Заметки на полях книги Генрикаса Зиманаса
Генрикас Ошерович Зиманас (он же Генрих Зиман, 1910-1985) в межвоенной Литве был коммунистом-подпольщиком с 1934 года, работал учителем в еврейских учебных заведениях и публиковался в идишской печати. Во время Великой Отечественной войны возглавлял партизанскую Литовскую бригаду и Южный подпольный обком Компартии Литвы. В послевоенные годы, входя в высшее партийное руководство республики, способствовал тому, что Литва стала в СССР одним из «еврейских оазисов» в плане профессиональной самореализации и возможностей для развития национальной культуры. До конца жизни оставался антисионистом, интернационалистом и советским патриотом, что отражено в его публикациях на русском, литовском и идише (в журнале «Советиш Геймланд»).
Книга Зиманаса «Общенациональная гордость советских людей» (1979) – про патриотизм вообще и советский в частности, интернационализм, национализм и соотношение всех этих понятий. На первый взгляд, обычная идеологическая макулатура литература эпохи «застоя», с обилием ритуальных цитат из Маркса, Энгельса, Ленина и Брежнева (причём из четвёртого едва ли не больше, чем из первых трёх вместе взятых) и пафосными штампами, выдающими желаемое за действительное, что особенно очевидно из нашего времени. Но, если присмотреться повнимательнее, в этой брошюре можно найти ряд моментов, где продвигается более тонкий и нюансированный, чем обычно принято считать, подход официальной позднесоветской пропаганды к вызовам реальности. И, хотя конкретно о евреях в книге не сказано ни слова, она представляет интерес как отражение того же варианта советской еврейской идентичности, что у Арона Вергелиса или Давида Драгунского, и помогает понять, как эти люди, оставаясь в рамках советского мировоззрения в его мейнстримном понимании, отвечали для себя и для других на вопросы, возникавшие перед ними как евреями и как коммунистами.
Советский патриотизм здорового человека
«Партия… зорко следит за тем, чтобы любовь к Родине, гордость за неё у советских людей не перерастала в привычку восхвалять что-нибудь лишь потому, что это наше, своё. Советская общенациональная гордость не только не чужда духу критики и самокритики, [но] тесно связана с ним.
Между тем некоторые наши гости из-за рубежа не могут понять этого. Они любят ссылаться на людей, которые в чём-либо проявляют критические настроения. Им и невдомёк, что именно эта критика очень часто является выражением патриотизма, стремлением поправить дело, уверенностью, что в условиях социализма есть реальная возможность улучшить положение.
Гордость советского человека, его любовь к своей Отчизне, к своей социально-культурной среде ничуть не мешает советским людям учиться у других народов, перенимать всё положительное, что достигнуто за рубежом» (с.38).
Здесь примечательны два момента. Во-первых, Зиманас, хотя в другом месте книги и называет космополитизм среди разных отклонений в национальном вопросе, в этом тексте неявно противостоит той расширительно-негативной трактовке космополитизма, которая получила распространение в позднесталинские годы и отголоски которой встречались и впоследствии. «Учиться у других народов», даже если они живут при капитализме, и «перенимать лучшее за рубежом» – это нормально для советского патриота, а сам факт рождения в СССР не делает тебя на голову выше всех иностранцев.
Во-вторых, оперируя устойчивыми формулами про «критику и самокритику», Зиманас продвигает более широкое понимание советской лояльности как лояльности «делу, а не лицам»: критические настроения – это не обязательно антисоветчина, наоборот, это выражение беспокойства за общее дело, с которым человек, как гражданин СССР, себя идентифицирует. «Советский патриотизм здорового человека», с его точки зрения, не только исключает критику, но и подразумевает её.
Указание на «гостей из-за рубежа», которым выгодно противопоставлять советскую лояльность критическим настроениям, показывает, что Зиманас понимал: отсекая, а не интегрируя, «здоровую критику» с социалистических позиций, советская система ослабляет себя, сужает свою социальную базу и становится более уязвимой в «холодной войне». Его подход, если бы он действительно применялся на деле, а не на словах, резонировал бы с настроениями тех слоёв и групп советского общества, которые, критически относясь ко многим аспектам советской действительности, в то же время отождествляли себя с понятиями «Советская власть» и «коммунизм» (от коммунарского движения до левых диссидентов).
