Язык и смысл
Кандидат философских наук Ирина Дмитриева рассуждает о смысле и бессмыслице в монографии «Философия жизни и смерти: вчера, сегодня, завтра»
Философия и бессмыслица – эти слова не часто сближаются. Сближают их, например, говоря о «философии бессмыслицы» как особом жанре философских размышлений. Я буду не говорить о бессмыслице, а указывать на нее в ее предельности и причастности философии.
Говорить о «философии бессмыслицы» – задача сама по себе весьма противоречивая. Ведь бессмыслица, как указывает любой словарь, и что вполне очевидно по языку – это то, что лишено смысла. Поэтому разговор о бессмыслице, который с неизбежностью возвращает нас к смыслу, утрачивает свой предмет. Но возможен и такой, который, напротив, не будет приписывать бессмыслице никакого смысла.
Если бессмыслицу определяют через отсутствие смысла, то такое определение сразу отсылает к множеству других определений, связанных уже со смыслом. В отличие от одного общего определения бессмыслицы определений смысла большое множество. Смысл связывают и с закрепленным предназначением каких-либо вещей, понятий, действий, сформированных конкретной личностью или обществом, и с внутренним содержанием объекта, его значением, которое постигается разумом, и с сущностным содержание чего-либо, выраженным в языке, и, наконец, просто с тем, что может быть понято. Этот список определений смысла можно продолжать довольно долго.
Все многочисленные определения смысла объединяет связность того или иного рода. Иначе говоря, смысл рождается благодаря различным связностям — связности вещи и контекста (личностного или/и социального), вещи и языка, который ее описывает, или та или иная форма включенности вещи (объекта, действия и т.п.) в ту или иную социальную практику. Смысл производится связностями: концептуальной, причинно-следственной, контекстуальной, социальной и т.д.
Откуда появляются эти связности? Они образуются благодаря нашему языку. Язык – это ресурс, который и формирует первичное поле необходимых связей. Связность, идущая от языка, двоякая. С одной стороны, структурная, которая задает языковую целостность в виде системы и нормы, где наиболее очевидной для нас является грамматическая связность. С другой стороны, это социальная связность, то есть создание возможности взаимодействия и взаимопонимания людей. Связность — средство установления и трансляции смыслов, которое обеспечивает социальную интеграцию. Язык фиксирует смыслы, которые складываются и осуществляются в языке. Союз смыла и языка кажется нерушимым. И тогда язык и смысл не просто взаимосвязаны друг с другом, а они еще и взаимно дополняют друг друга, зависят друг от друга.
Народы имеют свои национальные языки, различные формы знания предполагают собственные искусственные языки, которые обеспечивают научным сообществам коммуникацию и сходное смыслополагание. Философский язык – это тоже набор специальных языков философских сообществ. Таков, например, язык предельных понятий философии, подавляющее большинство языков философии характеризуются предельным смыслополаганием. Помимо коммуникационной функции, подобное смыслополагание было спецификой философского знания. Устанавливать и транслировать предельные смыслы – базовая функция языка философии.
Поэтому язык философии со смыслом были всегда связаны неразрывно. Там, где присутствует философия, с необходимостью должен проявиться и смысл, который господствует в философии. А смысл, в свою очередь, не существует без философского языка. Круг замыкается, и каждый момент этого круга обусловливает все остальные его моменты. И этот круг представляется необходимым, а его разрыв как бы предполагает утрату и уничтожение самой возможности философии. Но так ли уж необходимо для существования философии эта неразрывная связь смыслополагания и языка философии?
