«Да никто мне не разрешил! Я решила, что надо — пошла и сделала»

Монологи петербуржцев, которые взяли решение коронавирусных проблем в свои руки

На протяжении семи месяцев в центре Петербурга на строительном заборе висели фотографии медиков, которые погибли во время пандемии коронавируса. Этот стихийный мемориал — «Стена памяти» — стал одной из самых заметных гражданских инициатив, на которые петербуржцев сподвигла пандемия. Но не единственной: многие горожане с началом коронавирусного кризиса взяли на себя задачу помогать тем, кто от него пострадал. Среди авторов инициатив «снизу» — люди разных политических взглядов: одни критикуют государство за то, как оно справляется с коронавирусным кризисом, другие, напротив, хвалят. «Ротонда» поговорила с создательницами «Стены памяти» Ириной Масловой и Галиной Артеменко, а также с психологом Алексеем Калимовым, который бесплатно консультировал людей, испытывающих тревогу во время самоизоляции, и координатором проекта «Врачи, вы не одни» Романом Сапоньковым, который снабжал медиков средствами индивидуальной защиты.

«Вся типография ревом ревет вместе со мной»

27 апреля 2020 года Ирина Маслова, программный директор Фонда профилактических программ социально значимых заболеваний «Астарта», повесила на строительный забор напротив здания комитета по здравоохранению на Малой Садовой улице девять табличек с именами и фотографиями погибших. Так в Петербурге появился стихийный мемориал, который назвали «Стеной памяти». С каждой неделей табличек становилось больше. Недостающие портреты заменяли изображением ангела. Оформлять мемориал Масловой помогала журналист Галина Артеменко, которая пригласила на открытие «Стены памяти» коллег из СМИ. Власти города не обращали внимания на мемориал до осени — 16 октября губернатор Петербурга Александр Беглов возложил к нему цветы.

Спустя семь месяцев реконструкция Дома радио, на ограждении вокруг которого были размещены фотографии, закончилась, и мемориал пришлось демонтировать. Таблички и фанерный силуэт врача отвезли в Музей политической истории. В этот же день на скамейке напротив Первого медицинского университета на набережной реки Карповки появилась другая табличка — о том, что вскоре здесь будет возведен бронзовый ангел работы Романа Шустрова. Петербуржец Шустров скончался в Мариинской больнице в мае 2020 года от двусторонней пневмонии. Скульптура станет символом памяти погибших медиков и соболезнованием их близким. Фамилии и фотографии врачей останутся в облачной памяти в Интернете и будут доступны по QR-коду, табличку с которым закрепят у основания памятника.

За время существования мемориала портретов стало более сотни. У «Стены памяти» проходили одиночные пикеты, его фотографии не раз использовали для иллюстрации новостей о пандемии. Похожие мемориалы появились в Челябинске, Миассе, Уфе. 20 июня игроки «Зенита» вышли на матч с ЦСКА в футболках с портретами медиков со «Стены памяти». Один комплект футболок передали в Музей политической истории, второй — родственникам.

Маслова и Артеменко все это время поддерживали мемориал — покупали таблички и цветы, мыли вазы, меняли воду. Им помогали друзья и коллеги. Сотрудники кафе на Малой Садовой пускали набрать воды. Официального сбора денег на мемориал не было, но, по словам Ирины, если кто-то лично предлагал помощь, она не отказывалась. По 3-5 тысяч рублей присылали члены семей погибших врачей, по 300-500 рублей жертвовали посторонние люди. Друг семьи Астахова, профессора кафедры офтальмологии ПСПбГМУ им. академика И. П. Павлова, скончавшегося в июне 2020 года, передал 10 тысяч рублей.

«Стену памяти» хотели демонтировать еще в сентябре, безо всякой замены. Создательницы мемориала объявили об этом — общественная поддержка помешала демонтажу.

Ирина Маслова поддерживает дружеские отношения с родными скончавшихся медработников. Даже когда семьи погибших не выходили на контакт с создательницами «Стены памяти», они посещали мемориал. Галина Артеменко замечала записки коллег, свежие цветы и маски.