Тот же подход, что у Зиманаса выражен осторожно и в кратких тезисах, представлен развёрнуто и в художественной форме в романе другого еврея, Александра Крона, под названием «Бессонница», опубликованном в 1977 году, за два года до брошюры Зиманаса: «советскость» – это не индульгенция, не стоит слишком бахвалиться перед Западом, так как у нашего общества тоже есть свои проблемы, и в чём-то (например, в организации быта) не грех у того же Запада поучиться, а коммунист должен бороться с недостатками советского общества, а не прислуживать начальству. Об этом романе я узнал из читательского дневника моей бабушки, учительницы в небольшом провинциальном городе.
Можно предположить, что подобные идеи имели отклик в той части советского общества, в том числе его «еврейской улицы», которую можно описать как «лояльную оппозицию». В последнее время историография (например, такие исследователи, как Алексей Юрчак, Александр Фокин и Александр Ноговищев, становится внимательнее к этой группе людей, отходит от бинарного противопоставления «советского» и «антисоветского» (при котором «советское» сужается до официоза, а всё остальное относится во вторую категорию) и показывает само «советское» как внутренне неоднородное понятие. Так что этот сюжет мне кажется важным как для понимания позднесоветской еврейской идентичности, так и для советского общества в целом.
О синтезе советского и национального и о его разрушении
«Подлинно национальные и общенациональные чувства никак не противоречат друг другу. Они взаимно дополняют и даже укрепляют друг друга. Кто любит свою нацию, гордится её достижениями, тот будет любить и весь Советский Союз, который предоставил его нации возможность свободно и успешно развиваться» (с.39).
Это очередное, хотя и несколько штампованное, изложение мысли, о которой я уже неоднократно писал ранее – о синтезе, а не противоположности, понятий «еврейское» и «советское» в сознании многих евреев-коммунистов. В особенности это относится к тем поколениям, кто воспитывался и рос в 1920-1930-е годы, когда Советская власть дала впечатляющие возможности социального подъёма выходцам из еврейских низов, а СССР стал одним из мировых центров идишской культуры. У Зиманаса был особый случай, но тоже укладывающийся в эту логику: в те годы он был преследуемым коммунистом в буржуазной Литве, а после войны стал одним из руководителей Литвы советской. Его опыт участия в войне с нацизмом (в качестве командира партизанской бригады) тоже укрепил эту связку между советским и еврейским, как и в случае с Ароном Вергелисом и Давидом Драгунским, его коллегами по Антисионистскому комитету советской общественности.
Но проблема была в том, что для новых поколений советских евреев, выросших в послевоенные годы в совсем иной обстановке – и социальной, и идеологической – этот опыт был уже нерелевантен. Мрачное дореволюционное прошлое с погромами и чертой оседлости для них было абстракцией, а, сталкиваясь в позднесоветской реальности с разными формами национальных ограничений и предрассудков, они всё больше и больше сомневались, что у них как у евреев есть в СССР «возможность свободно и успешно развиваться». Впрочем, это как раз и подтверждает, от противного, правоту формулы Зиманаса. И касается это не только евреев и не только национального вопроса: замедление социальной мобильности – характерная черта позднесоветского времени, а именно эта мобильность была главным мотором советской лояльности в более ранний период. Несмотря на общий рост уровня жизни, возникает ощущение разрыва между ожиданиями и реальностью, между потребностями и возможностями их удовлетворения, словом, какого-то тупика и отсутствия перспектив. И об этом Зиманас тоже пишет:
«Увлечённые перспективой, люди могут идти на подвиг; нет перспективы – им подчас в тягость преодоление даже небольших трудностей, неизбежных в жизни общества» (с.47).
А на этом фоне естественным образом обостряется всё, что связано с национальными чувствами (опять-таки, далеко не только у евреев) – как компенсация за отсутствие социальной динамики.
«Только идеи редко становятся мотивами поступков человека. Точно так же далеко не всегда человек действует под влиянием одних лишь чувств – в большинстве случаев такое встречается в состоянии аффекта... Поступок человека почти всегда – равнодействующая его идей и чувств.
Чтобы добиться определённых норм поведения, мало только логически разъяснить линию этого поведения. Надо ещё добиться, чтобы имелись в наличии определённые чувства, которые будут помогать соответствующим идеям регулировать поступки человека… Иначе говоря, воспитание идеологии должно быть дополнено воспитанием определённых чувств. Разум может способствовать воспитанию чувств, однако он не может заменить эмоционального воздействия.