Но в русской самобытной (Наличие такой традиции и противопоставление ее официальной, западно-ориентированной философии было зафиксировано еще В.В.Розановым в статье «Природа и история». Он говорит, что исконно русская философия «не имеет научного декорума, - и даже часто плана, в высшей степени полна жизненного пороха: это взрывчатости, самогорения, порыва мысли и всегда около действительности, около природы вещей». [ 1, 162] Базовые установки и основания этой традиции см. в учебнике «Философия для бакалавров» [2,190-191] — прим. автора) философской традиции необходимость и неразрывность этой связи не раз ставилась под вопрос, что заставляет пристальнее посмотреть на неразрывность предполагаемой философией
союза смысла и языка. Обратимся непосредственно к конкретной исто-
рии философских исканий. Ярким представителем самобытной русской
традиции была группа мыслителей, выступившая под именем Козьмы
Пруткова. Этой группе принадлежит оригинальная критика оснований
европейской философской мысли, развернутая в знаменитых «Мыслях
и афоризмах». Так, в частности, Козьма Прутков дает совет, который по-
вторяется несколько раз, причем, вне связи, с созданным им же самим,
контекстом. Козьма Прутков пишет: «Никто не обнимает необъятное»
[3, 110, 114, 117, 126] и «Плюнь в глаза тому, кто скажет, что может объ-
ять необъятное» [3, 120]. Автор не приводит контекст высказываний,
вы сказывания существуют как бы сами по себе, в отрыве от существую-
щего рядом содержания . И фраза выглядят либо как банальность, либо
как глупость. Но тем не менее автор повторяет высказывание в различ-
ных формах несколько раз. Каков же смысл в этом повторе, что из него
следует? Вообще-то, не следует ничего. Текст высказываний построен
именно таким образом, что ничего из него не следует. Мы наблюдаем по-
втор, неопределенность, и они не добавляют никакого нового содержа-
ния. Получается, что своими высказываниями Прутков тиражирует сам
чистый повтор, то есть его пустоту. Это бессмыслица.
Так о чем эта бессмыслица? О себе. И, возможно, еще о том, что специфика европейского мышления о мироздании, в различных его ипостасях связана с поиском алгоритмов, закономерностей, которые описывали бы явление максимально полным образом. Об этом свидетельствует созданное древнем игреками и распространившееся благодаря римлянам по всей Европе грамматическое учение, торжество гипотетико-дедуктивного метода в научном познании и т.д. А может быть, и совсем о другом.
Козьма Прутков не объясняет, не выводит логическим образом, не выстраивает последовательность шагов, он лишь создает паузу. Эта пауза и есть само пространство для мысли, она ничем не может быть заполнена или может быть заполнена чем угодно.
Можно привести другой пример, из «глубокомысленных» наблюдений Козьмы Пруткова: «Человек раздвоен снизу, а не сверху, для того, что две опоры надежнее одной» [3, 119]. Высказывание Пруткова представлено в форме афоризма, т. е. в форме максимально концентрированного высказывания. Но что в нем концентрируется? Ничто. Концентрируется ничто. Оно тоже не имеет никаких последствий, ни мыслительных, ни социальных. Это — еще одна пауза смысла, разрыв со смыслом.
Можно еще вспомнить знаменитый и универсальный совет на все времена: «Хочешь быть счастливым, будь им» [3, 118]. Эта высказывание не имеет контекста, заявленный порядок действия нереализуем и, соответственно, не может иметь последствий. Совет Пруткова воспроизводит тот же разрыв со смыслом, паузу, которая смысла не имеет, но при этом она оставляет место для философии.
Одной из черт мыслительной работы Козьмы Пруткова был особый
стиль письма. Козьма Прутков говорит умолчаниями, тем, что он ничего не говорит. Его стиль задавал смысловые паузы, провалы смысла... Этот стиль создал пространство, где предельность задана без смысла, она существуют вне связи, вне контекста, не имеет продолжения и не предполагают последствий.
Другой способ разрыва связностей и уклонения от смысла использовала еще одна философская группа – группа «Чинари». «Чинари» разрывают связность грамматическую в виде внеграмматического употребления слов и предложений, где слова существуют сами по себе, вне грамматической или лексической связности и образуют самостоятельные миры. Они так же ставят под вопрос временную связность, однозначность и необходимость временной последовательности посредством особым способом организованной устремленности в вечность, например, используя бесконечно летящих старух или встречу Пушкина и Гоголя.
