Глава 1. Крики вестниц бед
Ефмия обтёрла ноги о половичок в крошечных сенях, скинула на скамью плащ и прислушалась. Где-то в углу стрекотал сверчок, тихо потрескивали свечи на полках и поленья в печи, гудел под соломенной кровлей ветер — и больше никаких звуков.
Ефмия недовольно поджала губы, сдерживая вздох.
— Бабушка Ефа, звала? Не серчай, паутину убирала! — высокий голосок донёсся из горницы. Говорившая дышала тяжело, прерывисто. — Что-то ни на шутку разошлись осьмилапки, каждый угол оплели! А ночью мне в нос лезут, будто там муха какая спряталась...
— Угомонись, егоза! То я не знаю, что ты только что из лесу прибежала да в оконце влезла? Не надоело со мной в прятки играть?
Выскочившая в сени Злата чуть покраснела. Не от того, что было стыдно, а от того, что попалась.
«Вот засада! Поймёт же, что тайком к деревне бегаю... А как иначе-то? Вокруг избы мало что полезного уже растёт, и дичи почти нет!»
Мысленно собравшись, Злата решила: дать отпор — значит, показать, что за спиной стоит правда.
— Словами окручиваешь, с виду хмуришься, а на деле надо мною смеёшься же! — Злата упёрла руки в бока, чтобы казаться больше. На медведей подобное действо обычно наводило если не страх, то желание поразмыслить, стоит ли ввязываться в бой. Но Ефмия была посуровей медведей, и Злата решила пойти иначе: — Да и я рядышком, до пня сгоревшего и обратно! Знаешь, как пахнет вкусно там! А ягод сколько, а зверей...
Она чуть поникла. Сердце дрогнуло вопреки настрою. Злата не хотела жаловаться, но тихие слова против воли вырвались из губ.
— Тоскливо мне, а отчего — не пойму. Тянет в лес силком, будто егерь какой аркан накинул. И сама не рада, что не могу прилежно у тебя знания перенимать, но если хоть один денёчек в избе останусь безвылазно — выть хочется.
Ефмия постаралась сдержать вздох. Она знала, что именно тянет девчонку в лес, но рассказать не могла. Рано.
— Не егерь тут виновен, а глупость, в душу как клещ вцепившаяся. Не торопись таинства у жизни выведать, дай ей и самой тебя чудом завлечь. Ладно, чего супротив идти... Ты ж упрямая, запрещу — ночью сбежишь. А ночью опасно дюже: лесные чудища из нор лезут, егеря под стать им как тени шмыгают... Это мне всё кажется, что мала ещё, неопытна... Ошибаюсь, видимо. Выросла. Обратно не воротить. Раз уж не сидится тебе, пойди да полезного чего сотвори. У меня вон две беды образовалось, сама разорвусь. Грибов да трав не осталось вовсе, а мне указ из деревни пришёл — там дочка старостова слегла с кашлем. Молвят, сглазили. Надо для неё раздобыть душанки, коготков кошачьих цветки и багунник. Что-то у деревни может расти, иное придётся поискать. А коли желаешь сменить подстилку на мягкую, в чащу направляйся. Там гнёзда рябчиковые, а у меня как раз перья к концу подошли. Да и яйца пригодятся. Ну, чего молчишь? На что выбор падет?
Злата натянуто улыбнулась, стараясь скрыть ликование, и едва сдержала победный клич. И помыслить не могла, чем очередной тайный побег обернётся.
— Бабушка Ефа, мне размяться бы хорошенько, так что погоняю птиц. Да и перед завтраком аппетит нагуляю.
— Знала, что так и скажешь. Будто в крови жажда к ловле. Мясо любишь так, что душу отдашь, оттого и крепнешь с каждым днём подобно лесному зверю. Осторожничать не забывай. Пока увлечена охотой, сама можешь добычею стать. Хотя куда там... Это я твой запах издалека чую, потому и знаю, когда рядом ходишь, а другим мороком покажешься...
— Так не для себя же стараюсь! — возмутилась Злата. — Людям в зимы без меха и пуха не выжить. А мясо и так на столах редко бывает, сама говорила, а на одной каше долго не протянуть. В деревне стариков много, сами они не справляются, к тебе ходят, подати просят. Ну не станешь же ты за вепрем бегать! Я ловчей и выносливей. Потому, если не помогу, люди без сил останутся. А ты — без должного доверия. Раз уж балия им помочь не может, стало быть, помирать пора? Видишь, как всё ладно выходит?
Старая балия едва сдержала вздох: непоседливая девчонка знала, как верёвки вить, и пользовалась этим с умом. Удерживать её — значит, идти против природы. Этого позволить себе балия не могла. Да и не хотела.
— О других заботиться — доброе дело. Но от сердца ли желание идёт, или это чужая кровь слова подсказывает?
Злата нахмурилась. Недоверие балии её задело.
«Чего я, мыслями своими не владею? Как есть — так и говорю».
— Ты, бабушка Ефа, никак запутать меня желаешь? Я без надобности жизни лишать не хочу никого, но и ушканом прикидываться не собираюсь.
— «Ушканом»! Эво как выдала! Когда видела-то их последний раз? Егеря всех перебили уже небось... Не задерживайся. К обеду Дарана прибудет, у нас с нею дел невпроворот. Обещала вести принести, что в Частях творится.
Злата скривилась, даже не пытаясь скрыть гримасу.
— И чего тебя в ней манит? Никак не пойму! Толку-то от неё? Роняет да путается только, все горшки мне глиняные перебила! Хорошо, что её отец-южанин зажиточен, и готов мешок кун отсыпать, лишь бы дочурку при деле оставили! Замуж-то её неохотно зовут. Да и того маловато будет. Уж лучше б я у тебя училась.
— Сто разов обсуждали, и, гляди-ка, — снова-здорово. Не могу я тебе целиком ремесло передать! Другая судьба уготована. А Даране на роду написано балией стать. Нет различий, бедна родня её иль богата, живёт в пещерах Керастеля или на топях Водвеня. На Даране отметина — значит, быть хранительницей.
