ВСЕЛЕННАЯ "БЕЛОЙ ГВАРДИИ". УСТУПИТЕ УКРАИНЦАМ!

В 1917 году из русских политических сил только большевики поддерживали Раду и все украинское национальное движение. Ленин однозначно одобрял и I универсал, и созыв Второго войскового съезда (в пику Керенскому), и автономию Украины. «Уступите украинцам – это говорит разум, ибо иначе будет хуже, силой украинцев не удержишь, а только озлобишь. Уступите украинцам – вы откроете тогда дорогу к доверию между обеими нациями, к братскому союзу их как равных!» – призывал Ленин со свойственной ему настойчивостью и какой‑то яростью, что чувствуется даже спустя сто лет. Право наций на самоопределение было важнейшим лозунгом большевиков, краеугольным камнем их программы решения национального вопроса.

И Ленин не упускал случая напомнить, что к украинскому народу этот лозунг относится в первую очередь: «Ни один демократ, не говоря уже о социалисте, не решится отрицать полнейшей законности украинских требований. Ни один демократ не может также отрицать права Украины на свободное отделение от России: именно безоговорочное признание этого права одно лишь и дает возможность агитировать за вольный союз украинцев и великороссов, за добровольное соединение в одно государство двух народов».

В преимущественно русском Екатеринославе все партии были против I универсала Рады, обвиняли украинцев в шовинизме и сепаратизме. И только большевистская газета «Звезда» писала, будто большевики «по‑братски протягивают руку украинскому народу». В Киеве на первомайской демонстрации 1917‑го большевики обменялись приветствиями с огромной колонной сторонников Центральной рады, красные и «жовто‑блакитные» казались стороннему наблюдателю верными союзниками. Но союз был временным, а трогательное единство – мнимым.

Вопреки воле Ленина и Сталина, который уже считался в партии признанным специалистом по национальному вопросу, русские большевики на Украине относились к украинскому движению осторожно, даже враждебно.

В 1917‑м большевики на Украине были представлены двумя группировками – киевской и юго‑восточной. Вторая потенциально была сильнее, их социальной базой были русские рабочие Екатеринослава, Луганска, Юзовки, Макеевки и Харькова: металлурги, паровозостроители, шахтеры.

Правда, еще летом 1917‑го эти рабочие поддерживали русских меньшевиков и эсеров, покупали их газеты, ходили на эсеровские и меньшевистские митинги. На платные (!) лекции меньшевистских ораторов Феликса Кона, Якова Рубинштейна, Сеита Сана (Сеита Девдариани) собирались многие сотни, если не тысячи слушателей (если собиралось человек 300–400, то считалось, что народа немного). Слушатели платили меньшевикам от 50 копеек до 5 рублей. Большевики брали за свои лекции меньше – от 10 до 25 копеек.

Только осенью 1917‑го большевики в Харькове, Донбассе и Екатеринославе перехватили инициативу. Этому помогли как общероссийские успехи партии Ленина и Троцкого, так и энергия и талант вождя местных большевиков товарища Артёма. Те заводы, что с «американской», по словам Исаака Мазепы, скоростью выросли за предвоенные десятилетия, стали бастионами русского, но не украинского большевизма. Лидеры большевиков Донбасса и Екатеринославщины: Федор Андреевич Сергеев (товарищ Артём), Климент Ефремович Ворошилов, Эммануил Ионович Квиринг, Валерий Иванович Межлаук, Серафима Ильинична Гопнер – к этническим украинцам явно не относились и украинскому движению не симпатизировали. Их сторонники нередко смотрели на украинцев как на врагов. Уже в марте 1918‑го нарком внутренних дел Луганского совнаркома Александр Червяков арестует делегатов II Всеукраинского съезда советов, «разговаривавших на украинском языке».