Даниил Хармс (Ювачев) обосновывает такой способ уклонения, он говорит о различии НУЛЯ и НОЛЯ: «Числовой ряд нигде не начинается и нигде не кончается. Он стал ничем. Казалось бы, все это так, но тут все нарушает нуль. Он стоит где-то в середине бесконечного ряда и качественно разнится от него. То, что мы называли ничем, имеет в себе еще что-то, что по сравнению с этим ничем есть новое ничто. Два ничто? Два ничто и друг другу противоречивые? Тогда одно ничто есть что-то. Тогда что-то, что нигде не начинается и нигде не кончается, есть что-то, содержащее в себе ничто» [4, 119—120].
Характеризуя смешения МИРА и МЫ, Хармс описывает МЫР, который не предполагает частей, соответственно и не знает связности. Он не знает разделения на Я и МИР, поэтому невозможна его связь с миром в обыденном понимании. Целое в его тексте не предполагает связности ни временной, ни структурной, там невозможно даже различение бытия и небытия.
«Я говорил себе, что я вижу мир. Но весь мир недоступен моему взгляду, и я видел только части мира…. И вдруг я перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался, что рухнет мир. Но тут я понял, что я не вижу частей по отдельности, а вижу все зараз. Сначала я думал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это мир, а то, что я видел раньше, был не мир. И я всегда знал, что такое мир, но, что я видел раньше, я не знаю и сейчас. И когда части пропали, то их умные свойства перестали быть умными, и их неумные свойства перестали быть неумными. И весь мир перестал быть умным и неумным. Но только я понял, что я вижу мир, как я перестал его видеть. Я испугался, думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял, что если бы рухнул мир, то я бы так уже не думал. И я смотрел, ища мир, но не находил его. А больше я ничего не думал» [4, 115].
Хармс создает текстом пустоту, бессмыслицу. И мыслит этой пустой, которая создает пространство предельности, а тем самым и пространство философии. А вот смыслы, которые могут сопровождать это раскрытие пустотной предельности подчинены ей. Сама пустота, разрыв связности, утрата смысла — это и есть его философия бессмыслицы.
В наше время другой способ разрыва связностей и уклонения от смысла использовала еще одна философская группа — группа «Анонсенс». У группы «Анонсенс» «вопросы отпадают, а ответы напрашиваются». У нее «ничего нет, а есть только это, и это — ничего» [5]. Смысл и язык философии тут опять разошлись. В анонсической философии бессмыслицы реализуется иная возможность языка. Она не воспроизводит те или иные смысловые содержания и не конституирует утрату смысла, так как говорение об утрате смысла лишь возвращает смысл.
«Анонсенс» создает саму бессмыслицу, а не повествование о ней. Он предлагает такую форму вопрошания, которая принципиально не имеет ответов, но создает лакуны, паузы, чреватые одновременно бесконечным числом возможностей и одновременно не предполагающие ни одной из возможностей.
Примеры русской самобытной мыслительной традиции, указывающие на философию бессмыслицы, выставляют под вопрос союз языка и смысла. Философия бессмыслицы предлагает нам такой способ работы, где разрыв языка со смыслом не уничтожает философию, а наоборот, длит философскую предельность. Бессмыслица связана с философией не меньше смысла. И это открытие принадлежит самобытной русской философии бессмыслицы.
Список использованной литературы
- Розанов В.В. Природа и история. Сборник статей. СПб.,1900
- Философия для бакалавров. Учебное пособие / Под. Ред. Кукарцевой М.А. –
СПб.: Издательство «Лань», 2018. - Прутков Козьма. Сочинения. М., 1975
- Хармс Д. О времени, о пространстве, о существовании; Измерение вещей; Одиннадцать утверждений Д.И. Хармса; «Бесконечное, вот ответ...»; Трактат более или менее по конспекту Эмерсена и др. // Логос. М., 1993. № 4. С. 102—124
- Годик В.Е., Дмитриев В.Е., Дмитриева И.А, Матвеев Б.В. Трансформации предельности в современной философии. // Философия хозяйства М., 2019. № 3. С.169-188.
Подробности о монографии смотрите в каталоге.
Купить книгу всего в пару кликов можно в нашем магазине Вконтакте.