Виталий Боварь: «Глубинный народ — выдумка политтехнологов». Первая часть интервью

Виталий Боварь — сторонник РСД, муниципальный депутат и замглавы МО «Владимирский округ» Центрального района Санкт-Петербурга VI созыва. Шестого июня 2023 года на внеочередном собрании глава округа Денис Тихоненко, избранный от партии «Яблоко», незаконно инициировал процесс лишения Виталия Боваря мандата. Виталий считает, что это связано с его антивоенной позицией и планирует оспаривать решение в суде. Мы записали интервью с ним, чтобы рассказать историю одного из самых непримиримых оппозиционных муниципальных депутатов.

Вопрос: Начнем с самого начала. Как вы пришли в активизм?

Ответ: Я редко определяю себя как активист, потому что активизмом как таковым я занимался только на университетском поле. В СПбГУ, где я учился, участвовал в протестах против слияния двух факультетов, исторического и философского. Потом, когда учился в Европейском университете в Петербурге мы тоже организовывали протесты.

Как таковой политикой системно я занялся уже в девятнадцатом году, когда решил выдвигаться в муниципальные депутаты. Хорошенько обдумал это все и выдвинулся. Вот. Почему? Ну потому что я видел, что в обществе пиз*** нарастает, все становится очень плохо и мне показалось важным попробовать это изменить.

Вопрос: А какие надежды были, когда вы выдвигались в муниципальные депутаты? Чего вы хотели добиться?

Ответ: Я хотел реализовать несколько вещей. Во-первых, изучить для себя представительство. Во-вторых, насколько это получится, сделать представительство открытым, ну и вообще понять, насколько это возможно вовлечь жителей в какую-то локальную политику. Добиться каких-то положительных изменений, [показать], что вот есть какая-то власть, которая вас слушает, с вами говорит, не свысока, а наравне. Это  вообще очень большая проблема, что любой человек, даже самой мизерной властью облеченный, он тут же как будто бы в другую касту-то переходит и не считает нужным для себя спускаться до людей. И мне захотелось попробовать это изменить хотя бы на своем примере и просто изменить порядки дел в округе.

Вопрос: Как проходили выборы в 2019 году? Сложно было?

Ответ: Нам достаточно активно противодействовали. Нас пытались не зарегистрировать, но через те возможности, которые система предоставляет для обжалования и борьбы, [нам] получилось восстановить регистрацию. Я выдвигался от партии Яблока, в рамках кампании под руководством Максима Каца. Это был тогда, кажется, единственный более-менее реальный шанс попробовать себя в этом всем с какой-то более-менее надеждой на победу.

И кампанию я проводил в основном ногами, то есть обходил, звонил во все квартиры, стучал в дверь — я несколько раз обошел свой округ. Объяснял, кто я и куда иду, и почему хочу бороться  вместе с ними за их права, взаимодействовать с городской  властью от их имени, если у них нет времени или сил на это, и так далее. При этом я открыто говорил, что я не какой-то там опытный политик — говорил правду, что я историк, учился там-то и там-то, родился в таком-то городе…

Во время голосования мы победили по результатам в урнах, но результаты попытались украсть. Мы три дня их отбивали, пришлось даже в какой-то момент оккупировать администрацию районе, где и пытались провернуть махинации с бюллетенями. Дело в чем: после выборов мешки с бюллетенями со всех шести муниципалитетов Центрального района повезли в администрацию района, где развернули территориальную избирательную комиссию. По закону, так как эти бюллетени уже подсчитаны и уже есть результаты, зафиксированные в протоколе, они должны были просто внести результаты в электронную систему ГАС «Выборы» и объявить итоги выборов. А тут начались всякие приключения, то есть все привезли, а в ГАС вносить отказались. Мы поняли, что они хотят каким-то образом не только переписать протокол, но и изменить количество бюллетеней в опечатанных пакетах. То есть, сделать двойную махинацию и сделать это незаметно. Чтобы этого не допустить, человек двести остались в администрации Центрального района до момента объявления итогов голосования. Давление гражданского общества было очень широкое: включились как наблюдатели, так и некоторые городские политики. Получилось отбить этот результат и вот таким образом я стал муниципальным депутатом.

Вопрос: А как проходило общение с жителями и жительницами? Были какие-то ожидания от них?