Злата спорить не стала. Знала — бесполезно.
Ефмия и вправду ни один раз объясняла, что может показать основы, но ввести в таинство целиком обещала лишь тем, кого при рождении отметили особым знаком. Каким — неведомо. Ефмия не рассказывала, где надо искать, а Дарана небось прятала.
К тому же, как балия не скрывала, все знали, что Дарана приходится ей внучкой.
— Ну и ладно. Переоденусь пойду только, а то в росе всю рубаху вымочила.
Ефмия уже не слушала, занявшись расстановкой настоев и чаш возле печи.
Злата направилась в горинку. Почерневший от времени сундук стоял в самом углу, возле лавки.
«Что же мне выбрать, чтоб удобнее по лесу было ходить? Не так много одёжей целых осталось — изорвала, пока втихую бегала. Хорошо ещё, что не надо, как девкам в деревнях, платья носить, а то и ежа б не догнала ни разу!»
Она выудила длинную мужскую рубаху с воротом и штаны из мягкой кожи — всё, что смогла своровать в деревне в последний набег. Правды ради, в тот же раз она прихватила на всякий случай и сарафан, но заставить себя в него облачиться так и не смогла. Попробовала раз, когда балия крепко спала, покружилась, на миг представляя себя деревенской девицей, но тут же запуталась в подоле и едва не упала на мешки с крупой.
Переодевшись, Злата принялась за волосы. Они у неё были длинные, почти до пояса, медные, с золотистым отливом. По привычке девушка убрала их в хвост, чтобы не путались. Одного раза при схватке с волком хватило — тот чуть не вырвал целый клок.
Злата вышла из комнатки пригнувшись — ростом была выше Ефмии, и часто макушкой цепляла потолок.
Она подхватила с пола лукошко, рывком распахнула дверь и чуть не столкнулась с маленькой черноглазой девушкой.
Девушка испуганно ойкнула, отшатнулась, замахала руками и оступилась.
Злата среагировала мгновенно: не раздумывая, ухватила девушку за растопыренную ладонь и дёрнула на себя.
— Что б тебя..! Дарана, кто стреножить успел, пока по тропе шла, или ты поклоны бить учишься?
— Не шуми, нечаянно я. Испугалась. — Дарана обхватила себя руками за плечи и зябко поёжилась.
— Кого, векшу? А может, лучик в листве запутался, и ты его за коршуна приняла?
— Глаз твоих, от янтаря отколотых! Что за напасть такая: впотьмах как две свечи горят! Уж не проказа ли?
Злата хмыкнула. Ежели зверь кусается — значит, у него зубы имеются. У Дараны они были маленькие, молочные — обычно девчонка отмалчивалась и глаза в пол тупила. Но они были. А значит, могли вырасти, и тогда их хозяйка научилась бы стоять за себя.
— Ага, она самая. Вот как плюну, тоже сможешь глазами путь себе освещать. Глядишь, и спотыкаться перестанешь.
— Перестану — так над чем тебе смеяться останется, над отражением в луже собственным?
Злата, не сдержавшись, прыснула в кулак. Впервые ей показалось, что Дарана — не только избалованная вниманием городская, но и та, с кем можно перекинуться шуткой.
Следом хихикнула и Дарана, и эхо зазвенело где-то в кронах.
Злата скрестила на груди руки, всем видом показывая, что удивлена таким поворотом.
— А так и не скажешь с виду, что тебе веселье не чуждо!
Внучка балии отсмеялась и перешагнула порог избы. Остановившись на мгновение, она повернулась и подмигнула.
— А тебе — понимание, но я же не дивлюсь. Так пойдёт если, то, может, и за кувшином березовицы посидим вечерком каким-нибудь.
«Фу, гадость какая! Нет бы мёду в деревне взять. Ну, пока не видит никто... Хотя, что мёд, что березовица — всё едино. Уж лучше заварить лист смородиновый и зверобой... Но таить не буду — посидеть неплохо было бы вместе. Всё ж Дарана не только ученица балии, но и городская. Небось много историй знает интересных, и поделиться ими готова. Полезно будет послушать как другие живут. Я и представить-то не могу что такое "город". Это две деревни? Три? А столица какая из себя?.. Что же... Некогда мне об этой пустомеле размышлять, надо за дела браться».
Злата прикрыла глаза ладонью, пряча их от слепящих солнечных лучей.
«До деревни две версты всего, а опушка прямо перед ней. Быстро доберусь».
Она ступила на тропку, ужом вьющуюся меж деревьев.
Лес шумел. В кронах прятались птицы и векши, возле корней копошились ежи, за стволами сосен мелькали тени тонконогих ланей. В воздухе висел приторный аромат трав, хвои и перезревших ягод. Над раскрытыми бутонами цветов жужжали пчёлы.
Вдалеке глухо заухала сова. Ей вторила другая, через мгновенье раздался крик третьей.
«Чур меня, нечистая! Вот уж напасть — услышать разговоры вестниц бед перед самой дорогой! Бабушка Ефа сказала бы: предупреждают, мол, у них нюх тоньше, всякое зло раньше других чуят. А по мне — пугают просто. Забава у них такая. Нравится, когда другие шарахаются. Подумать если: а чего им ещё делать днём, если сон не идет?»
Поймав лицом тёплый летний ветер, Злата собралась, выдохнула и сорвалась с места.
До чащи она добралась, не успев даже запыхаться — частые погони за дичью, о которых Ефмия и не догадывалась, дали свои плоды.
«Притаиться надо, понаблюдать. Гнёзда по всему лесу есть, но мне-то не любые понадобятся. Можно на ветви забраться, и в дуплах поискать, и в кустах, но бабушка Ефа же упоминала, что именно требуется. Рябчики, конечно же! Значит, у корней порыскать надо, обычно там они гнёзда обустраивают».
Злата пригнулась и нырнула между растущих неподалёку кустов малины. Принюхалась как зверь, выискивая добычу, задержала дыхание, прищурилась. Взгляд метался по земле в поисках ямки, устланной прутиками и листьями.
