Трансформация Райкерса, нью-йоркской тюрьмы

Однажды в телефонном разговоре моя подруга сказала мне, что я единственный человек из ее окружения, побывавший в американской тюрьме. С одной стороны, я была там как репортер, с другой – утверждать, что меня там не было, было бы неправдой. Часа полтора я за решеткой все же провела.

Господи, да кто там только не сидел. Сид Вишес посидел некоторое время, Аль Капоне – наиболее известный российскому читателю человек, Марк Чепмен, убийца Джона Леннона. И вот я еду туда брать интервью с Викторией Насыровой, арестованной за воровство в магазинах, многократные покушения на отравление (клофелинщица, есть такое слово), выехавшей из России незадолго до объявления ее в розыск Интерпола по подозрению в убийстве с особой жестокостью, совершенное в России (якобы убила подругу, якобы из-за денег: да, деньги были действительно большие; труп подруги подожгла; в списке доказательств все достаточно мутно, столь же мутно, сколь и фото якобы Виктории с якобы телом на переднем сидении ее машины, на котором ничего нельзя разобрать; сама Насырова факт причастности к убийству отрицает – это все да, но в Америке ее судят на за это, за это ее судили бы в России, если бы она не выехала). Виктория – женщина интересная во многих отношениях, и “работала” тоже интересно, но после Аль Капоне и Сида Вишеса преступник, согласитесь, измельчал.

Редакция оплачивает мне такси, и за само интервью платит тоже – другое дело, что интервью это не так-то просто было организовать. Переписка с пресс-службой женского отделения тюрьмы заняла три месяца. Просто журналист, тем более русскоязычного гетто-издания, а не американского телеканала (к ним особое отношение) не может попасть в тюрьму просто так. Сначала ему нужно написать, затем ждать ответа, затем следует отправить обыкновенное, бумажное письмо самой заключенной, чтобы она дала добро на интервью, оставить номер телефона, по которому она сможет совершить звонок мне, чтобы договориться. Ее право отказаться от интервью в принципе и от отдельных аспектов и частей этого интервью – например, она отказалась от фотографа. Плохо выглядела в тот день. Подралась. Осталась, кажется, без зуба. На лице следы аллергии. Ее право сказать надзирателю, что она против фотографирования и попросить, чтобы меня хорошо обыскали на предмет фототехники.

Отвечал пресс-секретарь неровно. То через два дня, то через неделю, а то и мгновенно: окончательную дату приезда я утвердила чисто случайно, случайно же услышав динь-динь емейла в переполненном вагоне метро, я написала очередное письмо на станции до прихода поезда и ждала ответа, как всегда, дня через три, а он ответил быстро. Так мне удалось договориться о том, что я доеду (уж как получится, могу на поезде и затем на автобусе, а могу и в такси, зависит от редакции) до КПП перед мостом. Райкерс Айленд – он же Island, то есть полностью окружен водой. На остров ведет мост. По мосту едут автобусы, часто – с заключенными. Упомянутое КПП расположено перед мостом на территории стоянки автомобилей. Всех, кто едет в тюрьму на машинах, проверяют на КПП, где меня и высадил таксист.

За ночь до поездки в Райкерс я была в приятелями на концерте Muse в Централ Парке. Мы задержались после концерта, застали уборщика, подметающего сцену и пространство перед ней, где мы, собственно, и хохотали над анекдотами друг друга. Я сказала: мне пора домой, мне завтра утром нужно быть в Райкерс Айленде. Один из приятелей указал мне на полицейского, недвусмысленно на нас поглядывающего, и сказал: нам всем тут пора. Иначе мы попадем в Райкерс Айленд прямо отсюда.

Туда едут поезда Q and R. Едут долго. Это глубокий Квинс.

Просто так зайти на КПП и показать документы тоже бесполезно. Для того, чтобы туда пустили конкретно меня, мне нужно было дождаться мальчика пресс-секретаря, который едет специально забрать оттуда именно меня, это итог трехмесячных переговоров. То есть зайти-то я могу, но без специальной бумаги о том, что мне разрешено посещать конкретного заключенного (она тоже делается долго и только с согласия заключенного), и без мальчика меня отправят восвояси. С мальчиком все проще: я показываю свое удостоверение резидента штата Нью-Йорк (state ID), мальчик – свой жетон, что-то там он говорит проверяющему и нам дают добро. Мальчик сажает меня в свою машину и везет в женский центр, по дороге выясняя, чего я от нее хочу-то, от Насыровой. Я пока сама не знаю, чего я от нее хочу, список вопросов для проформы есть, но будем импровизировать.

Само пространство женской части тюремного комплекса – оно белое. Оно все абсолютно белое. Меня высаживают из машины и просят подождать на совершенно безлюдной территории. Вокруг белые каменные помещения, по крышам колючка. Решеток на окнах я не заметила. Того, что могло бы происходить внутри помещений, тоже не видно. Просто белые здания, с окнами, внутри темно, вовнутрь ведет железная дверь, она, ествественно, заперта. Она тоже белая, там все белое. Мальчик ставит машину на мелкой (на пару-тройку автомобилей) стоянке, и велит подождать возле той самой двери. Вокруг никого. Он куда-то уходит. Я жду минут пятнадцать. Он возвращается с женщиной в форме. Женщина достает ключ от той самой двери, возле которой я стою, и мы проходим в помещение. Там меня обыскивают, досматривают рюкзак и на время снова оставляют в полном одиночестве. Затем выводят заключенную.

