ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ СИЦИЛИИ. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ

Окончательное возвращение в Неаполь позволило королю наконец‑то озаботиться собственным титулом. Он именовался одновременно Фердинандом III Сицилийским и Фердинандом IV Неаполитанским, что смущало умы и сбивало подданных с толку. 8 декабря 1816 года он официально принял титул Фердинанда I, короля Обеих Сицилий. Как мы уже видели, не было ничего принципиально нового в этой концепции, которая возникла в свое время благодаря упорству Карла Анжуйского, который продолжал претендовать на титул короля Сицилии даже после того, как остров отошел короне Арагона после Сицилийской вечерни. Кроме того, Венский конгресс постановил, что королевство Обеих Сицилий в дальнейшем должно действовать как единое государственное образование.

На самой Сицилии это постановление встретили не то чтобы радостно – ведь из него вытекали отмена, после всего четырех лет действия, сицилийской конституции и теоретической независимости острова; а в будущем данное решение сулило (далеко не впервые в истории) превращение Сицилии в провинцию Неаполя. С финансовой точки зрения отъезд двора из Палермо тоже нанес острову тяжелый удар. Торговля расширялась в значительной степени, количество иностранных предпринимателей (львиную долю среди них составляли британцы) неуклонно росло, но теперь многие из них поспешили перебраться на материк. Британское коммерческое влияние ныне ощущалось в основном лишь в двух ключевых отраслях – виноторговле (в западной Сицилии, вокруг города Марсала) и добыче серы, которая становилась все важнее по мере развития промышленной революции.

В конце апреля 1819 года император и императрица Австрии прибыли в Неаполь с официальным визитом. Францу I исполнился пятьдесят один год. Его вторая жена Мария‑Тереза, старшая дочь Фердинанда и Марии‑Каролины, умерла в 1807 году, принеся мужу двенадцать детей; теперь Франца сопровождала четвертая жена, дочь короля Баварского (они были женаты всего два с половиной года). При них, как всегда, был министр иностранных дел Австрии князь Меттерних. Фердинанд вместе со своим сыном Леопольдом, ныне принцем Салернским, который несколько опрометчиво женился на собственной племяннице и внучке императора Марии‑Клементине, встретил гостей в порту Гаэта; бывший наследный принц и его жена, ставшие герцогом и герцогиней Калабрийскими, ожидали во дворце. В честь гостей устроили экстравагантные празднества – среди прочих особняком стоит колоссальный пир на тысячу с лишним персон в Каподимонте; словом, поговаривали, что король своей расточительностью превзошел даже Мюратов. Другие памятные события включали в себя полет на воздушном шаре четырнадцатилетней девочки мадемуазель Сесилии (не очень‑то удачный: ее позднее привезли обратно с расстояния в несколько миль, едва не задохнувшуюся от дыма горелки; а вот итог прыжка с парашютом, о котором сэр Гарольд Актон записал, что «за борт спустили некое неопознаваемое четвероногое», остался, к сожалению, без внимания очевидцев).

Именно сейчас в нашей истории возникает замечательный персонаж, могучий калабрийский генерал по имени Гульельмо Пепе. Родившийся в 1783 году, Пепе сначала воевал против Sanfedisti кардинала Руффо, был схвачен и изгнан во Францию, где присоединился к армии Наполеона, а в дальнейшем выказал себя убежденным бонапартистом, сражался за Жозефа Бонапарта и Иоахима Мюрата и командовал неаполитанской бригадой в ходе войны в Испании. Он мужественно дрался под знаменем Мюрата при Толентино и весьма неохотно согласился с договором в Казаланце, по условиям которого за ним сохранялся выслуженный армейский чин. Всю свою жизнь он сражался против Бурбонов, и было слишком поздно менять верность. Поэтом он, ведя ожесточенное преследование разбойников в Капитанате, одновременно пытался сплотить неорганизованную массу из недовольных итальянцев в союз carbonari, то есть «углежогов», и сколотить из карбонариев национальное ополчение.

