мальчики не вернулись. Их пропажу приписали как раз вепрю, и теперь местные ликовали, ожидая торжество справедливости.
Семён, вооружившись для уверенности стареньким обрезом да охотничьим ножом, излазил подножье гор вдоль и поперёк, проверяя как ловушки вездесущих браконьеров, так и собственноручно расставленные капканы, и, ничего особенного не обнаружив, предпочёл оставить затею.
В глубину гор идти он не решился. Уж слишком правдоподобно звучала рассказанная бабушкой легенда про дрековака — страшного бессмертного монстра, выкрадывающего из сёл и деревень детей, поедающего их, и способного кричать так жутко, что даже обитающая в далёкой Шотландии банши позавидовала бы.
Хоть Семён не был ребёнком, даже случайной встречи с монстром не желал, и потому предпочитал соблюдать незримые границы, как раз начинающиеся там, где была вкопана в землю кривенькая дощечка с чьим-то безграмотным предупреждением. И на всякий случай попытался местных запугать, чтобы без дела в горы не ходили, вот и выдумал историю про сеющего ужас в окрестностях вепря, хотя сам знал точно: кабанов в лесах уже не было давным-давно.
Местные, уважающие хоть пьющего, но умного и рукастого Семёна, предостережения его услышали и приняли, — да и незачем им было ходить в горы: охотой никто не промышлял, собирательством тоже. А вот всех приезжих егерь предупредить не мог.
Небо затянуло тучами, и ранняя луна, изредка проглядывая из-за них, казалась бледной и размытой, словно нарисованной акварельными красками.
Дрековак, — а это был, конечно, он, — стукнул костью по устланному соломой полу и что-то недовольно промычал. Матвей, отложив подальше от потрескивающего костра испещрённые каракулями листы бумаги, оглянулся на монстра.
— Ты чего? Зачем кость мучаешь?
— Хотшу табурет слóжить, — буркнул дрековак.
— Не по-людски это, — вздохнул Матвей. — Торговец же человеком был. Не виноват, что сюда забрёл. Заслужил, чтоб хоть его скелет был по правилам похоронен.
— Виноват. Не должон был захóдить сюда вовсе. — Монстр, наконец, дотёр ненавистные бурые разводы и положил кость у входа в пещеру, чтобы обсушить. — Я для ково девреяшку колотил?
— Не «девреяшку», а «деревяшку», — прыснул в кулак мальчик и, поднявшись с пола, отряхнул колени. — Да и предупреждение твоё… Такое себе. Даже мне понять трудно… Хотя это я и виноват, по правде. Всё хотел исправить, да забывал. Надо переделать, только вот краски больше нету.
— А ты кровякой, — посоветовал дрековак. — Тшоб поняли тотшно. Вона она, в ведро слил усю.
— Ну тебя, — отмахнулся Матвей. — Вылей лучше, пока Ванька не увидел. Если вывернет его снова, я убирать не буду.
— Обожди, пока Гиена воротится. Ево отшередь.
— «Гиена» — эта такая собака в Африке, — Матвей ткнул пальцем в прилепленную к стене выцветшую карту. — Вот тут. А за порядок сегодня у нас Гена отвечает. Но он лишь к утру вернётся, я ему задание дал одно: хочу, чтобы песку набрал. А Маруське с Женей наказал бумаги ещё найти какой — газет старых там, журналов или книг. Они как раз собирались по дворам пошарить, пока местные гуляют. Сегодня ж праздник большой в деревне, Пятидесятница. К чему это я… А! Вода у нас тут ничего, конечно, чистая, но я как-то по телевизору видел, что если её, к примеру, через песок пропустить… Ты чего?
Дрековак ощетинился. Припав к земле, он повёл носом, как дикий зверь, учуявший добычу, и утробно зарычал. Кожа на его лапах натянулась добела, и под ней стали видны искривлённые, поражённые болезнью суставы. Лицо мгновенно утратило человеческие черты, теперь представляя собой звериную морду со злобным оскалом острых и длинных, величиной почти с ладонь, зубов. Ещё недавно человекообразное и вполне разумное существо в мгновение стало порождением хтонических сил.
Матвей почувствовал, что кожа покрывается мурашками. Ранее ему не доводилось видеть, как дрековак принимает своё истинное обличие, и зрелище это оказалось не из приятных.
Тяжело сглотнув, мальчик постарался побороть поднимающийся к горлу страх. Он несколько раз глубоко вдохнул и, приблизившись к монстру, коснулся того рукой.