Воспитание чувств, которое в практической деятельности, к сожалению, часто недооценивается – очень сложная и тонкая задача, требующая длительной и кропотливой работы по определённой системе… Детство, отрочество и юность – самые благоприятные [периоды] для воспитания определённых чувств. В эти периоды жизни человеческие чувства более обострены, а природа более восприимчива, чем в последующие годы. И наука, и практика убедительно это доказывают. Исходя из вышесказанного, надо стараться не засорять чувствительный мир ребёнка тем, что впоследствии может мешать его правильному воспитанию… Не мелочь – обронённое в присутствии ребёнка чьё-либо презрительное замечание о национальности другого человека. Оно также может надолго запасть в душу ребёнка» (с.44-45).
На первый взгляд, все эти рассуждения могут показаться банальными. Но Зиманас специально делает акцент на необходимости «воспитания чувств», а не только «воспитания идеологии» – потому что одной из очевиднейших проблем позднесоветского интернационализма был частый разрыв между словом и делом, между лозунгами и их воплощением в повседневной практической жизни. На идеологическом уровне открыто проповедовать национальную ненависть было нельзя, а вот «на уровне чувств» – легко себе представить какого-нибудь партийного чиновника, который к «красной дате» читает с трибуны доклад о дружбе народов (написанный не им, конечно) и в то же время допускает «презрительное замечание о национальности другого человека» в кругу семьи, друзей или коллег. Зиманас – как коммунист с довоенным подпольным стажем, ориентирующийся на традиции раннесоветского интернационализма времён своей молодости, и как бывший партизан-антифашист – настаивает, что это «не мелочь», что реальное поведение человека в быту, тот пример, который он подаёт другим, особенно подрастающему поколению, не менее (а на самом деле, более) важно, чем та идеология, которую он пропагандирует на словах.
Говоря о «воспитании чувств» (см. предыдущую запись), Зиманас не уходит, как многие советские идеологи, в идеализм и не полагает, что одним воспитанием можно решить все проблемы. Он пишет:
«Мы воспитываем людей не в безвоздушном пространстве, а в определённом обществе, определённой социальной среде. Как правило, эта среда многонациональна. Любые теоретические соображения, любые мероприятия, направленные на воспитание нужных нам чувств и качеств, могут сорваться, если они не согласуются с действительностью, опровергаются ею» (с.46).
А действительность во многих своих проявлениях была такова, что подрывала в людях и их интернационализм, и их лояльность советской идеологии. И об этом тоже сказано:
«Поскольку чувства общенациональной гордости, как и все другие чувства, зависят от социально-политических и экономических условий жизни всего общества, социальных его групп, воспитание этих чувств в значительной степени зависит от наших усилий по совершенствованию советского образа жизни. Это обстоятельство стремятся использовать в своей антисоветской и антисоциалистической пропаганде идеологи капитализма… Некоторые неурядицы в сфере быта, которые вполне могут быть устранены при определённом внимании, вводят иногда в заблуждение идейно незакалённых и политически слабо подготовленных советских граждан. Так, например, постоянные очереди в некоторых районах за предметами широкого потребления, которые, как показывает практика, совсем не так сложно избежать, если больше учитывать нужды трудящихся и правильно организовать труд, могут оказывать отрицательное влияние и на такое чувство, как общенациональная гордость. Вопросы быта в наше время приобретают, таким образом, важное политическое значение» (с.49-50).
Разумеется, будучи высокопоставленным партийным функционером, Зиманас очень аккуратен и осторожен в формулировках, в духе «если кто-то кое-где у нас порой», но он выходит здесь на самую суть проблемы и рассматривает её вполне материалистически. Бесполезно воспитывать советских людей в духе патриотизма, коллективизма и самоотверженности, если всё их свободное время уходит на то, чтобы «достать дефицит», и при этом они видят, что быть эгоистом в реальности намного выгоднее, чем коллективистом, что «без блата никуда», что партийная верхушка живёт в совсем иных условиях, чем простой народ, и т.д. и т.п. (конечно, идейно закалённые и политически подготовленные граждане могут вытерпеть все эти временные трудности, но таковыми являются не только лишь все). И даже идея, что для устранения «неурядиц в сфере быта» нужно «больше учитывать нужды трудящихся и правильно организовать труд», в принципе верная. Но вот представление о том, что это сделать очень легко, достаточно всего лишь уделить этим вопросам чуть больше начальственного внимания, иначе как бюрократическим идеализмом назвать сложно. Это «всего лишь», как показала практика, для тогдашней политической системы оказалось невозможным, за что она и в итоге и поплатилась. Чтобы это «всего лишь» осуществилось, нужна была та самая «социалистическая демократия», о которой Зиманас пишет как о реально существующей в брежневском СССР.