Киев был не столько промышленным, сколько торговым, финансовым, культурным центром, поэтому и потенциальных сторонников у большевиков там было меньше. Советские историки будут много писать о пролетарской революции в Киеве, но сами же признают: промышленные рабочие составляли только 6 % населения Киева. Даже знаменитый киевский завод «Арсенал» насчитывал лишь 700–800 рабочих, и далеко не все они поддерживали большевиков. Успех киевских большевиков был не в массовой поддержке, а в хорошей организации тех немногих сил, что были в их распоряжении. Поэтому две‑три тысячи вооруженных красногвардейцев сыграют выдающуюся роль в борьбе за власть в полумиллионном городе.

Рабочие военного завода «Арсенал», обмундировочных мастерских и киевские железнодорожники дали большевикам немало сторонников, а со временем и бойцов. Большевики здесь, как и на юго‑востоке, были русскими, евреями, немцами. Немногочисленные украинцы затерялись в их среде. Владимир Затонский, как раз один из этих немногих украинских большевиков, вспоминал: «…ночью, возвращаясь с какого‑то собрания, надумал зайти в комитет (партии большевиков. – С.Б.) узнать, нет ли каких новостей. По дороге встретил комитетчиков с Пятаковым во главе. Вот, говорят, кстати, ты по‑украински говоришь. Пошли!

Спрашиваю:

– В чем дело?..

Говорят:

– Пойдем в Центральную раду. От имени украинских с[оциал]‑д[емократов] приходили в комитет Касьяненко Евгений и Немирович и предлагали согласиться с Центральной радой». В 1917‑м знание украинского среди киевских большевиков – сравнительно редкое свойство.

В то время, когда «Правда» публиковала одну за другой «проукраинские» статьи Ленина, лидер киевских большевиков Георгий Пятаков на заседании местного комитета РСДРП(б) говорил прямо противоположное: «Вообще поддерживать украинцев нам не приходится, так как пролетариату это движение не выгодно. <…> В этом движении можно усмотреть и борьбу национальной буржуазии против элементов социальной революции; она старается национальными узами связать революционное движение и повернуть вспять колесо истории. Это – движение против социальной революции».

Будущий лидер киевских большевиков родился в местечке Городище, где украинские купцы Кондрат Яхненко и Платон Симиренко построили большой сахарный завод. Этим предприятием восхищался еще Тарас Шевченко. В его время богатый, успешный бизнесмен‑украинец был редкостью. Отец Георгия (Юрия) Пятакова Леонид Тимофеевич Пятаков был преуспевающим инженером, затем – директором Мариинского свеклосахарного и рафинадного завода и совладельцем фирмы «Мусатов, Пятаков, Сиротин и К».

«Сахарозаводчик» до революции звучало примерно так же, как «нефтепромышленник» в наши дни. Еще в XVIII веке немцы открыли способ получать сахар из свекловицы. А в XIX‑м в России появились первые сахарорафинадные заводы. К началу века XX‑го это был быстро развивавшийся и чрезвычайно доходный бизнес, и землевладельцы всё расширяли посевы сахарной свеклы, которая давала прибыль больше, чем товарная пшеница.

«Я впервые в моей жизни живу так близко, бок о бок с людьми, тратящими на себя в год десятки, может быть, даже сотни тысяч, с людьми, почти не знающими, что значит “не мочь” чего‑нибудь», – говорит герой Куприна. «Черт возьми, я еще никогда не ездил с таким шиком! Четверня цугом породистых, прекрасных лошадей, резиновые шины, коляска, серебряные бляшки на сбруе, а на козлах – здоровенный детина, одетый не то казачком, не то грумом… <…> Навстречу нам то и дело попадались длинные вереницы возов, нагруженных доверху холщовыми мешками с сахаром. <…> С Ольховатского завода вывозится ежегодно около ста тысяч пудов сахара». Между прочим, Мариинский завод производил сахара в четыре раза больше.

Киевская губерния по количеству сахарных заводов была первой в России. Второй – Харьковская, третьей – Подольская. В Киеве самые роскошные наряды носили не аристократки, а жены, дочери и содержанки сахарозаводчиков: «Они тысячи бросали на последние моды, они и их жены… Моя семипудовая кузина, ожидая примерки нового платья в приемной у знаменитого портного Швейцера, целовала образок Николая‑угодника: “Сделай так, чтобы хорошо сидело”», – рассказывала Анна Ахматова Лидии Чуковской.