Ни-ка-ких. Телефонных будок, трубок и всего того, что показывают в сериалах – ну, когда хотят продемонстрировать, как посетитель из-за звуконепроницаемого стеклышка, прижав трубку к щеке, говорит с заключенным, там нет в помине. Пол-паркет. Несколько совершенно пустых стоек для надзирателей. Два офицера выводят Насырову в огороженный квадрат три на три метра примерно. В квадрате стоят два стула. На одном сидит заключенная, на другом я. Нас ничто не разъединяет вообще. С той стороны, за ограждением, стоят два офицера и не понимают, что мы говорим друг другу по-русски, лишь следят за временем.

Выделили час, проконтролировали, потом развели – ее в камеру, меня в машину обратно на КПП, а оттуда как доеду до города, так и доеду.

Само интервью тут интересно не так, как антураж, совершенно далекий от сериального видения. Тут важно другое: когда я рассказала кому-то на Брайтоне о том, что собой представляет женский комплекс, собеседник мой оказался сидевшим ранее в комплексе мужском, и, выслушав описание, ответил: “У мужиков все по-другому, там все серьезнее и лучше тебе там не бывать”. Подробностями делиться наотрез отказался.

О том, что тюремный комплекс Райкерс Айленд собираются распустить, мне было известно довольно давно, я разве что не знала, что именно будут делать на его месте. В новостях примерно 2019 г. было много информации о том, что комплекс планируют удалить именно как комплекс, как место скопления заключенных обоего пола. Помещение останется, куда его? Подо что? Определенной информации не было, были лишь новости о том, что саму тюрьму разобьют на пять тематических частей и для этих пяти частей отведут разные помещения в пяти районах Нью-Йорка. О протестах жителей этих самых пяти районов против того, чтобы заключенных располагали у них, тоже было известно из новостей. Люди не хотели внезапно зажить рядом с местами не столь отдаленными вот так вот, с ноги. Вот тогда-то обсуждение судьбы тюрьмы с мировой известностью на время прекратилось.

Прекратилось оно, как оказалось, вот буквально до настоящего момента. Тюремный комплекс Райкерс Айленд прямо сейчас проходит стадию переоформления в комплекс помещений для бездомных и также для людей (у живущих на улице едет крыша, либо поехавшие крышей часто оказываются на улице, имеют место и те и другие истории в огромном количестве) с нарушениями психического здоровья. Где-то в пределах острова Райкерс планируют организовать психиатрическую лечебницу либо цикл опций психиатрической помощи, отличающийся от формата лечебницы. Инициатива эта принадлежала экс-мэру города де Блазио, а воплощать ее стал уже нынешний мэр Эрик Адамс. Газета “Нью-Йорк пост” на эту тему писала уже, что во-первых, в самом комплексе (пока он еще был тюрьмой) возрос уровень насилия (кто кого?) и сама тюрьма деградирует (не уточнено, в чем конкретно заключается ее деградация, или же возможно, в Америка тюрьма деградирует как понятие, особенно с точки зрения демократов, и реплики на эту тему уже были) и этот вопрос встал рядышком с проблемой перенаселенности улиц живущими на этих улицах психических больных, которые то сами прыгают под поезда в метро, то толкают туда ни в чем не повинных пассажиров.

Если гуглить публикации о причинах трансформации Райкерса, то нагуглить можно многое, не только о насилии – там и антисанитария, и нарушения прав человека, но и первое, и второе от меня в момент посещения комплекса было скрыто, и потом – да, комплекс действительно был женским и я и вправду не была в мужском и даже не удостоилась рассказа очевидца, настолько, по его мнению, там было все непросто.

Как вообще мне стало обо всем этом известно: мне позвонил американский друг. И сказал, что его друг, которого я видела однажды в библиотеке и который производит впечатление вполне здорового психически, да и фактически не бездомного человека, был вынужден зарегистрироваться (не жить! А именно сделать, так сказать, регистрацию по месту пребывания) в шелтере для того, чтобы продолжать получать те социальные пособия, которые он получает на данный момент. Все просто: хочешь социальных денег? Пойди и зарегистрируйся в шелтере. Тут я с удивлением услышала историю, рождающую ощущение дежавю. О том, что за адрес ему дали. О том, как он добирался в глубокий Квинс. О том, что сначала нужно было ехать на поезде Q or R, затем на автобусе, затем он попал на КПП – и там, на КПП ему сказали – вы в шелтер, сэр? Да-да, там теперь. Уже. Шелтер. Но вы туда не пойдете, сэр. Там нет мест. Честно-честно.

Представьте себе нормального, обыкновенного, мужика, такого же, как вы или ваш сосед. Так же плохо говорящего по-английски, и – даже если говорящего хорошо, – то для native speakers это все равно не то пальто. Вот таков он, друг моего друга. Который чуть было не попал в шелтер с психически нестабильными американцами, которые ни на вас, ни на вашего соседа, совершенно не похожи, и слава богу даже, что вы их себе не представляете. У меня нет к ним ничего, что походило бы на ксенофобию хотя бы отдаленно, лишь сочувствие, и я констатирую лишь факт того, что уроженец Ямайки с героиновой зависимостью и шизофренией и наш дядя Женя – они очень, очень разные люди. И дядя Женя всего лишь хочет социальных пособий, и никогда никого не сталкивал под поезд в метро.

Я все думаю, были бы живы Сид Вишес или Аль, не к ночи будут помянуты, Капоне. Если бы им сказали о том, что заключенных Райкерса переведут поближе к жизни, так сказать, а бездомных с зависимостями и психическими заболеваниями – в тот санаторий, который на месте Райкерса делают прямо сейчас – как бы они отреагировали?

_