Карбонарии были организованы (насколько тут вообще можно рассуждать об организованности) по принципу масонского общества, делились на мелкие тайные ячейки, разбросанные по всему полуострову. Даже цели ячеек могли сильно различаться: одни поддерживали республиканцев, другие предпочитали конституционную монархию; впрочем, их объединяла ненависть к абсолютизму, Бурбонам, австрийцам и папству. Все (или почти все) они грезили независимой, либеральной и объединенной Италией. В 1814 году они отстаивали сицилийскую конституцию и были за свое усердие объявлены вне закона папой; в 1817 году их стараниями начались мятежи и бунты в Папской области. По воспоминаниям Пепе (которые не кажутся абсолютно достоверными), он планировал воспользоваться военным парадом в честь императора в Авеллино, где предполагалось задействовать свыше 5000 человек, чтобы захватить императорскую и королевскую семьи и потребовать за них выкуп. Результат подобного выступления, удайся эта затея, сложно себе представить; к счастью, императора и короля предупредили в последний момент – не о заговоре, а просто о том, что дорога в Авеллино находился в отвратительном состоянии и вполне может оказаться непроезжей. Потому монархи отказались от идеи побывать на параде и вернулись в Неаполь.

Некоторое время ряды карбонариев быстро пополнялись; если верить Пепе, их насчитывалось более четверти миллиона в одной только Италии, и можно не сомневаться, что Сицилия, с ее долгой историей подпольной деятельности и бандитизма, сполна внесла свою лепту. Общее ощущение разочарования после Наполеоновских войн усугублялось «скукой повседневности» в тех же войсках – полезных занятий не осталось, продвижение по службе опять сделалось медленным. Неудивительно, что столь многие военные устремились в ложи карбонариев. Вдобавок движение постепенно, если можно так выразиться, сфокусировалось, его цели стали яснее; первой из этих целей была задача убедить короля дать стране конституцию. В текущей ситуации это виделось трудновыполнимым; британский посол сэр Уильям Экурт докладывал, что «Неаполь медленно и исподволь движется к обретению силы и значимости, какими никогда прежде не обладал»; один из военачальников Фердинанда, генерал Пьетро Коллета, служивший при Мюрате, но, как и Пепе, получивший разрешение сохранить свое звание, был еще откровеннее:

Правители доброжелательны, финансы в порядке, ведутся общественные работы и процветает благотворительность, государство стабильно и счастливо, будущее кажется совершенно безоблачным; Неаполь принадлежит к числу наилучшим образом управляемых королевств Европы и сумел уберечь и осуществить на практике большую часть тех новых идей, ради которых было пролито столько крови.

Можно было бы сказать, что оба наших источника страдали предубеждением; но то же самое было верно в отношении большинства карбонариев. Неаполь, тут нет сомнений, отнюдь не мнился воплощенным земным раем, но он обладал одним существенным преимуществом перед прочими абсолютными монархиями – местный король пользовался любовью народа. Как отмечал будущий начальник полиции, заговорщики, вероятно, ограничились бы отдельными выступлениями и развешиванием подстрекательских плакатов, – но вмешалась Испания, которая воодушевила их на продолжение борьбы.

Был он сыном короля Карла IV или любовника своей матери Мануэля де Годоя, король Фернандо VII Испанский оказался настоящим бедствием на троне. Наполеон заставил его отречься от престола вместе с отцом в мае 1808 года, но в декабре 1813‑го – когда император еще ощущал последствия поражения под Лейпцигом двухмесячной давности – Фернандо подписал Валансенский договор, позволивший ему вернуться в Испанию. Он почти мгновенно отменил конституцию и стал править страной посредством малочисленной камарильи фаворитов, причем менял министров каждые несколько месяцев. Германский государственный деятель Фридрих фон Генц писал в 1814 году, что «король лично врывается в дома своих премьер‑министров, арестовывает их и передает в руки врагов». Шесть недель спустя фон Генц записал: «Король настолько унизил себя, что превратился в обыкновенного полицейского агента и главного тюремного надзирателя своей страны».

К 1820 году страна решила, что с нее достаточно. 1 января взбунтовалась армия, во главе бунта стоял военачальник Рафаэль дель Риего. Начавшись в Галиции, мятеж быстро распространился по всей Испании. 7 марта войска окружили королевский дворец в Мадриде, 10 марта Фернандо капитулировал. Мятежникам следовало бы избавиться от него прямо там и тогда, но они – видимо, в приступе безумия – захотели дать королю еще один шанс. В итоге он оставался у власти до 1833 года и на нем лежит ответственность за трехлетнюю деспотию террора, ужаснувшую подданных. Среди жертв террора был и дель Риего, которого повесили на Пласа‑де‑ла‑Себада. Последние десять лет правления короля известны как «Зловещее десятилетие»; была введена суровая цензура, университет реорганизовали фактически по средневековым образцам, всякая оппозиция подавлялась, а реакционный абсолютизм торжествовал.