Источники национализма в советском обществе
«Националистические представления держатся путём преемственности, они передаются из поколения в поколение, как передаются традиции вообще. Они коренятся в некоторых взглядах, которые воспринимаются от прошлых поколений некритически, без должного их марксистского осмысления…
В социалистическом обществе нет таких условий, которые неизбежно генерировали бы национализм. Тем не менее, нельзя не видеть, что и в социалистическом обществе имеются некоторые обстоятельства, которые при определённых условиях у политически незрелых людей могут способствовать оживлению такого пережитка, как национализм… Националистические пережитки, как и любые другие, могут оживляться, когда нарушаются экономические принципы социализма, социалистическая демократия, социалистическая законность, когда допускаются бюрократизм, карьеризм, нарушения моральных основ советского образа жизни.
Создаётся своеобразная цепная реакция. С одной стороны, нарушения всех этих принципов ведут к оживлению националистических предрассудков, а с другой – националистические пережитки и предрассудки могут сами способствовать подобным нарушениям… Политику партии проводят в жизнь миллионы людей. Может случиться так, что во главе определённого коллектива стоит человек или группа людей, которые либо не желают осуществлять интернациональную политику нашей партии, либо не понимают её. Тогда могут создаться условия, при которых люди, принадлежащие к иной национальности, чем основная масса, могут ущемляться по национальному признаку» (с.54-55).
И тут снова, несмотря на всю осторожность формулировок, мы видим, как Зиманас смотрит в корень проблемы, не сводя национализм только к «пережиткам прошлого», как это делало большинство советских идеологов. Питательная среда для национализма – негативные явления в советском обществе, которые он перечисляет в первом абзаце, рождающие у тех или иных затронутых ими групп ощущение обиды и неудовлетворённости, вполне законное и оправданное само по себе, и по разным причинам находящее своё политическое выражение именно в форме национализма. В то же время имеющиеся и без этого, оставшиеся в наследство от прошлого националистические традиции оказывают влияние на политику правящей партии и, в свою очередь, вызывают у тех, кто ими затронут, рост «ответного» национализма, а в результате получается та самая цепная реакция. То есть, по сути, Зиманас подводит читателя к мысли (хотя по понятным причинам не озвучивает её прямо), что проблема национализма в советском обществе носит системный характер, она связана не только с межнациональными отношениями как таковыми, но и с состоянием общественного организма в целом, со всеми его болезнями.
«Особенно тесно националистические пережитки переплетаются с религией. Идейно-теоретическая близость религии и национализма может служить основой для сотрудничества националистов и клерикалов. Конечно, это не означает, что каждый верующий человек должен быть обязательно националистом или одобрять политику националистов, или, наоборот, что националистами являются только верующие. Общее в национализме и религии отнюдь не означает их тождества.
Многие религиозные люди могут быть на деле патриотами и трудиться на благо Родины, честно защищая её от происков врагов. Практика убедительно подтверждает это. И всё же религия в той или иной мере мешает усвоению подлинного патриотизма и последовательного интернационализма. Задача состоит в том, чтобы помочь советским патриотам освободиться от груза религиозных идей» (с.56).
Сравнивая подход Зиманаса с советской пропагандистской литературой 1920-1930-х годов, где религия и национализм в равной степени подлежали осуждению, нельзя не заметить разницу. На дворе 1970-е, и если национализм Зиманас осуждает так же однозначно, как было принято у коммунистов во времена его молодости, то его отношение к религии более дифференцированное. Убеждённый националист, с его точки зрения, ни при каких условиях не может быть настоящим советским патриотом. А вот религиозность и советский патриотизм, с его точки зрения, это частично пересекающиеся множества. Но верующий в качестве советского патриота менее устойчив, потому что религиозность может пересекаться и с национализмом, в силу их «идейно-теоретической близости».