Ей повезло с первого же раза: под поваленным деревом возле высокого ясеня обнаружила кладку из шести яиц. Птиц рядом не было.
«Одни лежат... Родители спрятались? Или нет их уже вовсе? Не понять... Нехорошо, придётся дальше идти. Кажись, сбоку от деревни другой гай должен быть».
Сбоку мелькнуло знакомое ярко-жёлтое соцветие с нежными лепестками. Злата сорвала одно, растёрла меж пальцев и, поднеся кашицу к носу, принюхалась.
«Коготки кошачьи! Вот так удача. Нарву с десяток — того хватит на чашу, а потом, глядишь, ещё раз сбегаю. Багунник у болот должен быть — как обратно соберусь, обогну деревню. Бабушка Ефа ждёт от меня одного, а я всё принесу, что требуется. Может, тогда перестанет ругаться, что сбегаю?»
Злата обхватила бутоны, ногтями щёлкнула по стеблю, отсоединяя головки, поместила их в лукошке меж яйцами, чтоб те не побились. Затем привязала к лукошку верёвку, закинула его за плечо, чтоб не мешалось при ходьбе, и огляделась.
«И куда теперь, чтоб поскорее деревню обойти?»
Она разглядела три одинаковые тропки, ведущие в разные стороны. Разум советовал следовать средней, ведущей напрямик к деревне, но едва различимое предчувствие вело налево, к буреломам.
Спорить с чувствами она зареклась давно, ещё две весны назад, когда только-только обнаружила себя сидящей посреди избы балии. Не помнила ни мига из своей жизни до того, и собиралась броситься наутёк, завидев приближающуюся фигуру в белом плаще. Но фигура, словно учуяв задуманное, села напротив и раскрыла лицо. По изъеденной морщинами коже текли слёзы, собираясь в глубоких бороздках, и Злата ощутила, как маленький комок в сердце растёкся тёплой лужицей. Он же подсказал, что страшиться нечего — последний, кто может вред причинить — это плачущая старушка, от которой веяло травами и костром. Так Злата и познакомились с балией. И нисколько не пожалела, что прислушалась к чутью.
Злата шагнула под арку из сплетённых воедино ветвей. Мимо проскакала лань, настороженно озираясь, и девушка нахмурилась.
«Чего вдруг испугалась? Меня? Вряд ли, отчего-то звери особливо и не сторонятся, будто не чуют человечьего духа. Чужой кто-то? Присмотрюсь-ка...».
Злата остановилась и вгляделась в тени. Возле пня копошился ёж, с ветки сосны спорхнула синица, где-то вдали затявкали лисы. В привычные звуки леса вплёлся тихий колокольный звон.
Пройдя ещё немного, Злата снова замерла.
«Запах... Запах другой. Пот, опилки, сено... Человек? Егерь?!»
Она тут же собралась, готовая к нападению.
В кустах малины кто-то заворочался, завздыхал, ойкнул, зацепившись за колючки на стебле.
Бесшумно, словно кошка, Злата обошла чужака со спины и застыла.
«Боги, это ж дивь! Ефмия говорила, что в лесу не только звери обитают, но и нечисть всякая, но дивьи люди откуда? Они ж пещерные!»
Она не хотела его пугать, но решила, что лучше обозначить своё присутствие.
— Эй, ты, дивьий людь! Далековато забрёл, не думаешь? Пещер-то тут и не сыскать!
Дивь вскрикнул, разворачиваясь. Из раскрытых ладоней, покрытых крошечными кровоточащими царапинами, посыпались ягоды малины. Внешне он походил на обычного человека, только малорослого. Тёмные волосы спутались, и из них торчали сухие листочки. На шее висел железный обруч с прикреплённым к нему колокольчиком.
— Спаси, матушка, укрой в объятиях! Фу ты! Я уж думал, егеря заметили!
— А ты от них скрываешься? — Злата украдкой оглянулась. Вроде больше и никого. Но кто знает, как дивьи люди скрываться умеют? Быть может, только этот лопушок, что позволил со спины себя обойти.
— Вот ещё! Отошёл ненадолго малины собрать.
— Не думала, что дивьи люди ягоды любят! В пещере-то малину не вырастить... А-а-а, стало быть, потому ты и вылез?
— Чего обзываешься? Какой я тебе дивьий людь?
— А кто ж ты таков тогда? Лицом человек, но маленький и грязный. Таким только под землю и лазать!
Дивь оторопел, а после расхохотался так, что спугнул птиц.
— Я и есть человек! Не дорос ещё просто до мужа, но уже скоро им стану. Ну, мальчик я! Ты чего, детей не видела раньше?
«И правда, у ушканов же есть махонькие ушканчики, у рябчиков — птенцы... И у людей должны быть... дети, значит?»
Злате стало совестно. Не могла признаться, что на самом деле ни разу не встречала детей, вот сразу и не поняла, кто перед ней.
Мальчик воспринял молчание по-своему. Нахмурился и выставил вперёд кулачки.
— Ты ж не с ними? А? Не с егерями? Не доложишь?
— Не буянь, витязь. Не с ними.
Мальчик выдохнул. Тело его обмякло.
— Ну... Ладно. Точно не обманываешь? Я не за себя боюсь. Просто если найдут, брата накажут, что не доглядел.
— Ага, видела, какая тут малина? У деревни кусты пустые уже, а тут даже медведь ещё не добрался!
— Лучше б ты радовался не тому, что медведь ягоды не тронул, а что тебя не заметил. Косолапые не только малину едят. Они особо не привередливые.
— Ещё одна воспитательница. А то мне Милнена мало! Знаю я всё, не дурак.
— Это брат мой. Я Михвель. А ты кто? Сыроядка?
Сыроядцами называли дикарей, прячущихся глубоко в лесу и пожирающих всё, что на пути могло встретиться. Поговаривали, что не брезговали они и заблудившимися путниками.
— За обзывательства я тебе, малец, этот колокольчик в нос вверчу так, что от быка не отличат! Понял?