— Ты услышал кого, да? Иди. Если надо — иди, я послежу за домом.
Как по команде дрековак сорвался с места и, не оглядываясь, бросился в гущу леса, утробно воя. Ветки хлестали его по морде, норовя вышибить глаза, а шипы кустарников раздирали кожу, но монстр не ощущал боли.
Его гнал зов. Зов, при котором все внутренности скручивались в узел, кровь давила на уши, а на языке явственно ощущался мерзкий привкус горечи. Такая же горечь разливалась глубоко внутри и, подобно желчи, разъедала душу, если та могла существовать у монстра. Дрековак знал: чтобы хоть ненадолго утихомирить ощущения, нужно похитить ребёнка.
Матвей вычистил большую ржавую клетку, закреплённую у стены двумя массивными цепями, поставил в один из её углов ведёрко со свежей озёрной водой, мысленно сетуя, что не успел поэкспериментировать с песчаным фильтром, а рядом разместил заботливо завёрнутый в листья бутерброд с вяленым мясом.
Вернувшийся Ванька понял, что произойдёт вскоре, и с готовностью бросился помогать старшему брату. Матвей невесело усмехнулся: Ваня, давно мечтавший найти друзей, не проучился в первом классе и месяца, когда попал в эту пещеру, и теперь, жаждая общения, тянулся к каждому. И все обитающие здесь дети — Женька, Маруся, Гена — отвечали мальчику взаимностью.
Дрековак вернулся под утро. В пасти его, окровавленной и почерневшей от грязи, была зажата худенькая смуглая девочка лет десяти. Судя по сорванному хриплому голосу, она отчаянно визжала всю дорогу.
Разжав пасть, дрековак отпустил девочку на пол, а затем с силой толкнул в спину. Девочка, неловко споткнувшись о перекладину клетки, упала лицом вперёд, лишь чудом не ударившись головой.
Матвей с укором глянул на дрековака и еле слышно шепнул:
Монстр остался на месте — то ли не услышал просьбу, то ли решил проигнорировать. На его всё ещё звериной морде блестели капли пота, а уголки рта были покрыты густой, с налипшим на ней мелким сором, пеной.
Матвей округлил глаза и уже открыто указал на выход из пещеры:
— Да уйди же! Перекинешься обратно — тогда возвращайся! Пугаешь ты её.
Разбуженный вознёй Ванька, наблюдая за тщетными попытками брата, обречённо вздохнул и, встав с лежанки, направился к дрековаку. Мальчик упёрся в монстра руками и, натужно кряхтя, принялся подталкивать к выходу.
Сил его, конечно, не хватило бы, чтобы и на миллиметр сдвинуть дрековака. Но хозяин пещеры, бросив мимолётный взгляд на сжавшуюся в углу клетки девочку, шумно выдохнул и побрёл к проёму между скалами, медленно передвигая дрожащими от напряжения лапами. Ванька, с любопытством разглядывая девочку, подмигнул старшему брату и нырнул под скрывающую вход листву вслед за монстром.
Матвей тихонько затворил дверцу клетки и, стараясь не напугать девочку резким звуком, защёлкнул замок. Ключ от него, висящий на тонкой льняной верёвочке, он спрятал под рубашку.
Девочка безостановочно всхлипывала, прижимая разодранные ладони к лицу, и раскачивалась на одном месте, словно баюкая саму себя.
Матвей различил еле слышный шепоток:
— С-с-сон, мамочки, это сон дурной напал. Н-нужно проснуться. Н-нужно по-по-поскорее проснуться.
Мальчик развязал висящий на поясе мешочек и, выудив щепотку сухих трав, высыпал её в эмалированную, раскрашенную крупными цветами кастрюльку. Таким же отваром его напоила Маруська, когда Матвей впервые оказался в пещере.
«Целебным», — пояснила она тогда.
«И дурманящим, — мрачно добавил Женька. — От него зрачки потом как две дыры чёрные. У родителей такие же были, когда они вечерами что-то нюхали. То ли табак, то ли…».
Внезапный крик заставил Матвея вздрогнуть.