Ирина Маслова, общественная деятельница:

— Сначала были Галины посты на «Фейсбуке» — она каждый день давала информацию из официальных источников о количестве инфицированных и умерших. Галя для меня — Совинформбюро Санкт-Петербурга. Мы давно друг друга знаем. Соотнеся данные Роспотребнадзора с данными из «Списка памяти» (стихийно составленного списка медицинских работников, погибших во время пандемии — Прим. ред.), который тогда появился, я подумала, что это беда: 27 погибших, 9 из них — медики.

Я давно работаю в общественном здравоохранении, у меня много друзей-инфекционистов. Я подумала: «А их кто лечить будет, если они попадут под раздачу? Кто приедет ко мне на вызов? К моему внуку? Кто будет принимать роды?» В апреле все шутили — что теперь COVID-19 будут лечить гинекологи и офтальмологи, а теперь — посмотрите, сколько их! Сколько фотографий гинекологов и офтальмологов на этой стене висит!

Я написала Гале, что хочу что-то сделать. Сохранить память и привлечь внимание. Не могу молчать. Уже и гражданской активностью это не считаю. Просто делаю то, что считаю нужным, правильным, честным. Кто-то из журналистов спросил, что бы я делала, если бы портреты сняли. «Пришла бы и повесила снова», — ответила я. У меня и вторые экземпляры были напечатаны. А москвичи потом спрашивали: «Ира, а кто тебе разрешил?» Да никто мне не разрешил! Я решила, что это надо — пошла и сделала. Если мы будем сидеть и ждать разрешения, в этом городе ничего не будет меняться. Иногда ты просто встаешь, идешь и делаешь. Я так жить привыкла — каждый день, как последний.

«Список памяти» я открываю каждый вечер. Начинаю искать информацию, фотографии. И самое больное — когда не находишь. Есть несколько человек, которые в виде ангелов до сих пор и висят. Нет — и это стыдно! — хирурга, замглавврача одной из больниц Петербурга. Самое страшное, когда с сайта больницы вдруг пропадает информация о человеке, который погиб. Как будто не было! Ну, не должно быть так.

Я боюсь к «Стене» ходить одна. Хожу воду менять и цветочки ставить с кем-то из офиса или родных медиков. Я пропускаю всех через себя. Смерть каждого из них, каждая табличка — это больно. Когда вешаешь новые 2-3 портрета — это тяжело, а когда 10 — вся типография ревом ревет вместе со мной. Они мне это все печатают с первых дней, помогали фотографии искать. Директор, когда никто не работал, сам печатал и сам на такси мне отправлял.

В сентябре нам сказали снять таблички. Я стала обзванивать родных. Позвонила Кате Хофманн — это дочь Владимира Маньковича (врача оперативного отдела Городской станции скорой медицинской помощи Санкт-Петербурга — Прим. ред.). Она не смогла прилететь на похороны отца из Германии — границы закрыты, а у нее двое близнецов по полтора года, детей оставить не на кого. Сказала ей, что будем снимать — мы проревели полтора часа с ней вместе. И я поняла, что если я еще пять семей обзвоню, то на этом и кончусь. Мне позвонили из Музея гигиены: «Вы знаете, а нас просили снять таблички и стену памяти — мы тут рекреацию приготовили: нам как — таблички вместе с забором тащить или как снимать?» И меня накрыло — я поняла, что буду стоять здесь насмерть. Я еще погуглила — как там в Беларуси в сцепку встают? Я понимала: «Стену» не отдам. Пока город не примет решение, где будет памятник и каким он будет. Меня взбесило мнение губернатора, когда он сказал: «Это стыдно, что портреты висят на заборе». Что ты сделал для того, чтобы они не на заборе висели? А для того, чтобы они вообще здесь не висели — чтобы их столько не было? Врачи не должны быть героями вынужденно. Их кинули на амбразуру — они выполняют свою работу и умирают.