— Да понял, понял... Прости. Это я так, понабрался бранных слов, вот и леплю их куда не следует. Не со зла же.
Вся злость на Михвеля улетучилась — больно разумно изъяснялся малец, по-взрослому.
Злата вздохнула, понимая, что далее ссориться нет нужды.
— Злата я. Зачем тебе колокольчик, Михвель? Зверей отпугивать?
—Ты чего, нездешняя? Все невольники носят колокольчик. Чтоб их егеря могли услышать.
Злата не поняла, о чём говорит мальчик, но посочувствовала. Быть под надзором егерей — та ещё напасть.
— Так сними. Или сам не можешь?
— Ни распилить, ни отогнуть его. Да и нельзя. Пропаду — найдут и в клеть посадят. Мне бы минутку без него побыть, от звона уже в ушах шумит.
Злата подумала немного, поискала нужный цвет почвы, отщипнула кусочек. Плюнула на ладонь, размяла ком и протянула Михвелю.
— Держи. Залепи звенелку изнутри. Так хоть не сразу отыщут.
— Вот так диво! Я бы и не выдумал такого. Спасибо!
Михвель забрал глину и просунул под язычок колокольчика. Тот больше не звенел.
Злата подмигнула, довольная собой.
— На здоровье. Смачивай водой иногда только, а то иссохнет и отвалится. Ну, тут дорожки расходятся наши. Бывай.
Не дожидаясь, пока Михвель что-то ответит, она устремилась дальше. Стоило ускориться — и так задержалась за беседами.
Тропка петляла, огибая буреломы, и с каждым шагом становилась шире. Нет-нет да встречались следы людей: то рваные тряпки валялись в канаве, то горка древесной стружки покоилась у пня, то разломанная на части бочка топорщила осколки досок, похожие на зубья.
Внезапно впереди раздался шум и Злата напряглась.
Ритмично стучали топоры. Кто-то ругался, ему в тон отвечало сразу несколько человек. Всего секунда — и с протяжным стоном где-то рухнуло дерево. Испуганные птицы пронеслись над макушками деревьев.
«Рубят лес? Сейчас? Что за дурость такая? Ефмия говорила, древесину в чертог Медведя заготавливают, а нынче ж первый месяц лета только!»
Она побежала, надеясь, что за громкими звуками шаги никто не расслышит.
Показался частокол деревни. В трехстах аршинах от него Злата заметила скопище одетых в тёмные доспехи людей.
«Егеря?! Так еще и три дюжины!»
Злата, спрятавшись за ствол толстой сосны, украдкой выглянула. Сердце застучало так громко, что заложило уши. Егерей не то что не любили — их ненавидели. Вместо того, чтобы охранять лес наравне с балиями, егеря вытравливали из него всю жизнь.
Ловля в срок, когда у зверей нарождается потомство, издевательства над добычей, вырубка столетних деревьев — всё это вызывало отвращение у девушки.
На долю Злате стало совестно: и сама, словно егерь, порой ворошила норы и логовища.
«Так не забавы же ради, а чтоб выжить! И попусту не разоряю, слежу, чтоб запас остался. Да и будь я егерем, всё по уму делала бы, а не как... Не как эти».
Она с неприязнью снова посмотрела в сторону егерей. Те выстроились полукругом возле темноволосого мужчины. Он возвышался над толпой почти на две головы — даже самый высокий из егерей казался дитём. Лица его было не разглядеть, но в поведении, походке и тому, как мужчина держал осанку, явственно чувствовалась порода.
«Воевода их? Не похож — больно тощий. Кто таков тогда? Никак не пойму, что за спиной держит...».
В этот момент мужчина повернулся боком, указывая егерям на бревна, и Злата ахнула: за спиной он ничего не держал, на ней топорщились исполинских размеров...
— Крылья! Милостивые боги, уберегите от бед! Не человек это вовсе, никак тёмный выходец с иной стороны?
— Ты что, в первый раз Ворона увидела?
На теряя времени на разговоры, Злата круто развернулась и бросилась на говорившего незнакомца — тот даже не успел опомниться, — вжала в землю, предплечьем надавливая на грудь.
Чужак захрипел, и в такт ему зазвенел колокольчик на шее. Злата на мгновение отвлеклась на посторонний звук.
Сверху зашуршала листва, а после на землю спрыгнул Михвель.
— Злата, пусти! Это брат мой, Милнен, я ж говорил!
Злата уставилась на мальчика, продолжая придерживать незнакомца.
— Бог видит — не вру! Вот, смотри, такой же висит!
Злата мельком глянула на чужака, чтобы убедиться. Михвель говорил правду: шею мужчины обвивал обруч, на котором звенел невольничий знак.
Девушка отпустила брата Михвеля и поднялась на ноги.
— Ладно, живи. Но если б не малец...
Милнен сел, опёрся спиной на ствол дерева и откашлялся.
— Объясняешься ясно. В другой раз пугать не буду.
— Другого раза не случится, — отрезала Злата, переводя дух. — Не может же тебе так везти, что снова брат рядом окажется. А ты, малец, никак лихо разбудить вздумал? Кто ж так сигает-то! Не ровен час, ноги переломаешь, кто тебя выхаживать будет?
— Да ну, я ловкий! Это ещё поспешил, ровненько прыгнул, а знаешь, как ещё могу? — не слушая возражений брата, Михвель согнул туловище, перенёс упор на ноги, а руки развёл в разные стороны. Вздохнул раз-другой, оттолкнулся от земли, крутанулся назад, чуть не чирканув затылком по почве, и приземлился обратно на ступни. Вставшая столбом пыль на секунду спрятала его от посторонних глаз, и мальчик замахал, разгоняя её. — Видела?
— Ух, вот так выдал! Ну-ка, покажи ещё раз, куда там вертеться надо?
— Ага, не всё умеешь, значит? А я...
Их перебил Милнен. Чуть улыбнулся и кивком головы указал на колокольчик Михвеля.
— Хотел бы, но на деле Злата и подсказала, — признался Михвель, переставая кривляться. — Мы с ней столкнулись, когда я малину обирал...