Ответ: У меня был в голове какой-то образ условного простого человека. И главное, что я понял, когда был депутатом, что никакого простого человека не существует. Никакого «глубинного народа» — все это выдумки политтехнологические.

Люди очень разные, у них разные проблемы. В основном, можно сказать, в 80% случаев, проблемы лежат в социальной плоскости.

Часто бывает так, что ты подходишь с идеологическими воззрениями, встречаешь какую-то проблему, и эта проблема их корректирует. Вот так я пришел к тому, что любая политическая идеология должна следовать из практики. И должен быть практический опыт, потому что иначе есть риск у идеологии превратиться в мертвый дискурс, который просто не будет адекватен ожиданиям людей и ожиданиям масс.

Во-первых, я понял, что в каких-то глобальных политических проблемах [имеет место] отсутствие политического опыта и опыта политической коммуникации. Что я называю политической коммуникацией? Я поясню. Два человека говорят друг с другом, просто беседуют, например, о политике. Это не политическая коммуникация, потому что из этой беседы не может проявиться никакого действия.

Политическая коммуникация —  это такое общение между людьми, в результате которого происходит какое-то совместное действие. Почему совместное? Потому что любая политика — это про группы, про массы, а не про индивидуальности. И опыта такой политической коммуникации у людей нет. Они часто не могут даже договориться внутри небольшого дома. Просто есть две полярные позиции, и каждый использует все возможные манипуляции, чтобы отстоять свою позицию. А какого-то опыта нахождения общих точек,  компромисса, просто иногда уважительной беседы, его нет. В этом, наверное, глобальная вина российской власти, если говорить про то, что они сделали с обществом, и за что общество должно их просто ненавидеть, на мой взгляд, это то, что они уничтожили и уничтожают все попытки людей научиться такой политической коммуникации. Сюда же — уничтожение сколько-нибудь широких [политических] организаций.

Коллективная работа, она предполагает несколько каких-то правил. Например, в самом начале договориться о том, как мы принимаем решения. Есть разные варианты того, как это сделать: это голосование, это консенсус, это рейтинг. И для того, чтобы принимать коллективные решения, нужно соблюдать правила их принятия. Однако из-за отсутствия политического опыта у людей не возникает потребности «а давайте договоримся о каких-то правилах принятия нами коллективного решения». И из таких мелочей строится неумение, неспособность произвести какие-то политические действия. Все ссорятся, ругаются, либо хотят невозможного, либо, наоборот, требуют слишком мало. В общем, из этого следует очень много проблем.

Не умеют также и проговаривать какие-то базовые вещи. Например, сначала долго стесняются сказать, что им что-то не нравится, а потом вот эта эмоция политическая, что им что-то не нравится, она превращается либо в абсентеизм — просто перестают участвовать в каких-то общих обсуждениях, потому что их там не слышат — либо в вспышку гнева и ярости.

Вопрос: В каких случаях вам приходилось пытаться выстроить политическую коммуникацию? Какие-то компании, может быть, были в округе?

Ответ: Могу вспомнить одну частично успешную кампанию.  Существует такой проект, «Последний адрес». Это таблички, посвященные репрессированным во времена сталинского террора, которые вешают на дома, и на табличках пишется: вот здесь здесь жил такой-то, такой-то, родился тогда-то, расстрелян тогда-то. Таблички эти висят на домах, откуда людей забирали — отсюда и название проекта. И у нас есть такой большой дом, называется «Довлатовским домом», на ул. Рубинштейна, д. 23. На нем висело тринадцать табличек «Последнего адреса» и, в какой-то момент, по заявлениям одних жителей, их сняли.

Я занял позицию медиатора в этом конфликте, пытался разобраться, почему вообще сняли эти таблички и как сделать так, чтобы их вернули. Хотелось помочь «Последнему адресу», я считаю его очень важным проектом. Большинство было, в общем, либо не против, либо за эти таблички, но [сталкивалось с] действиями какой-то небольшой, но организованной группы, и я пытался, медиируя этот конфликт, понять в чем их потребность.

Оказалось, что среди них был лишь один убежденный сталинист, который был бы резко против табличек. А все остальные восемь человек, которые  кто подавали заявления о [их] снятии сделали это по другим причинам, не идеологическим. Их беспокоило, что их не спросили — «повесили таблички, а нас не спросили». Вот. А это наш дом, ну, это наше пространство, мы хотим управлять, и так далее. И из этой потребности родилось много конфликтов. И я [эти конфликты] медиировал. Мы в итоге пришли к соглашению так, что, в общем, никто против табличек не был. Но, к сожалению, из-за юридической загвоздки не получилось их вернуть, а потом началась [СВО] и вдруг стало не до этого.

