Женщина с цветами
Она шла впереди меня, метрах в трех, в ауре предстоящего на пути светофора, и выглядела так, как выглядят идущие впереди тебя к яркому свету в конце некоего туннеля. Но туннеля не было. Сутулая, уставшая, это видно по ее походке. Здесь у многих такая походка. Правда, у многих другая – они идут вприпрыжку. На ней было темное пальто чуть ниже колена, неприталенное, и столь же бесформенные полусапоги, носимые явно не первый год. И много-много пакетов в руках. Рассматривая пакеты, я случайно наткнулась взглядом на нечто из того разряда, что кажется невидимым и поначалу теряется в общей композиции, пока, споткнувшись об него, не рассмотришь в подробностях.
Этот букет она несла раскрывшимися бутонами вниз. Как веник. Очень по-мужски, надо сказать, несла. Ни разу не видела, чтобы женщины так носили букеты. В старой постсоветской газете была даже статья о правилах хорошего тона, где было написано, что так носить букет не следует. Почему-то пятнадцатилетняя я запомнила ее столь крепко, что она выскочила у меня вот так, из-за угла, почти тридцать лет спустя.
Интересно, куда она идет с этими цветами и откуда? Пеш или конн ее путь? По идее, у нее могла быть машина, но эта машина, возможно, далеко припаркована. Почему далеко? Здесь довольно просто поставить тачку в полдесятого вечера. Самый простой вариант – машины у нее нет, купила продукты и гуляет. А цветы? Откуда цветы? Подарили? А где кавалер, подаривший цветы? Ушел? Может, она купила их сама? Женщины часто покупают здесь сами себе цветы. В России был такой общественный штампик, насчет самостоятельной покупки цветов женщинами – якобы они делают это, поскольку больше некому. Чтоб идти с цветами по улице и чтоб все видели. Здесь дамы тоже покупают цветы, но им в голову не приходит кому-то что-то показывать. Это делается не чтобы доказать социуму, что у тебя есть личная жизнь, а потому что красиво. Здесь культ живых цветов. Их любят и хотят, чтобы они были в доме.
Так или иначе, она идет с этим букетом одна, на ночь глядя, веник обрамлен пакетами с едой, купленной в Big Banana. И вот тут непременно следует описать сам веник.
Знаете, у меня есть один тайный вопрос, который я стесняюсь кому-либо задать, я храню его в голове молча и жду, когда ответ на него неожиданно всплывет в какой-нибудь проходной статейке в журнале или в чьем-то, случайно попавшемся на глаза блоге. Я стыжусь задавать этот вопрос вслух, поскольку звучит он бесконечно глупо.
Знаете, сейчас продают такие розы, цветов, совершенно несовместимых с понятием «природа»? Цирулеумно-синих, кислотно-зеленых. «ФЦ» – как мы их называли в художественном училище (что означает «флуоресцентные»)? Ярко-оранжевые, фиолетовые, лиловые, болотного цвета. Я все хочу узнать: они такими выведены, над ними работали безумные селекционеры-флористы, или же в лавке (или на базе) их попросту красят из пульверизатора?
Но, знаете ли, выглядят они порой настолько естественно, что версия с безумным селекционером довольно жизнеспособна. Или же пульверизатор и краска в нем были высочайшего качества.
Так вот. Именно такой букет у нее и был. Одна роза в нем была синей, другая – огненно-лиловой, третья – ярко-оранжевой. В букете была еще желтая и, почему-то, белая роза. И кислотно-зеленая. Отсюда вопрос: кто именно выбирал эти цветы, она сама или некто, кто купил их для нее? Это важно, потому что ответ на этот вопрос проясняет, каков ее вкус. Если это был кавалер, то обвинение в любви к зеленым розам с нее можно спокойно снять. Это вообще объясняет многое: например, если тебе не нравятся зеленые розы, но дорог тот, кто их подарил, почему б действительно не донести их до дому вниз, как веник? Кстати, так даже удобнее. Почему-то все, что удобно, противоречит правилам хорошего тона.