Для меня идея памятника в виде чудесного ангела очень важна, семьи и коллеги тоже за. Но сделайте на Малой Садовой одну табличку! Я понимаю, что охранная зона, нельзя. Но на самом деле это просто решение — не политическое, а человеческое. Я хочу, чтобы мемориальная табличка была здесь, чтобы это было увековечено в памяти людей: «На этом месте во время пандемии COVID-19 висели портреты медиков из Санкт-Петербурга и области». Город не должен потерять эту память.

Галина Артеменко, журналистка:

— В сентябре мне позвонил Александр, бригадир подрядчика, который делает реставрацию фасада [здания Дома Радио]. Говорит: «Мы убираем леса, ничего не сделаешь». Конец реставрации — четвертый квартал. Мы стали думать, куда все это девать. Посоветовавшись, мы захотели, чтобы все осталось в Музее политической истории. Не в Музее гигиены, не в Военно-медицинском, не в Музее истории. Да, это история, но она политическая. Потому что мы увидели, насколько государство не доверяет нам, насколько мы не доверяем государству. Насколько у нас нет, к сожалению, общего языка. Я написала пост об этом, который очень сильно разлетелся — стал вирусным. И, видимо, это прочли где нужно. Я еду с работы — состояние отвратительное. Казалось, что тем, что мы это снимем, мы предадим всех — и родных, и погибших. Вот представьте, сколько людей! Если бы они встали здесь все живыми, вся Малая Садовая улица бы заполнилась. И у меня мысль — встать [у «Стены памяти»] и сказать: «Делайте что хотите, не снимем». И смотрю, в «Фейсбуке» мне пишут: «Губернатор сказал не трогать». Читаю — а у него был эфир, они же с нами через эфир общаются. Звоню Ире, говорю — все равно нам надо прийти [в день уже отмененного снятия], мы должны объясниться. Пришло довольно много народу. И полиции было много. Бригадир Александр к нам не вышел — перевел [проблему] в вышестоящие инстанции. Пришел депутат Борис Вишневский. И мы тогда все пообщались, Боря звонил туда, сюда. И, видать, в недрах власти начали думать, что делать. По принципу «если не можешь изменить ситуацию, возглавь её».

Вот если бы в самом начале! Мы же звали — придите! Признайте этих людей, дайте СИЗы, не врите, думайте головой! Поначалу как было: я звонила подтвердить смерть какого-то медика, который сейчас признан погибшим от коронавируса. Мне говорили: «А он в отпуске был, баню строил. Он не на работе заразился». Или: «Так она вообще не медик, она уборщица». Антонина Ильинична Антонова. Уборщица центральной станции скорой помощи. Или: «Нет-нет, он не общался с “ковидными” пациентами, он был врачом именно подстанции». А многие же из-за заноса [коронавируса в больницу] пострадали. Если бы в самом начале было это общественное согласие, было бы по-другому. Почему диалога нет?

А дальше началось [обсуждение места возведения монумента погибшим медикам]: давайте сделаем на Дальневосточном, где бюст [писателя Даниила] Гранина? Но никто туда не ездит! Звучала мысль: в Курортном районе — там много медучреждений. Горздрав предложил в Боткинской и в Марии Магдалины, но мы сказали, на территории больницы — ни в коем случае. Памятник должен быть доступен всем.