Милнен резко поднялся и сузил глаза.
— Что-что делал? Ну-ка повтори.
Михвель густо покраснел и Злата пожалела его. Ох и попадёт мальцу!
Она решила вступиться. Сама не знала ради чего, но промолчать не смогла.
— Не кори брата, как лучше хотел. Случайно вышло. Оба с ним таились, да видно, одним умом думали, вот и встретились.
— Во-во, а я ж к тому же тебе всё рассказываю, и про это бы рассказал! Потом...
Милнен осуждающе покачал головой, но взгляд у него потеплел.
— Спелись, соловьи! Пусть уроком будет. Выучи его так, чтоб от зубов отскакивал! В другой раз может не дева попасться, которая зла не желает, а нечисть какая. Или и того хуже.
Он перевёл взгляд на девушку и улыбнулся. Ей приходилось задирать голову, чтобы видеть лицо Милнена.
— А тебе благодарен, что брата не только не обидела, но и помогла.
Злата улыбнулась в ответ. Что Михвель, что Милнен ей нравились. Ей вообще нравились те, кто был против егерей.
— Принимаю твои слова. Хорошо, что разобрались.
— И чего тут забыла, Злата? Не из деревни пришла, и на егеря не похожа.
— По своим делам следую. Не ведала, что творится тут.
— Мало кто ведал, к чему шло. Нас согнали сюда скопом, как стадо. Пока дровосеки да егеря лес валят, мы брёвна носим, рубим, в телеги складываем.
— Так приказал Февран. Многого я не знаю, над нами егеря надзор держат, а они болтать любят лишь под хмелем.
— Место расчистить. Ну, и древесину заготовить — ту, что цела останется.
«Чудно как-то, — засомневалась Злата. — То ли не договаривает, то ли и взаправду сам не много знает».
— И куда потом древесину? В деревне оставят, для изб?
— Думаешь, егеря — добряки, которые решили жителям помочь? Плоховато ты их знаешь. В Толле-Теко отвезут всё.
— Толле-Теко? А это что за зверь?
— Никак шутишь! — ахнул Михвель. — Толле-Теко-то не знать — это ж... Это ж, ну...
— Главный град Восточной части. Не спрашивай, как по-нашему звучало бы, я фуртовисским языком не владею. — Милнен развёл руками, будто прося прощения.
— Стало быть, и города, и деревни на этом... фуртовисском придуманы?
— Конечно. Февран всё основал, вот и назвал так, как самому привычней.
«Как-то мне муторно. Оказывается, и не знаю ничего, как слепыш тыкаюсь. Отчего Ефмия молчала? Почему ни разу о фурто... фурто-как-то-там не упомянула?»
— Февран? Ворон-то? Прости, Злата, но ты будто из погреба выползла на свет. Как можно не знать князя местного?
— Из леса, а не погреба. До нас там слухи... редко доходят. Так что, поведаешь, или охоты нет?
Милнен сорвал травинку и задумчиво покрутил её меж пальцев.
— Издалека начну, но коротко. Четыре части у нас имеются, и над каждой верховодит выходец из Фуртовицы, скрытого под землёй Потустороннего царства. Западной частью владеет Водовень, точнее, жена его, Водолина, потому что Водовеня кто-то много лет назад убил — заманил в ловушку, а потом иссушил на солнце. Название града, где Водолина обитает — Пад-Дау. Тут я перевод знаю: «весть уходящего солнца». Но на деле там теперь солнца почти и нет — одни топи, которые окружают островки с деревнями, а от топей ядовитый смрад поднимается. Говорят, заволокло земли густым туманом — то ли от сырости, то ли Водолина решила скрыть места после смерти мужа. На севере, в Леве-Сеуре, Керастель. Великий Змей. Огромный, способный чуть ли не все свои владения в кольцо взять туловищем. Но он в спячке давно, и земли в упадок пришли. Вроде бы и не живёт там больше никто из людей — все разбрелись по другим частям, зато нечисти — хоть отбавляй. У нас в Толле-Теко сидит птицеподобный князь Февран, он же Ворон. Поговаривают, пением своим умертвить может, но сам я не видел. Повезло. А вот что летать может — да, было дело. Но, по-честному если, — лучше бы и не было. Он охотится с неба, когда скучно становится.
— А Южная принадлежит Инверику-Царю, и в столице, Ауг-Яти, есть кремль, который плывёт по воздуху, как по волнам. Считается, что Инверик над всеми Частями главенствует, потому что ему звери и птицы подчиняются. А и Керастель, и Февран, и умерший Водовень, что ни говори, больше к животным относятся, чем к людям. Жена же Инверика, Ветролова, ветрами управляет.
«Что лес, что погреб, получается. Ни о чем не знаю! Думала, живём себе и живём, а что за границей леса творится — ни разу не представляла».
На секунду сердце заполонила злость на Ефмию. Балия, быть может, и хотела от чего-то уберечь, но на деле выставила самой настоящей дикаркой, ни о чём, кроме добычи, не думающей.
Злата задержала дыхание, пытаясь прийти в чувство. Не помогло. Пришлось задать новый вопрос, лишь бы отвлечься от злых мыслей.
— Говорите, что невольники. Что за чин такой?
— Это те, у кого нет никакого чина, а если и был, то давно забыт.
— Мудрёней ещё изъясняться можешь, или достиг края?
— Да пленники мы! — не сдержался Михвель, снова поднимая к небу глаза.
Злата лишь усилием воли подавила желание отвесить ему подзатыльник. Милнен предугадал её порыв и поспешно объяснил:
— У вас таких челядью зовут, но нам привычней на общем языке говорить. Да и Февран невольниками зовёт. Привыкли.
Милнен поморщился, а Михвель, наоборот, распрямил плечи.
— Потому что за справедливость выступаем!
— Не мели попусту. Справедливость давно сменила направление. Всех, кто заплатить в казну не сумел, забрали. У нас должен был отец идти, как глава семьи, но без него и семьи не стало бы. Дома матушка осталась, и сестра. Если бы я не вызвался, Мивлану какому-нибудь егерю в жёны отдали. Сама понимаешь, допустить такое — это собственными руками родную кровь отправить на плаху.