Вопрос: То есть, приходилось общаться и с идейным сталинистом, который, видимо, и инициировал заявление?

Ответ: В том числе и с ним. Так или иначе, мне приходилось общаться со всеми жителями этого дома, с некоторыми вместе, с некоторыми по отдельности. В том числе и с идейным сталинистом.

Вопрос: Не было чувства разочарования из-за отсутствия у людей политического опыта или из-за того, что они бывают идейными сталинистами?

Ответ: Нет я без предубеждений. Ну, идейный сталинист и идейный сталинист. Он же не мой родственник какой-то, не мой ученик. Вот из-за отсутствия политического опыта было разочарование, но не в людях. Иногда немного опускались руки, когда пытались решить какую-нибудь проблему, например, пешеходизировать «партизанскими» либо институциональными методами какую-нибудь часть дороги, а оказывалось, что там не хватает у людей мотивации этим заниматься даже в формате какой-то беседы, созвона, встречи рядом с домом. Но опять же, разочарование не в людях, а скорее в том, как устроено наше общество — и [появлялось] желание его изменить. Можно сказать, что отсутствие политического опыта, наоборот, задавало азарт.

Вопрос: Спасибо. Давайте, может, поговорим вот как раз-таки про проблему мнения собственника. Что вы об этом думаете?

Ответ: Во-первых, у нас центр города, и собственники жилья часто в нем не живут. И это ведет к определенному отчуждению, как ни странно, от их собственности, потому что после сдачи квартиры, им вообще плевать, что будет с домом, что будет со двором, что будет, грубо говоря, с тем углом, который им принадлежит. Им вообще просто абсолютно плевать, что у них есть соседи и [о чем] они договорятся. Им по барабану, даже если они сейчас живут буквально в соседнем доме — даже такое случается.

Во-вторых, если мы говорим о собственниках, то их следует разделять: есть, например, владелец комнаты в коммуналке, а есть владелец целого этажа, который он сдает под магазины. Это суперкрупные собственники. И чем собственник крупнее,  тем ниже его заинтересованность в каких-то общих делах. Отличный пример —  это у нас есть такой дом, он называется Толстовский дом, тоже на улице Рубинштейна. Красивое здание, если интересно, загуглите, реально красивое.

Так вот, там во дворе стоят «Майбахи», «Мерседесы», «Ламборджини» даже как-то стояла. Короче, в большинстве своем, в доме живут очень богатые люди. Но там есть несколько коммунальных квартир, иногда неблагополучных, иногда благополучных, просто небогатых. И дом находится в полном запустении. Создается такое ощущение, что живут свиньи, хотя вот, казалось бы, вы богатые люди, в конце концов, не у всех есть ваши возможности, [сделайте что-то на общее благо].

Но так не работает. Наоборот, чем богаче человек, тем меньше ему есть дело до какого-то общего блага. А, наоборот, чем в более худших условиях живет человек, тем как будто бы больше у него потребность скооперироваться и что-то сделать сообща. Чем богаче человек, тем сложнее с ним договориться, тем больше он начинает требовать от мира, от сообщества. «Раз я такой богатый, чтобы я поучаствовал в общественной жизни, вы мне должны еще что-то дать. Например, какую-то привилегию дополнительную, раз уж я поучаствую». Вот такая у богачей черта оказалась.

Вопрос: То есть наименее нуждающиеся требуют от депутата больше, чем наиболее нуждающихся?

Ответ: Да ладно бы от депутата. Они от своих соседей, менее нуждающихся, требуют больше. Никто не готов [договариваться] на паритетных началах, дескать, мы все принципиально равны, у меня нет больше прав и больше голоса. Нет, нифига.

Если у человека есть деньги, то ты вокруг него должен сплясать, чтобы он принял участие в чем-то общем. «Вы знаете, я такой занятой, у меня так много дел». Но это просто отговорка — супербогатый человек, условно, может нанять какого-нибудь ассистента за 15 тысяч рублей в месяц, если у него нет времени на коммуникацию, чтобы он занимался этими вопросами за него. Нет, нифига. Если ты богаче, тебя надо чем-то умаслить, задобрить, тебе нужно какое-то особое внимание уделить. Это ужасно.