— Знаешь, что оно с-отворило? Знаешь? — пленница, не жалея сорванного голоса, закричала столь отчаянно, что Матвею, и так сочувствующему ей, стало почти физически больно. — Бабушку На-на-наташу убило! Я з-запах кро-крови забыть не м-могу, и хрип из г-горла, и с-стену красную всю! — Девочка вцепилась в своё лицо ногтями, словно пытаясь содрать испачканную в крови кожу. — И б-брызги везде, везде! Во-во-во рту у меня, н-на волосах! А потом оно ей… Г-г-голову… И на-насадило на забор, как г-горшок! М-мама! Мама, где ты? З-забери меня! Мама…
Матвей спешно зачерпнул из кастрюли отвар маленьким ковшиком и, просунув руку сквозь прутья клетки, протянул ковшик девочке:
Девочка, судорожно хватаясь за горло, широко раскрыла рот. Лицо её словно окаменело, сосуды в глазах полопались, от чего белки глаз стали красными.
Не раздумывая, Матвей схватил девочку за капюшон и резко дёрнул на себя. Та, не ожидая нападения, ударилась о клетку и упала, согнув ноги в коленях. Матвей мгновенно влил горячий отвар ей в рот, и девочка, завалившись на спину, раскинула руки.
Казалось, что ещё мгновение — и сердце её остановится. Тело выгнулось дугой, а каждая мышца напряглась, готовая разорваться от любого движения.
Но вот прошла минута, две, и кожа девочки начала приобретать нормальный оттенок, дыхание восстановись, а холодный липкий пот, стекая по вискам, собирался в крохотные лужицы в ушных раковинах.
Пленница, ещё недавно заходившаяся в истерике, прикрыла глаза и, чуть поморщившись от неприятного ощущения, пальцем попыталась выковырять из уха воду.
Матвей с облегчением выдохнул. Стараясь сдержать нервную дрожь, криво ухмыльнулся.
Отвар на всех действовал успокаивающе. Даже Гена, самый крупный и сильный из компании, под действием трав — которых ему, правда, пришлось насыпать почти горсть, — расслабился до такой степени, что обмочил штаны. Хотя Матвей подозревал, что дело было вовсе не в травах.
— Ну что, — ободряюще улыбнувшись, мальчик сел перед клеткой и скрестил ноги, — теперь расскажешь, как зовут тебя?
— Лида, — тихо откликнулась девочка, не принимая попыток подняться.
— М-матвей? Тот с-с-самый, который пропал с б-б-братом?
— Я с-с-с… — Лида глубоко вдохнула, стараясь побороть дрожь, и чуть смущённо пояснила: — Заикаюсь редко я. Когда волнуюсь только, как сейчас… Я слышала про вас. Почтальон бабушке Наташе рассказывал.
— Это я. Только я не пропал. Меня дрековак забрал.
Девочка закусила губу. Хоть отвар и приглушал страдания, боль, накопившаяся внутри, всё равно требовала выхода, и теперь выливалась вместе со слезами.
— Оно съесть меня хочет, да? Как… этого? — Лида со страхом посмотрела на лежащие у входа кости торговца.
— Кого «этого»? — Матвей заметил взгляд девочки и оглянулся. — А! Нет, что ты. Детей он не трогает. Врать не буду — взрослого только так слопает. Но не со злости. Ты же курицу ешь? А рыбу? И никто на тебя не сердится. А ведь и курочка, и свинка, и барашки — тоже живые… Вот и люди для дрековака просто… еда. Ну, вот такой он. Родился таким, тут ничего не поделаешь. Но мы его с ребятами всякому обучаем: сочувствию там, доброте, честности. А он нас — рецептам древним, приметам, знакам тайным… Он умный на самом деле. Глядишь, перестанет людей есть, на овощи и ягоды перейдёт. Когда-нибудь — точно.
— Потому что должен был. Для того и существует. Для того его кто-то создал. Со стороны, может, кажется, что он тебя прямо-таки забрал, — Матвей сделал акцент на последнем слове. — А на деле — спас.
Лида вытерла слёзы тыльной стороной ладони и нахмурилась:
— Ерунда какая-то. Не от кого меня спасать.
— Это ты сейчас так говоришь, — вздохнул Матвей. — А пройдёт время — сама поймёшь… Знаешь, я тоже думал поначалу, что он вор. Монстр. Чудище. Убийца. Только вот… Ты давно живёшь-то тут, в наших краях?
Лида мотнула головой, и Матвей на секунду прикрыл глаза, окунаясь в воспоминания.