Когда она, а вслед за нею и я, дошли, наконец, до перехода на 18-й street, там оранжевой ладонью горел, разумеется, запрещающий знак. Дама остановилась, а я вплотную подошла к бордюру, приобретя, таким образом, возможность разглядеть ее спереди.
У нее был в целом немодный вид. Яркий мейкап и бледный, почти старушечий платок, или же шарф, укрывающий голову. Ей точно за сорок. Но не факт, что за сорок пять.
Допустим, сейчас она перейдет дорогу, и к ней подойдет мужчина чуть постарше, возьмет из ее рук продукты и увидит среди них радужно-флуоресцентный веник, и скажет ей сердечно: «Спасибо, что вспомнила про цветы, у меня совершенно вылетело из головы». И тут мы узнаём, что завтра, например, юбилей у его начальницы, а он вкалывает на трех работах и ему некогда элементарно подлизаться к одной из шефинь, и он просит жену: выручи. И она покупает эту безвкусицу, представляя себе, как выглядит и как мыслит эта старая корова из второй волны эмиграции, и какие цветуёчки она чисто гипотетически может любить.
Или, возможно, это были цветы ко дню рождения, скажем, к шестнадцатилетию ее дочери. Девочке как раз в силу возраста нравятся такие вот яркие (это скоро, кстати, пройдет, если она будет читать хорошие книги и смотреть умное кино). И вот мать идет домой с цветами и продуктами, вполне укладывающимися в эту схему, а девочка делает дома перед зеркалом мейкап столь же яркий, как у ее матери.
Или, возможно, к ней приехала свекровь, старая леди. Эта радуга как раз для нее, но... букет не производит впечатления идеально подобранного, поэтому данная версия мне кажется обреченной.
Дождь, мелкий и странный, прямо сейчас (мы видим эту трансформацию воочию), переходит в снег. Когда в Нью-Йорке выпадают осадки, мне становится болезненно жаль и цветы, и людей. Жаль конкретно жителей этого города, который можно любить лишь иррациональной любовью, как любят отъявленно некрасивую женщину, или очень искреннюю, но плохо написанную книгу, или, например, друга-мудака с биографией, в которой прячутся хорошо обоснованные корни его мудацкого поведения. Близкого, на твоих глазах совершившего некую отчаянную подлость. Иррациональной, а следовательно, истинной любовью.
Итак, она идет дальше, а я снова иду за ней. Мы перешли дорогу с нулевым трафиком, зачем-то все-таки подождав нужного сигнала с белым идущим человечком. Позади остаются молдавская кондитерская, ювелирный, в котором мне выдали однажды полторы тысячи долларов за копившийся в квартире годами золотой мусор, и не взяли инвойс, будто бы даже не задумавшись о том, что мусор этот мог быть снят с покойника после драки или с одинокой старухи в черном районе.
В момент, когда она зашла в турецкую закусочную, светлую и стеклянную, большую и проглядываемую насквозь, по радио в моих наушниках очень своевременно передавали роллинговскую «It is the evening of the da-aa-ey», правда, в позднем исполнении Марион Фейтфул, с демонстративно охрипшим и, по ощущениям, эффектно испитым голосом. Именно в его тембре был какой-то странный смысл, иллюстрирующий именно эти кадры. Женщина с цветами проходит из опустевшей уличной темноты на свет, кричащий сквозь огромные стекла, садится за стол, и, положив свой радужный веник рядом, спокойно ждет официанта. Кажется, она даже улыбается. Я наблюдаю за ней, благоразумно перейдя на другую сторону улицы. Оттуда лучше видно и ее, и весь зал, и – если я стою на другой стороне улицы, из зала хуже видно меня. Со стороны это может смахивать на преследование. Снег, между прочим, уже повалил, образовав мини-сугроб на капюшоне моей куртки, сигарета в моих пальцах вся в мелкую водяную крапинку, за моей спиной располагается русский продуктовый, и случайному прохожему может показаться, что я – скажем, работник этого продуктового, вышла из магазина покурить и совершенно случайно смотрю на обнаженный зал турецкого ресторана, в котором во всю стену грамотно нарисован туристический, открыточный городской ландшафт Стамбула.