Иными словами, мятеж не увенчался успехом. Зато он вдохновил итальянских карбонариев. Даже в этих условиях они не торопились; лишь 1 июля крохотное восстание (в нем участвовало чуть больше ста человек) вспыхнуло в Авеллино. Новости достигли Неаполя одновременно с возвращением герцога Калабрийского и его жены из Палермо, где герцог добросовестно и с полного одобрения островитян исполнял обязанности вице‑короля с 1815 года. Король, всегда радовавшийся в окружении своих детей, не сильно обеспокоился, однако возразил – к счастью, как выяснилось, – когда его министры предложили отправить генерала Пепе «уладить проблемы». Пепе оставался в Неаполе вплоть до 5 июля, когда он покинул город во главе полуроты пехоты и семидесяти драгун; по прибытии в Авеллино он немедленно принял на себя командование повстанческими силами. Затем издал прокламацию, гласившую, что он и его люди не сложат оружия, пока король не подпишет конституцию. Поскольку на тот момент всякая конституция отсутствовала, испанскую выбрали произвольно в качестве образца; то обстоятельство, что никто из карбонариев на самом деле ее не читал, не вызвал, похоже, серьезных затруднений.

В ночь отъезда Пепе отряд карбонариев прибыл в полночь к королевскому дворцу и потребовал встречи с королем. После долгих переговоров они довольствовались беседой с секретарем, герцогом Асколи, который заверил, что его величество уже решил даровать стране конституцию. Но карбонарии предупредили, что у монарха в распоряжении всего два часа. Поскольку был час ночи, данное условие выглядело несколько неразумным; так или иначе, рано утром король опубликовал указ, суть которого сводилась к тому, что государь согласен на конституционное правительство, а подробности нового государственного устройства будут обнародованы в течение недели. Увы, это было чересчур долго. Мятежники требовали конституцию «как у испанцев и прямо сейчас». Поэтому появился следующий указ; король подписал документ о формировании нового правительства. В кабинет вошли и некоторые из тех, кто служил Мюрату.

По замечанию австрийского посланника, князя Яблоновского, революцию можно было ожидать скорее на Луне, чем в Неаполе; как писал Экурт, «королевство в высочайшей степени процветающее и счастливое под мягким управлением, отнюдь не угнетенное бременем налогообложения, в мгновение ока рухнуло перед горсткой повстанцев, которую разогнала бы половина батальона крепких солдат». Он прибавлял: «Едва ли две недели минуло с той поры, когда меня заверяли, король и генерал Наджент, что на армию можно положиться, от генерала до последнего солдата».

Следующий шаг предпринял уже Пепе, который заявил, что торжественно въедет в Неаполь 8 июля. На самом деле он задержался на сутки и прибыл в город 9‑го, приведя с собою около 14 000 человек – первыми шли регулярные войска, затем карбонарии. Английский очевидец Ричард Кеппел Крейвен наблюдал происходившее в Неаполе воочию и оставил подробное описание:

Зрелище, представленное радениями провинциального ополчения, было поистине уникальным до невероятности; все они были чрезвычайно грозно вооружены, но их оружие различалось в той же степени, как и одеяния: лишь немногие выступали в военных мундирах, большая же часть облачилась в различные костюмы, соответствующие привычкам мест проживания, зато, вне сомнения, весьма и весьма воинственные. Следует признать, что патронташи, сандалии на ногах, ножи с широким лезвием, короткие мушкеты и серые островерхие шляпы, столь причудливо и своевольно преображенные художниками в наряд типичного разбойника, здесь как будто олицетворяли все идеи и мысли, имеющиеся у жителей Севера относительно подобных персонажей; а загорелые лица, густые темные волосы и усы вносили немалый вклад в придание дополнительного сходства реальных людей с героями картин…

Почти все эти люди отсутствовали дома девять дней, на протяжении которых они ни разу не спали в кровати или даже под крышей, но все они, казалось, пребывали в отменном расположении духа и в прекрасном настроении и явно полагали, что судьба достойно вознаградила их все трудности, какие им довелось испытать, и успех к ним все‑таки пришел.

Король между тем (как было у него заведено в минуты кризиса) удалился в постель, хотя даже это не избавило его от визита генерала Пепе, причем визит, насколько можно судить, сопровождался громогласными обвинениями с обеих сторон. Но 13 июля король принял вертикальное положение и в королевской часовне принял конституционную присягу.

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=7391525

«История Сицилии / Джон Норвич ; [пер. с англ. В. Желнинова].»: АСТ; Москва; 2018

ISBN 978‑5‑17‑099444‑1, 978‑5‑17‑099443‑4