— Я сам пошёл. Лишний рот семью сгубить мог. На нас и так много...
Милнен остановил брата взглядом. Глаза у него потемнели, и Злата подумала, что в гневе невольник, наверное, страшен.
— Рот тебе зашить надо было, тогда бы и лишним не казался. Наш долг — семье помочь, даже вдалеке от неё.
— Раз уж так следят за вами, отчего тут стоите, со мной беседы ведёте без надзору?
— Считают, что далеко сбегать не станем. И они правы. Сейчас егеря наказывают, а сбежим — сам Ворон расправится. Нам и головы не обрили, как обычно делают невольникам, видишь? Дескать, оставляют крохи достоинства — другого-то не найти больше.
«И сколько там таких, от родни оторванных? Сколько не смогли казну пополнить? Не дело это. Но и помочь не могу — а ну как ввяжусь, и Ефмия рассердится?»
Злата вздохнула. Одна её часть рвалась в бой, желая растерзать всех егерей, чтоб больше не ломали судьбы людские, а другая гнала домой, в избу, к печи, лежанке и спокойным дням. И последняя перевесила.
— Невесёлые вести. Но меня они касаться не должны, я из лесу никуда и не собираюсь, чтоб попусту переживать.
Она едва успела договорить, как возле деревни раздался хлопок, и из столба пламени вышел человек с волнистыми волосами, на солнце казавшимися почти золотыми. Человек откинул полы длинного кожаного плаща, чтоб не мешался, чуть подтянул рукава повыше и с гордо поднятой головой направился к Феврану. Егеря перед ним расступались, будто воды перед ладьёй. Чувствовалось, что если не из уважения, так от страха — точно.
— Боги, что это? Что за чудо? — Злата не могла отвести от златовласого взгляд. Он манил её, как мотылька манит свет свечи. Не походил ни на одного деревенского мужика, отличался и от Милнена, и от Феврана. В нём не было чего-то одного необычного, он весь, от золотой макушки до блестящих кожаных сапог, был... иным.
Мужчина словно почувствовал внимание: замедлил шаг, чуть повернул голову вбок, рассматривая линию леса, и хищно улыбнулся. На миг Злате показалось, что он её заметил, и девушка испуганно дёрнулась к стволу. Но почти сразу же чудной незнакомец продолжил путь, пока не оказался рядом с тёмным князем.
Милнен сплюнул на землю, с ненавистью глядя на мужчину. Михвель повторил за братом.
— Это Агний, — процедил невольник сквозь зубы. — Колдун. Балий по-вашему. Поговаривают, что прибыл из далёкого мира, где силы только избранным достаются. Его таким не посчитали, отправили в служение, так он там всех перебил и сам взял желаемое. У него не руки, а всё тело в крови и слезах. Никого не жалеет, ступает по дорожке из пепла и углей, а за собой оставляет лишь выжженые пустоши.
— А мне думается, Фуртовица его из себя изрыгнула, — влез в разговор Михвель. — Не выдержала яда, который он источает.
— Ты не видела, на что способен. Тогда бы не подумала чудом звать.
Злата всё ещё неотрывно смотрела на колдуна. Тот, красуясь, лениво взмахнул одной ладонью, и за его движением последовала полоса огня.
Часть леса мгновенно вспыхнула, и жар от пламени достиг лица девушки.
— Что б ему пусто было, чего творит-то?!
Милнен с Михвелем переглянулись.
— Так о том и речь, — пояснил Милнен, нервно дёргая губой. — Он палит всё, что пожелает. Огонь ему подчиняется. И не было бы горя, если бы только Агний с Февраном дружбу не водили.
В этот же миг князь Восточной части что-то сказал Агнию, и колдун с готовностью вскинул вверх руки. Под ногами загудело, от травы начали подниматься искры. Враз появившийся исполинский огненный смерч оторвался от земли, расширился, втягивая в себя как брёвна, так и живые деревья.
На долю он закрутился на месте, а после сорвался в сторону деревни. Дома вспыхивали как сухие дрова. Люди с криками мчались прочь, но некоторых столб успел зацепить. Подобно загнанным зверям, деревенские метались в поисках укрытия, но находили лишь свою погибель.
Злата не раздумывала, как и Милнен. Они бросились к деревне наискосок, желая обогнать столб огня.
Кричащая женщина не смогла проковылять и двух аршинов, как пламя целиком окутало её. От истошного вопля загудело в ушах. В ноздри пробрался запах горелых волос и обугленного мяса. Злата едва не скорчилась в рвотном позыве, но внимание её было приковано к смерчу.
— Не смотри! Отвернись, я сказал!
Милнен на бегу попытался прикрыть брату глаза. Тот откинул руку и ускорился.
Ближайшая изба рухнула, погребая под собой и дитя, и его мать, не успевших добраться друг до друга.
Белоголовый старик, появившийся из ниоткуда, вцепился в рукав Милнена и с мольбой потянул на себя.
— Спаси внучку, всеми богами заклинаю, спаси!
Девочка кричала из покосившегося сарая. Крыша у него уже пылала, и огонь начал перекидываться на стены.
Смерч, пройдя деревню насквозь, двинулся дальше. Злата едва устояла на ногах — он направлялся в сторону дома, к избе Ефмии.
— Злата! Злата, очнись, нужно помочь!
— Де-е-е... кха-кха... де-е-еда-а...
В голове застучали молоточки, от которых хотелось лечь навзничь и выть, катаясь по земле.
«Боги, что мне делать? Как поступить?!»
Решение нашлось само по себе, будто вынырнуло из сознания. Не успев как следует подумать, с чего начать, Злата перемахнула горящую скамью и принюхалась.
«Ряска и водоросли, ряска и во... Да, чую, рядом где-то! Ну-ка, вперёд и влево, за частоколом..?»
— Что слева находится, во-о-он за той избой? Ну, кто знает?!