Мы с Ирой поехали на [улицу] Медиков посмотреть [предложенное властями] пространство. Там забор, шлагбаум. И вдруг переходим Карповку, бросаем взгляд на скамейку — около Первого меда — она такая чудная, полукруглая, и там такое тихое место, спуск к воде рядом. Мы с Ирой думали, что помпезного не надо — не надо масштабного конкурса на пять лет с большим бюджетом, чтоб туда пришли скульпторы, и монумент в итоге поставили где-нибудь на выселках… Мы хотели, чтобы это было место памяти, уютное и всем доступное. И мы придумали посадить на скамейку ангела Романа Шустрова, это был бы третий ангел, первый — в Измайловском, второй — в Любашинском. Он небольшой, печальный и добрый, можно было бы с ним рядом сесть. И просто рядом табличку: «Памяти медиков». А фамилии — в «облачной» памяти. Понимаете, если выбивать [табличку с именами], наверняка начнутся какие-то опять споры — этот погиб от того, этот от сего, этот признан, этот не признан, давайте создадим комиссию. Здесь же еще областные [медработники] висят, и Курск, и Москва. Есть еще монахиня Ставропигиального монастыря на Карповке — там же весь монастырь полег, они все болели, а она доктор наук, хирург, воспитала много учеников. Вот как тут говорить — признать или нет? Она в «красную зону» не ходила, но она доктор.

Мы поговорили с вдовой Шустрова, а в октябре пошли к Ивану Громову — главе Петроградского района. Он воспринял нашу идею хорошо. Я предложила: давайте мы начнем собирать деньги на это. А Громов сказал — не нужно. Во «Вконтакте» есть группа «Друзья Карповки», где состоят жители района, они прямо прониклись [идеей]. Был пост с объяснениями всех «за» и «против» — и ни один человек не сказал «Нет». Поддержка людей была важна.

«Захотелось и для себя найти поддержку, и транслировать людям, что если ты не справляешься, то это нормально»

В апреле 2020 года практикующий психолог Алексей Калимов понял, что в новых экстремальных условиях люди нуждаются в дополнительной поддержке. На тот момент он работал в Центре внешкольной работы с детьми и молодежью «Академический» — и предложил работодателям проводить онлайн-консультации с детьми или их родителями, но идею не поддержали. Алексей стал искать другие пути осуществить свою идею: хотел запустить группу самопомощи в «Инстаграме», думал откликнуться на инициативу «Психология против короны» проекта «Чистые когниции». В итоге присоединился к акции «Открытые дни», которую запустил сервис подбора психологов Alter. Совмещать три проекта сразу было невозможно, поэтому Алексей сосредоточился на последнем. За три месяца он провел 30 бесплатных консультаций с людьми, которые испытывали стресс из-за пандемии и нуждались в помощи.

Алексей Калимов, психолог:

— В марте меня перевели на дистанционную работу. Стало больше времени, и я читал статьи на «Медузе» — истории людей, [пострадавших от коронавирусного кризиса]: кого-то отправляли в неоплачиваемый отпуск, кого-то увольняли — я понимал, что это должно влиять на уровень стресса. Люди сидят дома одни — по некоторым отсутствие социального взаимодействия может сильно бить.

Другие живут в семье и находятся вместе 24 на 7 — из-за этого сложнее решать конфликты, чем когда [в обычной ситуации после ссоры] все разошлись по своим работам, остыли, вернулись и спокойно все обсудили. Плюс у многих людей, которые перешли на дистанционную работу, нарушилось восприятие дома как места, где можно отдыхать. Я сам с таким столкнулся: вот моя комната — я в ней и работаю, и живу — я поздно вставал, прокрастинировал, работать стало гораздо сложнее. Это напрягало. Я подумал, что и у других людей могут быть такие же проблемы.

При этом я часто натыкался, пока вел блог в «Инстаграме», на мотивирующие посты по типу: «Вот мы все сели в самоизоляцию, давайте будем суперпродуктивными!» Я читал и думал: «Людям сейчас плохо. Это же не наша собственная инициатива, что вот, мы хотим отдохнуть, устроили себе каникулы. Нет — людей заставили». К тому же, перед летом люди, может, хотели запланировать отпуск, отложить [денег]. И тут все это накрывается медным тазом.Мне захотелось и для себя найти поддержку, и транслировать людям, что если ты не справляешься, то это нормально. Важнее — сохранить ресурсы, а не угорать по продуктивности. Так родилась идея провести бесплатные консультации.