Именно на сахаре разбогатела знаменитая семья Терещенко. Михаил Иванович Терещенко, известный банкир, землевладелец, политик и меценат, деловой партнер Эдуарда Ротшильда, оставался одним из крупнейших сахарозаводчиков. Михаил Иванович купил индийский голубой алмаз, названный в его честь алмазом Терещенко (Tereshchenko diamond). Это был второй по величине голубой алмаз в мире (сейчас он четвертый).

Киевский дворец Терещенко располагался на Терещенковской улице, его украшали картины Врубеля, Репина, Верещагина. На рейде Саутгемптона стояла его 127‑метровая паровая яхта «Iolanda», тогда крупнейшая частная паровая яхта в мире.

Пятаковы не были так богаты, как Терещенко, но и «простым» сахарозаводчикам денег хватало на очень сладкую жизнь. Однако братья Пятаковы нашли для отцовского капитала совсем другое применение. Двое из пятерых сыновей сахарозаводчика Пятакова стали революционерами.

Брат Леонид был инженером и до поры до времени работал по специальности. Георгий, хотя и поступил на экономическое отделение юридического факультета Петербургского университета, вскоре стал профессиональным революционером. С третьего курса его отчислили. Сначала Георгий пристал к анархистам, а позднее перешел к большевикам. На его идейную эволюцию повлияла личная жизнь. Вернувшись в Киев, он познакомился с революционеркой Евгенией Бош. Евгения, дочь богатого немца‑колониста Готлиба Майша (Бош она по первому мужу, тоже богатому немцу), была на одиннадцать лет старше Георгия. Время, свободное от воспитания двух уже почти взрослых дочерей, она посвящала революции. Друзья восторженно называли Евгению «типичной большевичкой», в которой «сконцентрировано было все лучшее, что дал большевизм нашей партии, – прямолинейность, чистосердечная преданность революции, непреклонная вера в окончательную победу пролетариата и идейная “твердокаменность”». Словом, это была безжалостная фанатичка, о ее жестокости в годы Гражданской войны будут ходить легенды. Когда Евгению направят контролировать продразверстку в Пензенской губернии, она лично застрелит из пистолета крестьянина, отказавшегося сдавать зерно.

Фанатизм, «твердокаменность», идейная бескомпромиссность сочетались у Евгении со свободными взглядами на семейные отношения. Академик Солдатенко, биограф Георгия Пятакова, пишет, будто между Георгием и дочерьми Евгении Бош – Ольгой и Марией – «сложились особенные, теплые, больше чем товарищеские отношения». Целомудренный Солдатенко, историк еще советской школы, обходит пикантные подробности, но похожими словами он описывал и отношения Пятакова с еще одной женщиной, Лилией Карклин, что родила сына от Георгия и даже приезжала к возлюбленному в ссылку – в Иркутскую губернию: «…у молодых людей постепенно возникло желание не ограничиваться деловыми контактами, проявились взаимные душевные порывы». Ольга и Мария тоже приезжали в ссылку к революционерам (Бош и Пятаков отбывали ее вместе), где навестили не только мать, но и Георгия.

Впрочем, именно в ссылке Евгения и Георгий стали то ли любовниками, то ли супругами. Верным будет и то, и другое. Их брак был «гражданским», оба не признавали венчания в церкви. Кажется, в этой отдельно взятой семье сексуальная революция победила значительно раньше, чем социальная.