Михвель сообразил быстрее брата и замахал руками.
— Болото есть, прям за деревней! Оно поросло почти, но...
— Пойдёт! Эй, вы! Все к болоту! Бегите к болоту, быстрее!
Взгляд зацепился за кучку невольников, столпившихся поодаль. По их лицам было видно, что хотят помочь, но не решаются.
— Вас что, как баранов гнать?! Помогите людям, выводите кого сможете, деревню не спасти уже! Да не бойтесь вы Ворона, он в таком дыму и не увидит!
Как по команде все собрались. Михвель повёл старика к болоту, безустанно оглядываясь на старшего брата. Невольники принялись хватать тех, кто ещё дышал, и потащили их за Михвелем, попутно топча тлеющую траву.
Милнен обогнул сарай, выискивая, как можно вытащить девочку, Злата побежала к нему. Вход уже завалило.
— Посмотри, сзади ещё вход, изнутри заперт! И щель есть у засова, но я не подлезу!
Злата сунула руку меж рассохшихся досок и, не обращая внимания на охвативший кисть жар, зашарила по стене.
Пальцы нащупали засов, но никак не могли сдвинуть его. Ногти заскребли по скобе.
«Давай, ну, давай же, чуть-чуть ещё, мне б только ухватить...».
На миг тело будто разорвалось на частицы. Злата ахнула — кончики пальцев сковало от боли так сильно, что она чувствовала пульсацию крови. Показалось, что ногти стали в разы длиннее и крепче, как у какого-нибудь хищного зверя, но размышлять было некогда.
Подцепив ненавистную скобу, Злата с силой рванула её вбок, оттолкнула палку и тут же распахнула дверь. Едкий дым заставил закашляться.
Милнен юркнул навстречу дыму, и спустя долю выскочил наружу с бездыханной девочкой на руках.
— Живая, только дух из неё огонь выбил. В болоте очухается.
Злата подтолкнула его и прикрыла рукавом нос.
— Вдоль не беги, лучше чуть сбоку — ветер в сторону леса дует, туда же и огонь гонит.
— А ты? Давай скорее, я за тобой! Укроемся вместе все в болоте!
Злата потёрла слезящиеся глаза, походя подметив, что пальцы и правда окрашены кровью, но ногти на них обычные — короткие, обломанные, — и снова закашлялась.
— Мне надо к своим, там бабушка Ефа, она одна не справится... Прощай, Милнен.
Не дожидаясь ответа, она развернулась и помчалась в сторону леса. Вслед ей раздался голос Милнена:
— Да направят тебя боги, Злата из леса!..
От гари и копоти горела грудь, от жара и страха тёк по позвоночнику пот. Злата мельком оглянулась — лукошка за спиной не было.
«Потеряла..? Да и пусть, нечисть её побери! Не до того сейчас...».
Она не бежала так быстро никогда в жизни. Ветки хлестали по лицу, норовя выбить глаза, горящие деревья преграждали путь.
«Только бы успеть... только бы успеть...».
Едва не сбив с ног девушку, мимо промчался горящий лось. Достигнув поваленного дерева, споткнулся об него, упал и затих. С обломанных рогов стекала сукровица, шипящая от огня.
Путь преградила целая семья векш — скукоженные холмики с обгорелыми хвостами лежали в обнимку, будто желая укрыться в лапах друг друга. Девушка перескочила их с закрытыми глазами. Боялась, что иначе остановится, сядет рядом и сдастся, отдав себя на волю богов.
От криков, стонов, воя и писка Злата чувствовала, как разрывается сердце. Особенно остро это ощущалось, когда на ум приходила сгорбленная фигура Ефмии.
«Дождись меня, балия, дождись. Я уже рядом».
Имей Злата крылья, как у владыки Феврана, она бы распахнула их и влетела во двор, но пришлось вбежать. Открывшийся вид заставил закричать во всё горло: изба Ефмии горела, но дальше пожар не зашёл, будто его кто-то сдерживал. Невидимая стена ограждала лес от стихии, и от того нетронутый пламенем участок казался ещё более жутким. Мир поделился надвое, являя собой извечное столкновение жизни и смерти, где последняя всегда брала своё.
Злата в один миг добралась до двери в избу и заколотила по ней кулаками.
— Ты там, Ефмия? Отвори! Отвори сейчас же!
Внутри избы раздался глухой голос и Злата стиснула зубы.
— Злата... вернулась..? Мало осталось, а столько не сказала тебе...
— Впусти, и скажешь что захочешь! Бабушка, отвори, ну отвори же...
Слёзы застилали глаза, мешали думать, но остановить их Злата никак не могла. Казалось, что горит не изба — горит сердце. И ниточка, соединяющая с Ефмией.
— Нельзя, милая, никак... Пока дышать могу — отвечу, но... кха-кха, мало... мало... Обо мне не... кха-кха... не беспоко... кха... о себе спроси...
Первым на ум пришёл вопрос, способный оттянуть неизбежное:
— Жить... дальше. Травы напели, что впереди... дорога. Кха-кха-кха... Дальняя, жгу...чая. На ней встретишь многих... Кто-то уже... появился... Иных ещё предстоит най...ти. Не все ока...жутся теми, кем посчитать... можешь... Об одном молю... не закрывай... сердце... Оно у тебя... больше... чем... от Зени до... Горнии...
— Почему? Кто мне встретится? Как избежать того? Как спасти тебя?
Послышался тихий смешок, следом — кашель.
— Непослуш...ная. И чего я... ждала..? Судьба всё на свои места... ставит. Я запрет нару...шила давно... Обратилась к силам, что... не угодны богам. Воззвала к тьме Фуртови...цы... Кха-кха... За то и пла... чу. Поверни кто время... вспять... Ничего бы не меня...ла. Что моя жизнь ради... чуда?
— Какого чуда? Что ты сотворила?
— Гла...вное тебе знать надо только... Я нашла тебя... Обряд совершила, чтоб из лап смерти выз...волить... Родилась ты... не человеком... кха-кха... Стала им по чьему-то... замыслу... Так живи же, как подобает... людям. Но не забывай свой... исток. Он явится тебе, когда время... придёт. А теперь... уходи... Уходи, не сдержу. Пока могу... останусь.
