Рассвет новой истории
Тёмные, почти свинцовые тучи заволокли небо. Солнце, ещё недавно весело проглядывающее через облака, всего за минуту или две исчезло, словно поглощенное мифическим Фенриром. Первые крупные капли дождя упали на землю, прибивая дорожную пыль, а затем, постепенно наращивая силу, превратились в холодный осенний дождь.
Долговязый и худощавый парень по имени Семён — ещё сызмальства называющий себя Сёшкой — угрюмо глянул на небо и, утерев рукавом нос, толкнул стоящего рядом друга:
— Слыхал, Дбор, как небо гремит? Это сам Перун, кажись, смеётся. А знаешь, почему?
— Почему? — эхом откликнулся Дбор и, засунув руки в карманы широких штанов, прижался плечом к дереву. Закрученные клыки, присущие каждому добропорядочному орку, кем Дбор и являлся, чуть приподнимали верхнюю губу, от чего казалось, что орк постоянно кривится.
— Потому что ты, бычья башка, снова забыл положить сыру в мешок. Зато тряпок напихал, словно мы в портные подались.
Дбор сорвал травинку и, сунув её в рот, лукаво подмигнул Сёшке:
— Для тебя — тряпки, а для девок — ткань на новые юбки, а то и платья.
— А ты только о девках и думаешь, — огрызнулся Семён.
— Зря ругаешься. Я о нас думаю. Сыра б мы много не унесли, да и испортился б он на жаре. А ткань — и лёгкая, и прочная, и, что важнее, — дорогая! Мы на неё хоть каждый день сыр покупать сможем. Понял теперь?
— Да иди ты. Тоже мне, купец нашёлся.
Они помолчали, занятые своими мыслями. Дождь усилился, намереваясь перейти в грозу, способную затянуться на весь вечер, а то и ночь. Сёшка снова покосился на друга, но тишину нарушить не решался: и сам знал, что сейчас только гадостей наговорить сможет.
Также он знал, что злится совсем не на Дбора, а на своё будущее. Оно, как мираж, мелькает где-то впереди, но такое зыбкое и призрачное, что, казалось, только к нему приблизишься — растает без следа.
Но долго Сёшка не продержался. Скучно было молчать, особенно рядом с тем, кто когда-то был врагом.
— А ты вот, когда на войну шёл, о чём думал?
— Я-то? Что каждого из вас, человеков, на части разорву, и кости как черенки в землю повысаживаю.
Сёшка поперхнулся и, в изумлении посмотрев на друга, покачал головой:
— Ну ты даёшь! И меня бы разорвал?
— И тебя, — согласился Дбор. — А чего ты глаза вытаращил? Меня ж ещё с детства, как от титьки мамкиной отняли, учили, что люди — враги. И дворфов так учат, и кайтов, и гномов, и эльфов… Да всякого, кто с природой в согласии живёт. Как будто ты, Сёшка, иначе воспитывался! У вас же, небось, как раз наши народы бесовской проказой считаются?
— Правда твоя, — вздохнул Сёшка. — Дядька, когда я совсем малой был и под лавку заходил, не сгибаясь, пугал, мол, если буду капризам волю давать, то орки за своего меня примут: придут на крик и слёзы, да в лес заберут.
— То-то и оно. Чего теперь удивляться. Я за свой народ воевать шёл, ты — за свой. Только вот кто победил-то в итоге? Орки? Люди? С кого спрашивать, если в живых только мы с тобой вдвоём остались?
За ворот капнула вода, просачиваясь сквозь поредевшую под осень крону, и Сёшка, зябко передернув плечами, придвинулся ближе к стволу. Слова друга его рассердили, а потом опечалили.
Прав был Дбор. Хоть и орк — страшный, грубый, словно выточенный из замшелого камня, — а гляди какой мудрый. И добрый. Что ни говори — всё равно добрый. Ведь это он его, Сёшку…
— Так а чего ж ты меня спас? — оглядывая крупного, почти на три головы выше, орка, протянул парень. — Я ж враг тебе был. Противник.
