ВСЕЛЕННАЯ РЕНЕССАНСА. ОСАДА ФАМАГУСТЫ

К 1570 году Венеция удерживала Кипр уже восемьдесят один год. Королеву Екатерину сменил венецианский правитель, который носил звание лейтенанта: ему и двум его советникам – эти трое, известные как ректоры, были кипрским эквивалентом синьории – фактически принадлежала вся гражданская власть. Кроме того, был еще местный Большой совет, в который входила вся аристократия острова в возрасте старше двадцати пяти лет, и вдобавок некоторое число тех постоянно проживающих венецианцев, которые там обосновались; из этих последних аристократы избирались в совет сразу, остальные – при условии, что они не являлись ремесленниками – могли купить себе места после пяти лет постоянного проживания. Но функции совета были в основном избирательными, и даже в этом случае его решения должны были получить подтверждение ректоров.

Тогда как гражданское правительство находилось в Никосии, военный штаб находился в Фамагусте. Там располагался постоянный гарнизон из пехоты и кавалерии и базировался флот, командовал ими венецианский капитан – хотя во время войны его мог заменить проведитор‑генерал, специально присланный из Венеции, чтобы принять на себя верховную власть. Фамагуста, в отличие от Никосии, была хорошо укреплена. Кроме того, исторически это был главный порт острова, хотя к 1570 году Сапина (современная Ларнака) опередила его по торговому грузообороту.

Все население Кипра составляло около 160 000 человек и все еще жило при анахроничном феодальном строе, который республика почти не пыталась изменить. Во главе стояла аристократия, частично венецианская, но по большей части состоявшая из потомков семей французских крестоносцев, как, например, бывший королевский род Лузиньянов. Большая часть земель принадлежала им, но поскольку действовало право первородства, то постоянно росло число не имеющих собственности младших сыновей, которые часто создавали трудности правительству. Внизу общественной лестницы были крестьяне, многие из которых все еще были фактически крепостными и были обязаны служить своим хозяевам два дня в неделю. Для них, несмотря на исключительную плодородность острова, жизнь была борьбой за существование, и притеснения были ее неотъемлемой частью. Между этими двумя классами находились купечество и городская буржуазия – левантийская смесь греков, венецианцев, армян, сирийцев, коптов и евреев.

В общем, Кипром было нелегко управлять; и надо признать, что венецианцы – чье собственное управление было чудом и предметом зависти цивилизованного мира – могли бы править островом намного лучше, чем они это делали. Возможно, очень строгие требования, предъявляемые к ним дома, усилили искушение набить свой карман, как только они оказались на безопасном расстоянии от республики. Кроме того, вероятно, на них повлияла всеобщая атмосфера продажности, которая, как нам известно, царила на острове задолго до того, как он перешел под власть Венеции. Что несомненно, так это то, что ко времени, когда турки высадились на Кипр летом 1570 года, Венеция приобрела мрачную репутацию дурного управления и коррумпированности и совсем утратила популярность среди своих кипрских подданных. Даже богатые аристократы, как бы сильно они ни угнетали собственных крестьян, протестовали против способов, с помощью которых, как они видели, республика обогащалась за счет острова, а ее официальные представители, хотя и менее открыто, делали то же самое. Кроме того, аристократов возмущало отсутствие у них какой‑либо реальной власти. Другие слои населения, попроще, ощущали то же самое. Многие действительно верили, что любая смена правления будет только к лучшему – мнение, которое было не лишено смысла, когда наступил момент кризиса.

Совместная экспедиция на помощь Кипру была явной неудачей; и кроме того, даже если бы она благополучно достигла места назначения, высадила солдат и точно выполнила бы все инструкции, едва ли это спасло бы остров. Крупная победа на море, возможно, могла бы оказаться на какое‑то время эффективной, задержав неизбежное на год или два; но так как турецкий флот, который бросил якоря 3 июля в Ларнаке, насчитывал не менее 350 кораблей – более чем вдвое превосходя расчеты Колонны, – такая победа была бы, мягко говоря, маловероятной. Правда заключается в том, что с того момента, как Селим II решил присоединить остров к своей империи, Кипр был обречен.

Он был обречен по той же главной причине, по которой пять лет назад устояла Мальта: неизбежное обстоятельство, что сила любой армии на месте изменяется обратно пропорционально протяженности ее линий коммуникации и снабжения. Так как у Кипра не было ни средств, ни возможности, ни, по всей вероятности, желания защищаться самостоятельно, то защитить его могла только Венеция, откуда должны были бы поступать все военные ресурсы – оружие, боеприпасы и большая часть солдат и лошадей. Но Венеция находилась более чем в 1500 милях от Кипра, на другой стороне Средиземного моря, на большей части которого господствовали турки. С другой стороны, порты южного побережья Анатолии находились всего в пяти милях от острова, то есть турки могли рассчитывать на почти неограниченные поставки людских ресурсов и боеприпасов.