— Понятно… Тогда и не знаешь, как бывает… У нас семья здесь одна из самых… Ну, обеспеченных считается. Отец — главный в деревне, мать в школе географию рассказывает. Сестра моя старшая в той же школе за первоклашками следит. Но у неё и выбора не было даже — отец сам всё решил и определил рядышком. Всю жизнь за нас распланировал. А вот два старших брата наших давно уехали. Говорят, в столицу подались, в саму Москву. А знаешь, почему? Потому что отец нас лупит каждый раз, когда ему видится, что мы ведём себя плохо. А «плохо» — это когда не так, как ему хочется. Стул не задвинул — получи кулаком в ухо. Кусочек хлеба на пол упал — раскалённой кочергой в спину — н-на! Мама в синяках всегда ходила, а мы с Ванькой — и того хуже. И однажды Ванька пропал. Это я потом узнал, что он, в очередной раз от отца по голове получив, побежал, куда глаза глядят, и на пещеру набрёл, а в ней у костра и уснул. А тогда, как он вечером не появился, всех на уши подняли. Видишь эти следы? — Матвей задрал рубашку. Весь живот его был исполосован страшными рубцами. — Отец меня толкнул на угли. В наказание, что не уследил за младшим. Я сознание тогда потерял… А ночью за мной пришёл дрековак. Разломал забор, двух сторожевых собак загрыз, выбил окно на втором этаже… Притащил, как тебя, сюда, — мальчик обвёл взглядом свод пещеры, — и вылечил. Ему, правда, помогали Женька с Марусей… Но обучал-то их всему он: и как жар унять, и как рану промыть... Я в бреду полночи маялся, наверное, потом уснул. Утром полегче стало, конечно, и я смог поделиться с ребятами, как жил. А они — со мной. Женька рассказывал, что они между собой друг друга называют «голоса пещерных стен». Потому как чего только эти стены не слышали, но рассказать-то за них только мы и можем…
Поразмыслив над его словами, Лида недоверчиво нахмурилась:
— Врёшь ты всё. Подшутить надо мной захотели? Это потому что я приезжая? Вы, деревенские, верите в сказки. — Девочка, успокоившись, села и горделиво вздёрнула подбородок. — А я всю жизнь в городе.
— «Всю жизнь» — это сколько, лет десять?
— Мне одиннадцать! — возмутилась Лида. — И я знаю, что не бывает всяких чудищ. Дрековак ваш — не живой. Специально для детей выдуманный, чтобы те слушались!
— Даже если и выдуманный, — склонил голову Матвей, — с чего ты взяла, что он не может быть живым? А ещё знаешь, что? Его «вором детей» считают. А ведь вокруг все воруют! Кто-то — вещи, кто-то — детей, а кто-то — детство. Так что я думаю, что детям дрековак помогает, а похищает лишь боль из их воспоминаний. Потому что я вот, к примеру, ничего хорошего в жизни не видел, и точно знаю это. Помню все свои мучения, будто вчера случились! — Мальчик ткнул пальцем в живот. — А боли больше не чувствую. И ты со временем перестанешь.
— А я и не чувствовала её! — Лида выпрямилась, всем видом стараясь показать храбрость, но затравленный взгляд её говорил об обратном. — У меня семья — не как у вас! Меня любят!
— А почему из города в деревню отправили тогда?
— П-п-просто… — девочка запнулась и отвела взгляд в сторону. — Просто так будет л-лучше. Маме одной плохо живётся. Ей мужчина н-нужен. После того, как п-папа ушёл, она пить начала сильно, курить… Чуть квартиру не сожгла. А потом познакомилась с дядей Валерой — он работал в булочной у дома: пёк хлеб, пироги, ватрушки. Дядя Валера ей помог ремонт сделать, всю зарплату в дом нёс, по вечерам они сериалы смотрели. Пару раз в гости к нам его мама, бабушка Наташа приезжала, ягод с огорода привозила… Давно так хорошо и спокойно дома не было. И мне дядя Валера помогал, подарками баловал: то куклу, то мороженого целый пакет, то торт огромный, с взбитыми сливками, бананами и клубникой — я такой в жизни не видела! Он подружиться со мной просто хотел, а я не так поняла… — Лида помолчала немного, а затем нехотя продолжила, стараясь скрыть дрожь в голосе: — Недели д-две назад мама ушла в н-ночную смену на работу — она то-то-тоже в пекарню устроилась, на заготовки, — а я поела и села уроки делать. Дядя Валера мне с ма-ма-ма-тематикой помогал, очень интересно п-примеры объяснял. Всё радовался, что я на-налету схватываю, и в-волосы мне расчёсывал, по плечам глади-дил, спине… А потом… — оборвав себя на полуслове, девочка закрыла лицо руками.