Злата поняла, что это значит: Ефмия до последнего оставалась хранительницей леса, и не могла позволить ему погибнуть. Но для спасения должна была сгинуть сама.
«Нет-нет-нет-нет-нет-нет... Нет! Не смей, балия, не вздумай! Не допущу!».
Сердце застучало быстрее обычного. По телу прошла дрожь, нарастая с каждой долей — такая же, как у горящего сарая, но крепче, злее.
Затрещали кости, заныло где-то внутри, и от боли перехватило дыхание. Кожа рвалась от каждого движения, лоб залило кровью. Сзади словно полоснули ножом и попытались вырвать внутренности через спину.
Злата выдохнула воздух так резко, что закружилась голова. Позволила проникнуть в глубины своего сознаний силам, ей неподвластным. Из глотки вырвалось довольное урчание, будто кто-то благодарил, что не стала мешать.
«Боги, кто меня пленить удумал..? Или, быть может, освобождает так..?».
Девушку выворачивало наизнанку. Нечто пережёвывало её, затем лепило обратно по крошке, по махонькому кусочку, наспех сшивало грубыми нитками. Но получалось не то, что было ранее.
Земля поменялась местом с небесами, а после вернулась обратно. От ощущения морока мутило, и деяние казалось сном. Сном, от которого не избавит ни одна мольба богам.
Злата распахнула глаза. Краски стали ярче, детали обрели чёткость. В ноздри ударила смесь невиданных ранее запахов. Ушкан, не угодивший в ловушку егерей, затаился за избой — Злата слышала, как он чешет задней лапой морду. Слышала, как мимо него скачет почти высохшая жаба, торопясь к спасительной влаге. Стоявший в лесу треск горящих деревьев оглушал, заставлял на четвереньках припадать к земле. Тело налилось силой. Такая же сила росла внутри, под сердцем, собираясь в горячий комок.
Она не поняла, ей ли принадлежала мысль, но заполонивший разум туман подтолкнул к делу, и уже через мгновение Злата налетела на дверь. Грохот и треск сопроводили удар, но дверь поддалась. Надломились опоры. Изба накренилась.
Ефмию Злата увидела сразу — помогло обострившееся зрение, — та полулежала у печи, подпирая плечом вьюшку.
Не прошло и доли, как Злата вцепилась в ворот платья и одним прыжком вынесла женщину из жаркого плена. Звук рвущейся ткани подстёгивал, гнал дальше. Вызволить — главное, чего жаждала душа, а чего случится далее — никому неведомо.
Оттащив подальше, чтобы дать возможность вдохнуть свежий воздух, Злата снова скорчилась от боли и утробно зарычала.
Медленно, капля за каплей, тело принимало прежний облик. Кости ссыхались, ломая суставы; от втянутых обратно в челюсти зубов носом пошла кровь. Зудела кожа, выталкивая из себя клочья шерсти, и казалось, что под ней копошится рой муравьёв. Огнём обожгло спину — и тут же нечто, подсобляющее при прыжках, испарилось.
Обратное оборачивание далось трудней — девушку ослепило от боли, и она рухнула, лишаясь на долю духа.
Сколько времени прошло — не ведала. Из недр бессознательности её вывел тихий и далёкий голос.
«Дарана... Да-ра-на...». — Ленивая мысль скользнула в разуме — такая мимолётная, что показалась чужой.
— Злата, приди в себя! Молю, очнись! Боги Горнии, свет ваш опаляет земную твердь и небеса вам данные, тьма окутывает Зень покрывалом!.. Да не ухватите край души её, отражённой в глади водной, и не призови Фуртовица в чертог...
Говорившая бессвязно зашептала. Злата почувствовала, как ей что-то проталкивают меж губ. По горлу полилась вязкая горячая жидкость, заключающая в оковы внутренности.
Злата содрогнулась от отвращения, закашлялась, выгнулась дугой... Желудок изверг из себя варево, вместе с ним выпуская и боль. Стало легче.
Злата лежала с закрытыми глазами, тяжело дыша и постанывая. Каждая косточка ныла, жилы скрипели, дёсны кровоточили. Сильно хотелось пить.
— Я умерла?.. На ту сторону перешла, в Фурто... как там её... Никак не запомню...
— Ты тут, Злата, тут. Со мной осталась. Ничего, скоро пройдёт, всё наладится...
Злата сразу и не поняла, что говорила до этого вслух. Открыла глаза, проморгалась — веки словно склеила смола, — и увидела заплаканную Дарану.
— Дарана... Дарана? Чего ты ту... Где Еф... мия?
— Она остановила смерч. Не дала пройти дальше. А ты... Ты обернулась и её вытащила.
Мысли ворочались вяло, как холодная жирная похлёбка в котелке.
— Что?.. Я... что сделала? Не пойму... Я вытащила? А куда... обернулась?
— Ты, Злата, но когда вернулась в другое тело. Стала собой истинной. Бабушка говорила про твою сущность, но не думала я, что такую...
Злата зажмурилась. Речь Дараны вызвала сумятицу в душе.
«Стала... истинной?.. Дурость. Путает, бестолковая...».
— Где Ефмия? Я ведь её... вытащила? Пусть сама объяснит, что такого... случилось.
Дарана всхлипнула раз, другой. Отвернулась, спешно утирая лицо, посмотрела куда-то вбок.
— Не может. И никогда больше не сможет... Бабушка умерла, Злата. Она умерла.
Злата проследила за взглядом Дараны, отказываясь верить словам, и почувствовала, как внутри холодеет. Ледяные пальцы коснулись затылка, сжали его до дрожи, с торопливым постукиванием пробежали по позвоночнику.
На тропке, свернувшись калачиком словно скинутое дитя, лежала Ефмия. Лицо у неё почти светилось — таким оно казалось спокойным, умиротворённым. Всё портили только глаза. Широко распахнутые. Пустые.