С апреля по июнь я постоянно держал свободные слоты на Alter для бесплатных консультаций. Но у меня были и платные. Ставил их через одну — и я не воспринимал это как что-то волонтерское, это просто было частью работы. Не было такого отношения: ну, вот, бесплатная консультация, я могу сесть, положив ногу на ногу, ничего не делать.

Это было разовое кризисное консультирование — очень интенсивное. Это не то же самое, что при длительной терапии, где мы всю первую консультацию знакомимся и посвящаем время формированию запроса. Сначала мы говорили про физическое: есть ли у клиента доход или сбережения, есть ли, где жить, с кем поделиться чувствами — такое, скажем, заземление. Если в этом плане было все нормально, мы переходили к эмоциональному, а если нет, мы думали, что можно сделать, — например, попросить у арендодателя отсрочку по платежу. Также мы обсуждали, как совладать со стрессом, как принять то, что происходит.

На Alter было написано, что подавать заявку на получение консультации лучше, если у вас есть трудности, связанные с пандемией. У большинства не было именно такого запроса, но пандемия актуализировала другие проблемы. Когда уровень жизни под угрозой, много чего всплывает. Одна из первых консультаций была про отношения: раньше они оба работали, а теперь постоянно вместе — от этого накапливается раздражение. Был человек в сильном тревожном расстройстве или, возможно, депрессии — спросил, могу ли я выписать препараты. Я сказал, что не имею права. Его состояние тоже наверняка связано с пандемией. Был еще запрос — человека сократили на работе, мы вместе думали, что с этим можно сейчас сделать.

В конце сессии я задавал прямой вопрос «Было ли для вас полезно?» — люди говорили, что им стало лучше. В первую очередь, им было полезно высказаться, получить эмоциональную поддержку, услышать от меня: «Вы молодец, вы справляетесь, надеюсь, что у вас и дальше будет получаться». Цель терапии — не дать какое-то решение, а дать понимание, что есть ресурсы, чтобы справиться с проблемами. Например, была клиентка, которая собиралась эмигрировать, но из-за пандемии не смогла — мы это обсудили, в итоге она приняла ситуацию: «Да, нужно будет ждать, но это не отменяет ведь, что я это сделаю».

Огромный минус бесплатной терапии — и разовой, и долгосрочной — в том, что человек не чувствует своего материального вклада и может меньше быть заинтересованным в результате. В терапии, если человек не мотивирован, я не могу сам что-то сделать за него, чтобы ему стало лучше. Было где-то пять человек, которые записались на консультацию и не объявились. Но по тем, кто доходил, было заметно: им это важно.

Я очень доволен инициативой Alter — она показалась мне правильной, человечной. Тот факт, что это запустили еще и «Чистые когниции» (не знаю, были ли другие) стал для меня хорошим знаком. У нас ведь до сих пор в культуре психическое здоровье у большинства людей не является каким-то важным приоритетом. Я жду момента, когда из каждого утюга будут кричать: «Идите на терапию». Я не считаю, что это должно обязательно делать только государство. Такие ребята, как я или мои коллеги, могут вносить свой вклад.

«Искренне не понимаю, почему о проблеме они не говорили громко»

В марте девять волонтеров из Петербурга и Москвы решили помочь врачам, лечащим больных коронавирусом, средствами защиты. За месяц они арендовали склад, нашли поставщиков, выстроили систему логистики, собрали денег и отправили респираторы, очки, халаты и перчатки в полсотни больниц от Калининграда до Урала. Среди них оказался Роман Сапоньков — в прошлом военный корреспондент, снимавший военные действия на Донбассе и в Сирии для сайта «Журналистская правда», который относят к числу изданий, связанных с бизнесменом Евгением Пригожиным. Работа на «путинского повара» его не смущала: Роман говорит, что условия работы его устраивали, «разборки Пригожина с другими людьми» его не касаются, а причастность предпринимателя к убийству журналистов в ЦАР, отмечает он, не доказана. В последние годы работа в медиа, говорит Роман, стала для него хобби — зарабатывает он, по его словам, в сфере торговли автомобилями и запчастями. В начале апреля знакомые врачи пожаловались ему на нехватку средств защиты в больницах, и Роман решил помочь им, закупив все необходимое самостоятельно. Потратил он тогда почти 200 тысяч рублей. Пока искал информацию о СИЗах, наткнулся на чат в телеграме «Врачи, вы не одни», где уже собирали деньги для медиков по всей стране. Почти сразу Роман стал координатором проекта в Петербурге.