Вот пускай им, случайным прохожим, именно это и кажется. Тем временем к «моей» женщине внутри подходит официант, и, принимая заказ, заботливо выдает с подноса стеклянную вазу с водой – наблюдательный, увидел цветочки. Она ставит букет в воду, и, отодвинув вазу на другой конец стола, любуется ею, или смотрит как-то оценивающе. Мне на язык падает снежинка.
Этот «Кебаб» – аквариум, внутри он совершенно желт от сочетания цвета стен и вечернего теплооттеночного электричества. Я там ни разу не была, но уже всех знаю. В Турции сейчас тепло, наверное.
Ей приносят кофе и пирожное. Она аккуратно сначала съедает десерт (все это время я стою, как бы охраняя русский магазин, меняя во рту сигареты), затем выпивает кофе. Я все еще пытаюсь придумать, как к ней попали эти цветы.
В Нью-Йорке миллион цветочных лавок, все они работают с утра и до вечера. В госпиталь к больному цветы приносить нельзя, к тому же, там стараются не лежать подолгу без необходимости. Страховки неохотно покрывают эксцессы с длительной госпитализацией, если это не рехаб. А рехаб – дело темное, особенно если это рехаб зависимостей. Кажется, посторонним туда вообще нельзя. Впрочем, меня унесло далеко от темы. В любом случае, в госпиталь не ходят на ночь глядя. Цветы для дневного посещения кого угодно и где угодно можно купить с утра, и будут они намного свежее. Флористы знают, как заботиться о цветах, у них там куча тонкостей. Кажется, они добавляют в воду сахар, чтобы цветок подольше стоял и получше выглядел.
Сити холл и чья-то свадьба? Это утром. Ее собственная свадьба? А где муж? Свидание? Я повторяюсь, но где же кавалер? Свидание было в Манхеттене, а она без машины? Что же за мудак тогда ее кавалер?
В этот момент она допивает кофе и снова зовет официанта. Он приносит счет, она дает ему кеш, он откланивается, она заботливо собирает свои пакеты с продуктами, накидывает пальто и движется по направлению к выходу, не обращая ни малейшего внимания на цветы. Официант (уже другой) догоняет ее, указывая на забытый букет. Доходчивость мимики и жестов на уровне немого кино. Женщина улыбается и что-то говорит официанту. Он улыбается в ответ и оставляет ее в покое. Она вполне сознательно оставила цветы там.
Выходит наружу с лицом посветлевшим и отдохнувшим. Я благодарю бога, в которого не верю, за то, что он не сделал меня частным детективом. Вокруг падает слишком холодный снег.
В будние дни в нашем районе по вечерам очень мало народу. Я не знаю, почему так. Все-таки, это тоже немного Нью-Йорк. Люди спешат домой, чтобы нянчить своих детей, идут с проживанием хоум аттендентами, что также не предусматривает долгих пеших прогулок по вечерам. Вообще, конечно, если задаться целью погулять, то делать это и правда лучше не здесь.
Короче, в половину одиннадцатого вечера мы почти одни на улице, которую один нью-йоркский русский все время называет Королевским шоссе.
Я срываюсь с места, пытаясь уложиться в белого идущего человечка на переходе, человечек уже исчез и вместо него светофор зажигает секундомер – тринадцать, двенадцать, одиннадцать, десять, девять, восемь секунд. Я успеваю перебежать дорогу обратно на свою сторону и на сторону турецкого кебаба, а женщина движется дальше, в сторону Ocean Avenue, куда и шла.
– Why did you leave your flowers there?
Между прочим, совершенно нормальный вопрос. Она сначала пугается меня, но эмоция страха покидает линию ее бровей так же быстро, как и пришла секунду назад.
Теперь она даже улыбается, и, чуть погодя отвечает с акцентом, кажется, еще более тяжелым, чем мой.
– That were a flowers from Ecuador. It's a must to buy them. I'm from Ecuador.