Дбор ответил не сразу. Пожевав травинку, он выплюнул её и, наблюдая, как та, подхваченная ручейком дождевой воды, уплывает в темноту, потешно скосил глаза на Семёна:
— Испугался. Одно дело, когда враг твой рубит направо и налево, никого не жалея. Тут понятно: либо ты, либо тебя. И другое, когда видишь, как душа из тела вместе с кровью вытекает, а человек — последний оставшийся враг на поле — даже не пытается защищаться. Сидит просто и ждёт, когда уже всё закончится. И если его убить — окажешься единственным живым среди тел.
— Пожалел меня, значит? — прищурился Сёшка.
— Нет. Мы ж до ночи воевали. А я темноты боюсь. Не хотел один оставаться.
— Тьфу ты, — выдохнул Сёшка, посматривая на посмеивающегося орка, и хохотнул в ответ. — Врёшь ты всё. А я, знаешь, что сделаю, как только домой вернусь?
— Попрошу мамку целого порося мне выделить, и на костре его приготовлю. Раньше мясо-то не любил особо, а с тобой повёлся, и теперь знаю, как даже из белки жаркое сделать! Эх… Натру солью, обложу травами, и буду есть весь день, пока ремень не лопнет на штанах, а пряжка по лбу мне не даст.
— А я, — подхватил Дбор, мечтательно закатывая глаза, — дом построю, а потом брата младшего к себе заберу. Всю жизнь в пещере жил, на полу спал и сеном укрывался. А твои истории послушал — и тоже хочу жить, как… человек. Чтоб и окошко было слюдяное, и печка, и стол резной, деревянный, и самовар чтоб…
Они снова замолчали. Ветер гулял в поле, приминая траву, и громко завывал, исполняя свою печальную песню. Сверкнули, разрезая небо пополам, две молнии — одна следом за другой.
Семён стыдливо спрятал глаза. Ковыряя носком обуви землю, выпалил:
— Наврал я тебе. И про дом, и про мамку, и про порося… Вся родня моя ещё в начале войны погибла, когда наши же войска в атаку пошли. Никого тогда не пожалели. Один дом остался пустой. Я потому на войну пошёл, что помереть хотел. Самому-то боязно… на себя руки накладывать. Станешь упырём каким или того хуже — русалом, и живи потом в речке. А я глубину ой как не люблю, аж до дрожи. А тут, вроде б, и цель была, и оправдание… Ты прости, если что. Хотел признаться, да всё откладывал. Думал, дойдём когда до деревни — придумаю что-нибудь.
— Так и я наврал, — шумно выдохнул через широкие ноздри Дбор, и в унисон со словами заурчал его живот. — Нет у меня никакого брата: ни младшего, ни старшего. Не было никогда. У нас, орков, только по одному дети растут. Да и дома я строить не умею. Так что, найду пещеру какую, в ней и буду жить. Мне деваться некуда. Но мы ж с тобой про мечты говорили, а помечтать-то о чём угодно можно…
Сёшка просунул руку в горловину мешка, пошебуршал там и выудил небольшой кусок сыра.
— Возьми. Ты сыру положить забыл, а я — нет. Да бери, бери, вижу ж, что голодный!
Дбор широко улыбнулся и, приняв из рук друга сыр, целиком запихнул его в рот. А когда прожевал, с благодарностью глянул на Сёшку:
— Знаю. В двух часах ходьбы отсюда, как раз возле деревни моей.
— Дождь закончится — пойдём ткани продавать. И догадайся, что купим?
— Чего? — Стёшка по-детски раскрыл рот.
— А зажарим его тогда дома у брата твоего, давай?
— Как это? Я ж говорю, нет у меня брата…
Сёшка возмутился, шутливо пихая орка в бок:
Вдалеке, над кромкой густого хвойного леса, появилась небольшая полоса голубого неба, из которой выглянули робкие лучи солнца. Приближающийся закат, сам того не подозревая, становился рассветом для двух друзей: человека по имени Сёшка и орка Дбора. Рассветом новой истории, где мечты, какими бы несбыточными они не казались, с помощью друга могли воплотиться в жизнь. Точно могли.
Если бы в одинокое дерево, стоящее посреди поля, не попала молния.