Роман Сапоньков:

— Коллег по проекту я видел только на видеоконференциях. Они работают в коммерческих организациях. У них была та же история, что и у меня: тоже были знакомые медики, которым нужно было помочь. В результате получилась инициативная группа, которая никак не была оформлена: на регистрацию фонда ушел бы минимум месяц, и не было уверенности, что в условиях пандемии Минюст принял бы заявку. 

Основной состав — девять человек. Еще несколько петербуржцев мне помогали искать поставщиков, прозванивать их. Были еще люди, которые предоставили 3D-принтеры. Дело в том, что некоторые маски продаются с незаменяемыми фильтрами, если каждый раз покупать новые — это 600-900 рублей, но если печатать на принтере переходники, то все вместе становится сильно дешевле.  Это не наша идея, мы позаимствовали этот опыт за рубежом. Раньше я понятия не имел, как выглядит маска «Юникс» и чем отличается от «3М». За это время пришлось разобраться.

Поставкой медицинского оборудования, на которое нужна лицензия, мы не занимались. Мы собирали деньги и покупали строительные полумаски, малярные комбинезоны, строительные материалы для организации шлюзов в больницах. 

В основном к нам обращались сами врачи, администрация больниц не препятствовала. Хотя сначала проблемы были: врачей просили не обращаться к волонтерам за помощью. Но потом в условиях дефицита медиков и дикого оттока врачей понимание ситуации хоть немного поменялось. Никто не был готов, что врачам потребуются строительные полумаски, этого в графике закупок не было. Особой вины руководства больниц в этом нет, они не могли о таком подумать. Поэтому я искренне не понимаю, почему об этой проблеме они не говорили громко. Можно было смело объявить: «Ребята, нам нужны строительные средства защиты».

Одними из первых открыто начали говорить о проблеме медики в Покровской больнице — записали обращение о нехватке средств защиты. До этого никто не верил, что у врачей такие проблемы. У нас же люди и в коронавирус не верили, думали, что это сезонный грипп. Что бы было, если бы все врачи молчали, комитет по здравоохранению молчал, а мы бы кричали, что надо срочно в больницы маски поставлять? На нас бы смотрели как на сотрудников цирка. И все равно за публичные выступления медиков включили репрессии (несколько сотрудников, записавших видео в Покровской больнице, уволились). Желающих говорить резко убавилось, но информационная волна пошла, и мы уже тогда стали возить им и другим сотрудникам маски.

Затем несколько медиков набрались смелости и попросили помочь им сделать зонирование — организовать шлюз между чистой и грязной зоной, чтобы не потерять чистую зону для врачей в кардиологическом отделении. За несколько дней мы нашли строителей, пробили стену, сделали душевую. Мы хотели поставить еще восемь таких шлюзов, у нас были и средства, и возможности, но после этого администрация больницы запретила нам работать. К нам обращались и другие больницы с просьбой помочь перепрофилироваться, но всем нужны были согласования, кипа бумаг. Мы же говорили, что мы волонтеры, строим бесплатно, все эти процессы занимают месяц. Если сейчас мы не сделаем, через неделю вся больница будет заражена.

За время работы проекта мы собрали и развезли 352 посылки в 324 больницы, станции скорой помощи, поликлиники по всей стране. 43 374 единицы средств защиты передали в руки врачам. Государство решало вопрос как могло, конечно, сначала была растерянность, но к июлю вопрос с СИЗами был решен. В целом система здравоохранения в первую волну справилась.

Беседовали: Марина Арсёнова, Ирина Федорова

Иллюстрация: Ксения Чапкевич