А люди беднее и живущие в коммуналках, им общее дело значительно интереснее.  Допустим, давайте какую-нибудь клумбу разобьем, а давайте двор в порядок приведем, мы готовы ходить поливать. А если человек богатый, то ты подойдешь к нему и скажешь, например:  «Слушай, чувак, а можно сделать так, чтобы полив растительности шел на твой, например, счетчик, так как есть люди бедные и им не очень охота, чтобы у них сумма увеличилась за ЖКХ на 100-150 рублей в месяц. Может быть, ты возьмешь на себя эти расходы, а они готовы свое время тратить, потому что им интересно выращивать какие-то кустарники». Это почти невозможно. Есть какие-то исключения, но это редкость.

Вопрос: Даже если сказать им, что это же повышает стоимость собственности? Если у вас этаж куплен, то зеленый двор привлекает более дорогих, нет? Для них этот аргумент тоже не работает?

Ответ: Видите ли, этот аргумент очень либеральный, и, казалось бы, он должен был бы работать. Если говорить про мое удивление, то это одно из того, чего меня действительно удивило. Я не скажу, что с миллиардерами общаюсь, но у нас есть очень обеспеченные люди. Они точно так же деполитизированы, как и более бедные, и, зачастую, взаимосвязи между состоянием двора и стоимостью недвижимости не выстраивают.

Во-первых, потому что часто в условиях России это не так. У нас рыночная цена образования всегда формируется с какими-то поправками, и не всегда так работает, хотя я не рыночный аналитик и мне сложно утверждать. Во-вторых, даже если допустить такое, то люди часто рассуждают так, что если они вложат деньги, то этим будет пользоваться и кто-то другой. Вырастет же [cтоимость на] недвижимость не только у меня, но и у моих соседей победнее! Это их отталкивает.

Есть такая аргументация, что, мол, я вложусь, сделаю двор лучше, а в итоге пьющие, бедные или еще-какие нибудь соседи придут и все засрут. И получается, я выложу какую-то деньгу, а все будет испорчено. Но при этом единственный способ избежать этого — это строить сообщество, а для этого нужно базово уважать друг друга и признавать за другим право голоса и право на свое мнение. Нужно не вкладывать 5 миллионов для устройства двора, а потом жаловаться, что тебе что-то сломали — нужно, если решил вкладывать какие-то деньги, собрать соседей и сказать: «Ребят, я хочу с вами все обсудить. Я готов вложить 5 миллионов, но я не буду вам навязывать свое мнение, что за эти 5 миллионов можно сделать. Давайте вы ко мне прислушаетесь, так как для меня большая сумма, но тем не менее, я уважаю мнение каждого из вас, ведь это будет общее место для всех нас. И мы все будем им управлять» Насчет 5 миллионов — это я конечно фантазирую. Но вообще нет такого. Богатые люди политизированы точно так же, как и бедные. Просто на них ответственности больше, потому что они могли бы с этим бороться, ведь у них есть ресурсы для этого.

А когда ко мне какая-то несчастная бабуля с пенсией 12 тысяч рублей приходит и говорит: «Я хочу сделать какое-то общественное благо, я хочу добиться какого-то блага для всех жителей, а еще я готова ухаживать за этим благом», и [богатый] житель этого же дома говорит: «Ну, знаете, я не буду вкладывать 50 тысяч рублей в приличные вазы для этих цветов. Если какая-то бабка хочет, пусть сама это делает».

Либеральный концепт того, что чем человек богаче, тем больше у него потребностей, находящихся вне рамок его непосредственного выживания не работает — на практике все совсем не так. Я не видел практически ни одного подтверждения за все три с половиной года активной работы, что увеличение личного благосостояния ведет к улучшению качества общественной жизни. Меня это, на самом деле, не удивило — это соответствовало моим политическим взглядам. Но это укрепило мою уверенность, что за левой идеей, за идеями кооперации, за идеями каких-то низовых вещей — это за ними будущее, а не за рынком.

Во второй части интервью Виталий Боварь расскажет о своей работе в муниципальном совете Владимирского округа, о том, как его пытались лишить мандата, о том, как власть развращает некоторых оппозиционеров, а также о перспективах оппозиции в будущем.