Их сослали в Сибирь пожизненно, но родные едва ли не радовались этому: знали, что революционеры все равно убегут. Так и случилось. Евгения и Георгий всего через полтора года бежали из ссылки, через Владивосток, Японию и Америку добрались до Швейцарии. Очевидно, на семейные деньги – капитал сахарозаводчика Пятакова служил надежным финансовым фундаментом для революционеров. Ленин тоже рассчитывал на деньги Пятаковых, когда собрался издавать в Швейцарии новую социал‑демократическую газету. Но вскоре он разругался с этой парой радикалов, в том числе и по национальному вопросу. Пятаков и Бош полагали, что после пролетарской революции национальный вопрос исчезнет сам собой, уделять ему внимание – значит идти на поводу у «буржуазных шовинистов». Надо, мол, объединять пролетариат разных наций, а не сплачивать буржуазию и пролетариат одной нации. «Социальную революцию мы мыслим как объединенное действие пролетариев всех стран, которые разрушают границы буржуазного государства, сносят пограничные столбы, взрывают в воздух национальную общность и устанавливают общность классовую», – писал Георгий Пятаков еще в 1916 году. Ленин с ним ожесточенно спорил.

Весной 1917‑го Пятаков впервые столкнулся в публичной дискуссии с И.В.Сталиным. Дело было на апрельской партийной конференции.

Сталин был докладчиком по национальному вопросу. Он кратко изложил основные тезисы: 1. Партия признаёт право наций на самоопределение. 2. Тем нациям, что не захотят отделяться, предоставляется областная автономия. 3. Гарантируется защита прав национальных меньшинств, меньшинствам будет обеспечена возможность свободного развития. 4. Однако партия должна быть едина, ее нельзя дробить по национальным фракциям: «единый нераздельный пролетарский коллектив, единая партия».

Пятаков выступил с «контрдокладом» от своего имени и имени специальной партийной «секции» (комиссии). Это был обычный для него национальный нигилизм. Пятаков утверждал, что национальное государство безнадежно устарело, как устарели и сами нации. Революция возможна только всемирная. После нее появится и всемирное социалистическое хозяйство. Борьба за национальное государство «является в настоящее время реакционной борьбой, ибо под этим флагом будет вестись борьба против социализма».

Большинство проголосовало за куда более разумный проект резолюции, предложенный Сталиным. Однако сила и влияние Пятакова в Киеве только возросли. Георгий и его гражданская жена фактически руководили всей киевской организацией большевиков: «Перед нами две задачи: протестовать против мер правительства и, в частности, Керенского, с одной стороны, и бороться с шовинистическими стремлениями украинцев – с другой», – убеждал Георгий киевских товарищей по партии.

Пятаков вынужден был согласиться с Лениным, что судьбу Украины может решить референдум, но был уверен: на этом референдуме население просто не может проголосовать за самостийность. Массовость украинского национального движения оказалась для Пятакова явно неожиданной: киевские большевики летом 1917‑го старались обходить даже программный для партии лозунг – право наций на самоопределение.

Интересно, что в анкетах Пятаков называл себя украинцем, но родным языком указывал русский. Украинцы же Пятакова своим никогда не считали. Винниченко не раз с возмущением писал о «русском национализме таких “социалистов”, как Пятаков», о «пятаковщине» и «пятаковском национализме».

Мужчина двадцати семи лет с копной «нечесаных волос, слитых с бородой в один лохматый комок», «безумные, немигающие глаза», очки в металлической круглой оправе. Так выглядел Георгий Пятаков. Он не раз ссорился со своей любовницей‑женой. Причиной были не дурной характер, не пьянство или неверность – нет. Не семейные, а политические, партийные, фракционные разногласия разделяли Евгению и Георгия. Но вот именно в национальном вопросе они не расходились. Сын русского сахарозаводчика и дочь немецкого колониста были крайними интернационалистами, а может быть, и не совсем интернационалистами: «В эпоху финансового капитала национальное движение перестает быть революционным. Оно перестает быть народным. На Украине оно не есть народное», – заявила Евгения Бош на областном съезде РСДРП(б). Пожалуй, под последней фразой подписались бы и Василий Шульгин с Анатолием Савенко, Владимиром Бобринским и Антоном Деникиным.

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=48860507

«Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой»: АСТ. Редакция Елены Шубиной; Москва; 2020

ISBN 978‑5‑17‑101384‑4