Их успех представлялся еще более вероятным, так как укрепления Кипра, за исключением Фамагусты, были совершенно небоеспособны. Правда, Никосия могла похвастаться девятимильным кольцом средневековых стен; но эти стены окружали территорию значительно большую, чем сам город, и требовали огромных сил для защиты. Кроме того, они были слишком тонкими – осадная техника XVI века очень сильно отличалась от техники XIV века – и, несмотря на лихорадочные усилия венецианских инженеров в последний момент усилить древние укрепления, вряд ли они смогли бы устоять против тяжелой артиллерии, которая в течение долгого времени была отличительной чертой турок. Кирения некогда была превосходной крепостью, но с тех пор она давно превратилась в развалины; и хотя там тоже недавно была проведена работа по восстановлению и усилению оставшихся стен, вряд ли она продержалась бы долго. Укрепления всех остальных кипрских городов либо были незначительными, либо их не было вовсе; прежде всего было понятно, что только Никосия и Фамагуста могли оказать более‑менее продолжительное сопротивление. Людей тоже не хватало. Сложно дать точную оценку их количества, но вряд ли в Никосии было больше 20 000 солдат, включая около пяти сотен кавалерии, когда началась осада, и из них едва ли больше половины были полностью боеспособны. Фра Анжело Калепио, который находился в городе все время осады, говорит, что на складах было 1040 аркебуз, но они не были должным образом розданы, и людей не научили толком ими пользоваться, в результате многие солдаты не смогли из них стрелять, без того чтобы не поджечь себе бороды.

За это и многие другие недостатки в обороне столицы главная вина должна быть возложена на лейтенанта, Николо Дандоло. Нерешительный, робкий, всегда колеблющийся между приступами почти истерической активности и периодами апатичной бездеятельности, он явно не подходил для высшего командования – которое не было бы поручено ему, если бы Себастьяно Веньер, назначенный проведитор‑генералом, который плыл с экспедицией Джироламо Дзане, смог добраться до острова. На протяжении последующих тягостных месяцев Дандоло показал себя постоянной обузой, его недальновидность и излишняя осторожность подчас давали почву для подозрений – как оказалось, беспочвенных, – что он подкуплен врагом. К счастью, в Фамагусте командиры были лучшие: генерал из Перуджи Асторре Бальони, которого прислали из Венеции в апреле в качестве главнокомандующего, и капитан Маркантонио Брагадино, чья ужасная гибель во время окончания осады снискала ему постоянную нишу в венецианском зале Славы, а его победителю – долгое бесчестье.

Турецкий флот показался у берегов Кипра 1 июля. Султан Селим – память об унижении его отца на Мальте была все еще свежа в его памяти – не пожалел усилий, чтобы как следует подготовиться, и поручил это двум своим самым способным и наиболее опытным командирам: Лапа Мустафа‑паша возглавил сухопутные войска, а Пиале‑паша – хорват, который вместе с Драгутом разгромил испанский флот под командой Джан Андреа Дориа десять лет назад – возглавил флот. Турки стремительно напали на Лимассол, которому нанесли значительный ущерб, разграбили город и соседний монастырь, и прежде, чем эта атака была отражена, продолжили движение вдоль южного побережья к Ларнаке. Там благодаря робости Дандоло Мустафа сумел беспрепятственно высадить все свои силы, и, пока ожидал подкреплений с материка, обустроил своих людей. Затем из Ларнаки он послал в Никосию слепого греческого монаха с обычным ультиматумом: так как Венеция не может успешно сопротивляться его отлично снаряженной армии из 200 000 человек, то пусть теперь же отдаст остров мирно, таким образом сохранив дружбу и благосклонность султана. Если она откажется, тем хуже для нее. На это послание ректоры в Никосии ничего не ответили; однако они послали срочное письмо в Фамагусту с просьбой о возвращении Бальони с подкреплением. Им отказали на основании того, что угроза Никосии может оказаться хитростью врага: все еще ожидалось, что главный удар турки направят на Фамагусту.

Но Мустафа не обманывал. Когда 22 июля к нему прибыло подкрепление, он тем же вечером двинулся к Никосии; и два дня спустя его огромная армия встала лагерем за стенами города. И на этот раз случай снова был упущен: итальянский командир пехоты умолял о разрешении предпринять немедленную атаку, пока враг еще не отдохнул после перехода в тридцать миль по жаре, свойственной кипрскому лету, и их артиллерия и тяжелая кавалерия еще не готовы. И снова Дандоло и его коллеги‑ректоры отказались рисковать, и туркам позволили спокойно окопаться.