Короче, советский патриотизм ведёт с национализмом войну за души верующих. Однако сложно вести такую войну, если при этом верующие рассматриваются не как равноправный союзник, хотя и отличающийся в чём-то, а как заведомо младший и менее сознательный, а религия признаётся лишь «грузом». При том, что СССР вполне бы мог взаимодействовать, по крайней мере, за рубежом, со многими течениями того же иудаизма (например, с сатмарскими хасидами) на антисионистской почве, как это делают современные западные левые (хорошо это или плохо, другой вопрос, но для выполнения тех задач, которые ставил себе СССР, это было бы полезно с чисто прагматической точки зрения). Да и внутри страны в первые послереволюционные годы были «красные раввины», и позже разные формы сочетания советского патриотизма с религиозными традициями у советских евреев были не единичны.
«Это хуже, чем преступление, это ошибка»
«Как и каждая идеалистическая теория, национализм может возникнуть в результате недиалектического мышления, отрыва от действительности. Абсолютизируя те или иные обстоятельства, неправильно понимая и обобщая жизненные факты, можно сделать и неправильные выводы… Националистические поступки, выводы, мнения могут складываться в результате простой ошибки в мышлении. А если эта ошибка ещё выгодна кому-нибудь (например, определённой социальной или национальной группе), она может закрепиться…
Конечно, с интернационалистом, который встал на ошибочный путь, надо вести разговор иначе, чем с националистом по убеждениям. Однако нельзя забывать, что вред от националистического поступка, совершённого по ошибке или сознательно, по существу одинаков. Националистические вывихи, допущенные в результате заблуждения, приносят не меньший, а иногда даже больший вред, ибо тот, кто считает себя интернационалистом, поступает более решительно, чем тот, кто только прикидывается интернационалистом, а на самом деле является националистом. В обоих случаях нельзя мириться с ошибками, необходимо их исправлять самым решительным образом, кто бы их ни допускал» (с.58-59).
Зиманас верно подмечает, что национализм несовместим с диалектикой (потому что националистическое мышление в принципе склонно рассматривать мир в статике, а не в динамике, как поле столкновения замкнутых, всегда равных самим себе и неизменных в своей основе этнических общностей), а поскольку в диалектику хотят и могут не только лишь все, гораздо легче, столкнувшись с каким-то неприятным жизненным фактом, пойти по пути наибольшей экономии мышления и трактовать его именно в националистическом ключе. И такая трактовка закрепляется тогда, когда она, например, используется какой-то группой в качестве идеологического знамени в её конкурентной борьбе с другими группами (так было в позднесоветское время в интеллектуальной среде, скажем, у писателей или у учёных-математиков, где размежевание между соперничающими группировками часто шло по линии «русские против евреев»).
А второй абзац содержит в себе оригинальную мысль (которую я не сразу уразумел, думал, что тут какая-то ошибка или опечатка). В условиях СССР, когда интернационализм является официальной идеологией и открыто противостоять ей в легальном поле нельзя, понятно, что убеждённые националисты будут эту под идеологию мимикрировать, протаскивать свои установки исподволь, осторожно, пользуясь разными лазейками (как это делали в те годы, например, участники русско-националистического крыла КПСС, для которых антисионистская кампания была только поводом легально выразить свои чувства ко всем евреям вообще, и которые, разумеется, и большевиков считали агентами мирового еврейства, но смогли открыто признаться в этом только в годы перестройки), заранее, на случай обвинений, запасаясь отговорками в духе "я не антисемит, у меня даже друзья-евреи есть!". А вот человек, который искренне считает себя интернационалистом (и коммунистом, разумеется), но при этом имеет предубеждения относительно людей какой-то одной национальности (полно таких примеров было и в КПСС, и в нынешней КПРФ) – то есть не рефлексирует на тему своих предрассудков, не выстраивает на их базе целостное мировоззрение, как это делает националист, и даже не осознаёт, что эти предрассудки противоречат коммунистической идее, которой он, по его мнению, привержен – он будет действовать в полной уверенности и с сознанием своей правоты, "не подозревая, что говорит прозой": мол, а что тут такого? И дискредитировать своими действиями само понятие интернационализма.