Матвей невольно сжал кулаки, ожидая продолжение истории. В горле стоял горький комок, и мальчик пожалел, что дрековак не забрал Лиду раньше, прямо из квартиры. Может быть тогда вместо бабушки дрековаку достался дядя Валера, и это его голова украшала бы чей-нибудь забор.
Лида снова заговорила, не открывая лица. Голос её звучал глухо, словно из глубокого колодца, и равнодушно. Она и сама не замечала, как по мере повествования боль уходила из груди и, всасываясь в стены пещеры, укрепляла их.
— … Бо-боженька меня не бросил, помог: направил маму домой. Она с-сумку забыла… И дядя Валера не успел ничего с-сделать. Но мама и так всё п-поняла, я точно знаю, что поняла. По-посмотрела на меня так, словно мысли хотела прочесть, отвела в ванну, а сама пошла к дяде Валере. Не знаю, о чём они говорили. Я т-только крики слышала, и как дверь потом хлопнула. Мама ко мне опять зашла. Помогла вытереться, одеться. На кухне меня чай г-горячий ждал уже и булочка из пекарни, а я не могла даже кусочек проглотить — от одного вида плохо стало… А потом вернулся дядя Валера с двумя билетами на поезд. Я подумала, мама хочет уехать от него со мной, и испугалась: как же мы квартиру оставим? Потом поняла, — девочка горько рассмеялась, — когда мы на следующий день добрались до бабушки Наташи. Мама не квартиру собиралась оставить, а меня. Сказала, что в её возрасте тяжело любовь найти, и что мне лучше будет подальше от дяди Валеры, раз он себя сдерживать не может. И что я, когда стану взрослой, пойму. Сказала и ушла. Так мне и надо… Это я во всём виновата, я! Мама с дядей Валерой правильно сделали, что отправили меня. Я всё порчу только! И дяде Валере могла жизнь испортить, если бы болтать начала много.
— Это как? — возмутился Матвей, не в силах больше сохранять спокойствие.
Он уже слышал истории и Жени, и Гены, и Маруськи. Знал и свою с Ванькой. Но Лидина оказалась хуже всех. В ней не было боли, она из неё состояла целиком. Из боли, жестокости и предательства.
— А т-т-так! — Лида вскочила на ноги. Лицо её было красным от стыда и перекошенным от злости, а искусанные губы кровоточили. — Так ба-бабушка Наташа с-сказала! А ещё, к-когда я вещи ра-разобрала, она отругала. Мол, раз та-такие пижамы н-ношу — с шортами и маечками, то знаю, на что и-и-иду. Мол, не хотела б-бы — натягивала бы до горла ко-кофты, а не «хвостом перед мужчиной вертела». И д-добавила, что только тру-трудом из головы дурь в-в-выбить можно, и уж она-то меня т-точно исправит. А не буду с-слушаться — позовёт сына в гости втайне от мо-мо-моей мамы. И я с-слушалась… — Казалось, из девочки вышел весь воздух, когда она безвольно осела на пол и прижалась щекой к холодным прутьям клетки. — До ночи помогала по хозяйству: мыла, убирала, бельё полоскала, полола, поливала, за козами ходила, и курами… А день назад задремала, пока за цыплятками приглядывала, и нескольких ястреб утащил… Бабушка Наташа рассердилась. Заперла меня в комнате. И я услышала, как она звонила дяде Валере. — Лида заплакала. — Он должен завтра приехать… То есть, уже сегодня. А может и приехал. Только его там больше никто не ждёт, — девочка нервно хихикнула, а затем, словно внезапно всё осознав, рассмеялась громко и страшно. Как не должен смеяться ни один ребёнок в мире.
Матвей незаметно вытер выступившие слёзы. Свою боль он начал забывать, но чувствовать чужую не перестал. И был рад этому.
Мальчик знал, что и дрековак её ощущает, — видел, как тот корчится, когда касается каменных стен пещеры, впитавших в себя воспоминания. И сколько бы это ему не приносило мучений, касаться не перестаёт.
Только боль даёт понять, что ты живой. Ещё. Или уже.
Они проговорили до позднего вечера. Матвей со смехом упоминал встречи с местной живностью: оленями, длинноухими зайцами, и даже с лисами.
Рассказывал, как они с братом впервые смогли предсказать погоду, рассчитав её по игре ветра в качающихся кронах деревьев.
Как Гена, решив подшутить, подмешал в завтрак крепкий настой из ромашки, душицы и лаванды, и Женька, собравшийся на вылазку, заснул прямо на подходе к деревне.