Так началась осада. Турецкая армия, хотя, возможно, и не столь многочисленная, как заявлял ее командующий, наверняка насчитывала не меньше 100 000 человек; у нее было огромное количество пушек и легкой артиллерии, и, в отличие от жалких выстрелов защитников на стенах, их применяли с неумолимой точностью и со знанием дела. Тем временем Дандоло, напуганный нехваткой пороха, ограничил его использование до того, что даже тем из его солдат, которые имели огнестрельное оружие и умели им пользоваться, запретили стрелять по любой группе турок числом меньше десяти. Однако каким бы малодушным ни был лейтенант, вокруг него были и другие люди, не утратившие мужества. Каким‑то чудом город продержался до конца жаркого августа; и только 9 сентября, после того как люди Мустафы с самым неистовым шумом и ликованием, на какие только были способны, приветствовали еще одно пополнение в 20 000 человек, только что прибывшее с материка, защитники в конце концов уступили пятнадцати мощным приступам. Таким образом, после сорока пяти дней осады Никосия пала. Даже когда победоносные турки заполонили город, сопротивление продолжалось, последняя стычка произошла на главной площади, перед дворцом лейтенанта. Дандоло, который укрылся внутри несколько часов назад, в то время как его люди еще сражались на крепостных стенах, теперь появился, облаченный в малиновые бархатные одежды, надеясь получить привилегированное обращение согласно своему званию. Едва он достиг подножия лестницы, как турецкий офицер отрубил ему голову.

Поскольку осажденный город защищался до последнего, то для командира победителей было в порядке вещей дать своим людям три дня на его разграбление. Последовали обычные зверства, обычные резня, четвертование и сажание на кол, обычное осквернение церквей и изнасилования молодых людей обоих полов; необычным был только полный разгул мародерства. Никосия была богатым городом, где было в изобилии сокровищ, церковных и светских, западных и византийских. Потребовалась целая неделя, чтобы все золото и серебро, драгоценные камни и эмалированные раки, украшенные драгоценностями ризы, бархат и парча были погружены на повозки и увезены из города – самая богатая добыча, доставшаяся туркам со времени захвата самого Константинополя более ста лет назад.

Так как он и его армия возвращались на побережье, Мустафа оставил гарнизон из 4000 янычар, чтобы вновь укрепить город. Он все еще ждал, что венецианцы придут на помощь; если бы они пришли, то вполне могли бы попытаться отбить Никосию. Однако тем временем сам он не собирался отказываться от наступления. Уже 11 сентября, два дня спустя после падения Никосии, он послал гонца к командирам Фамагусты с призывом сдаться и с головой Николо Дандоло в чаше, в качестве дополнительного стимула. Настанет и их черед.

Хотя Мустафа‑паша едва ли ожидал, что его ультиматум произведет желаемое воздействие и что Фамагуста сдастся без боя, тем не менее он должен был проклинать ее командиров за их упрямство. Даже Никосия причинила ему больше трудностей, чем он рассчитывал; но Фамагуста обещала стать действительно серьезным испытанием. Старые укрепления были снесены в конце предыдущего столетия и заменены совершенно новыми крепостными стенами, в которых соединились все последние достижения военной архитектуры; и сейчас город был, судя по всему, неприступным, насколько это возможно. Правда, за этими грозными стенами было мало защитников: около 8000 человек, по сравнению с турецкой армией, которая вместе с новыми отрядами, прибывающими каждые несколько недель с материка, возможно, к настоящему времени насчитывала немногим меньше тех 200 000 человек, которыми Мустафа похвалялся перед Дандоло. С другой стороны, у защитников были Брагадино и Бальони, два превосходных командира, которых они уже уважали и которых полюбили еще больше во время последовавших суровых испытаний.

Армия и флот, нагруженные награбленными в Никосии сокровищами, прибыли к Фамагусте одновременно 17 сентября, и осада сразу же началась. Благодаря отваге и предприимчивости уже упомянутых двух командиров боевые действия были гораздо более активными, чем в Никосии. Защитники делали частые вылазки за стены и даже иногда устраивали сражение прямо в турецком лагере.

Издательский текст http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=9638455

«История Венецианской республики»: ACT: ACT МОСКВА; М.; 2009

ISBN 978‑5‑17‑057153‑6, 978‑5‑403‑01453‑3, 978‑5‑17‑059469‑6, 978‑5‑403‑01455‑7