И как они впятером учат монстра читать и писать, а у того, хоть он и старается, получается довольно скверно.
И как измучил дрековак своим желанием смастерить табурет из всего, что попадётся на глаза…
Многим поделился мальчик, о многом услышал в ответ. Вернувшиеся с провизией ребята обрадовались пополнению в пещере, и принялись с жаром обсуждать планы на грядущие дни. Лиду они, посоветовавшись, решили выпустить из клетки к утру, когда все отдохнут и выспятся.
Дрековак в пещере не появлялся — то ли дал возможность девочке прийти в себя и привыкнуть, то ли следовал новому зову.
Через неделю, напросившись с Маруськой на вылазку в деревню, Лида пропала. Маруська тщетно искала девочку, стараясь особо не попадаться на глаза местным, и, расстроенная, вернулась в пещеру одна. Ребята, как могли, утешали её, заверяя, что Лида вернётся к вечеру, но сами не верили в собственные слова.
Внезапно объявившийся дрековак — тощий и уставший — даже не обратил внимания на исчезновение ребёнка. Он завалился у ещё тёплого кострища, сгрёб под себя остатки лежалого сена и, постанывая, уснул.По его виду можно было подумать, что существу пришлось оббежать половину земного шара.
И кто знал — может, так оно и было.
Проснулся дрековак спустя несколько дней. Приняв почти человеческий вид, долго пил воду из ведра, поданного Матвеем — тот успел поработать с самодельным фильтром, и теперь горел желанием проверить качество воды на более крепком, чем у детей, организме.
Вода дрековаку понравилась, о чём он и сообщил, но Матвей всё равно заволновался: монстр был более тихим, чем обычно. На вопросы не отвечал, в сторону пустой клетки не смотрел, а предложение поучить новые слова отверг, даже не позволяя договорить.
Окончательно он пришёл в себя лишь к вечеру. Тогда же в пещеру, пригнувшись, пробралась Лида, что-то бережно прижимая к груди.
Кроме них никого не было. Гена с Женей отправились на охоту, Матвей ушёл подправить, наконец, дощечку на тропе, а Маруська позвала его младшего брата с собой на скалу слева от пещеры, откуда открывался чудный вид на долину, окутанную мягким светом закатного солнца, — девочка обещала обучить Ваньку рисованию карандашами.
Лида замерла, разглядывая монстра, неподвижно сидящего возле большого камня, служащего столом. Дрековак медленно повернул голову в сторону девочки и потянул воздух носом.
Казалось, что на секунду в глазах его промелькнуло что-то, смутно похожее на радость, но монстр тут же моргнул, и взгляд снова стал колючим.
— Я два дня п-пряталась в будке, пытаясь х-х-хоть что-то выведать, и у меня по-получилось, — выпалила Лида, делая шаг вперёд. — Соседки д-друг другу про ба-бабушку Наташу го-говорили. Мол, кто-то так изу… и-зу-ве-чил, что п-п-пришлось части тела сшивать, и в закрытом гробу хо-хоронить. Сын не смог на похороны п-приехать — с работы не пустили. А потом его самого нашли… того. Убил кто-то в квартире… жены. Та вернулась — а в комнате кровавая… Не помню… Баня, кажись. А почему баня? Не знаю… У мамы душ только… — Голос девочки стал тише и мягче. — Я, может, и не знаю, что это такое. Но знаю, что там ещё надпись была с ошибками. Что-то про цену, равнодушие и какое-то Лихо Глазастое, которое теперь преследовать будет.
— Одноглазовое, — нехотя буркнул дрековак, и сам себя поправил: — То ешть, одногла…зое.
— Я сразу поняла, что это ты сотворил. — Лида сделала ещё один шаг, и ещё, пока не оказалась рядом с дрековаком. — И хотела… Хотела спасибо сказать. Ты обо мне позаботился больше, чем семья, когда украл. А теперь и я — вор. — Она улыбнулась и высыпала на камень горстку толстых гвоздей, некоторые из которых выглядели так, словно их неаккуратно выдирали из брёвен, а рядом положила старый молоток с треснутой рукояткой. — Вот что смогла достать только. Не успела чуток, надо было б влезть в гараж, там у тракториста точно другие инструменты имеются, получше. Ничего, потом Маруську позову с собой, вдвоём сподручнее. Да и прощения попрошу… Я ведь её бросила, сбежала…
— Для тшево это? — хрипло спросил дрековак, не сводя взгляда с принесённых предметов.