Константно пластично и навечно смертно

Ая Криман в монографии "Философия жизни и смерти в России: вчера, сегодня, завтра" размышляет о хаосе, смерти и людях.

Философия всегда, так или иначе, разворачивается вокруг смерти и ее преодоления. Мысль — это бунт против смерти. Гораздо естественнее про смерть не помнить, не знать, длиться в потоке вещей и событий, множить сущности назло Оккаму. Мыслить — значит иметь смелость поставить преграду, пусть и временную, вклиниться в этот слаженный часовой механизм мироустройста. Пожалуй, единственной преградой, способной действительно замедлить или продлить реальность — вопреки словам и вещам — хоть на миг для Вселенной (или на целую жизнь для человека), являешься ты сам.

Зависание в пространстве — схватка со смертью, где исход предрешен. Но красота и трагизм человека в том, что, несмотря на свою хрупкость, на знание своей конечности — он бросает вызов. В этом просвете рождается истина, красота, любовь, благо. То, что без надрыва никогда не будет настоящим. Всегда нужен надрыв, потому что без него — все расщепляется на слишком человеческое.

Философы — аполлоны, титаны, дионисы, гекаты, кибелы, … удерживают мир от прожорливого Хроноса. Поразительно, но только нарушением естественного порядка вещей, только попыткой поломки этой сакральной структуры можно спасать вечность. Сакральное — это не воздвижение мистических сооружений с утверждением некой связи с божественным, не слепое следование предписаниям с трусливой оглядкой на когда-то кем-то положенное. Потаенное сакральное, раскрываемое человеком — это болезненная ноша знания языка, что всегда ведет к выходу из систем когда-то кем-то положенного; ожидание неминуемого исхода с ясным видением предрешенности. И всегда наступает вдруг, и многовековые шестеренки, движимые законами небесной канцелярии, наконец берут измором хрупкое органическое, и человек ломается с хрустом, смешивается с потоками времени и стирается в ничто жерновами этой жуткой машины.

Бытует мнение, что смерть – это всегда событие, которое случается с кем-то другим. Бытует мнение, что смерти нет. Бытует мнение, что смерть — это конец. Бытует мнение, что смерть — это начало. Что такое смерть, и как нам с ней жить?

Когда хоронят — все пронизаны друг с другом молчанием. Каждому ясно, что слова неприличны. Слова всегда врут. Они где-то там, где есть игры в бисер. Там, где смерть — они просто излишни. Мы чувствуем скорбь…или просто молчим. Близкие и опечаленные встречаются друг с другом слезами, молча кивают друг другу, молча думают, красноречиво молчат. Дальние и неслучайно забредшие погружены в себя и процессию.

Взгляд. Небо. Шаг. Гроб. Процесс похорон зеркален процессу рождения. Последние минуты прощания, и деревянная плацента закрывается… опускается в лоно земли, чтобы потом стать humus’ом. Мать-земля как милосердна, так и беспощадна — она примет каждого, не зная различий. Только в семиосфере будут жить все дела, поступки, труды человека. И семиосфера — это мы сами. Это каждый из нас до последнего.

Самое страшное — умереть одиноко среди не-врагов и не-друзей, на чужой земле, в безвестности. Но так ли страшна для философа смерть? Смерть — это со-бытие, которое делает всех настоящими. Жизнь растворяется в потоках времени, переходит импульсами по клубкам проводов отношений. Жизнь сложно поймать, как и мысль — только ухватив, почувствовав ее трепетание — она тут же выскальзывает, будто ее и не было. А смерть — вот она, явная. Отсутствие всегда заметнее присутствия.

Отношения между жизнью и смертью — самое первичное и жуткое таинство. Смерть — это тоже жизнь. Наивно не думать о смерти, пошло мечтать о вечной жизни. Одно перетекает в другое, мы все расщепимся на молекулы и соберемся обратно. И вроде бы все константно пластично и навечно смертно. И вроде бы не должны настать новые времена. Однако что-то в мире изменилось. Мир дал трещину. И уже мы берем отсчет не от жизни, а от смерти. Мы спасаемся друг от друга, видя в каждом источник конца. Но несмотря ни на что, мы вместе — вместе жить, вместе и умирать.

Да, мир закружило в жутком танце. В нем смешались люди, машины, бактерии, животные, иллюзии, погрешности. Смерть не признает различий. Люди, машины, бактерии, животные, иллюзии, погрешности — мы все имеем срок годности, мы все являемся инкубаторами жизни и смерти друг другу. Однако как же человек? Он же может мыслить. Но если мышление — это механизм, подвластный умиранию, то так ли принципиальна сложность связанности внутренних элементов? Но как же человек? Он же может чувствовать? Он же жаждет спасения?

Нет никакого спасения. Все эти нагромождения систем надежд — не более чем повод отвлечься. Надо просто быть механизмом. Как цветок, как шестеренки в курантах, как восход и рассвет. Вся полнота существования, жажда жизни, счастья — лишь мнимости. Только страдание пронизывает мир, только страдание является настоящим отзвуком реальности. Призрачные мечты о единении с прекрасным, попытка обрести нежную целостность — ловушки, которые съедают время и подтачивают внутренние ресурсы.

Нутро свое надо забетонировать, окружить скорлупой, чтобы не было шанса проникнуть внешним импульсам. Только смирение с трагической участью может на время до смерти оказаться действенным. И тогда станет легче — не чувствовать боли, радости, грусти. Не чувствовать ничего. Только продолжить гул этой мертвой, но пульсирующей субстанции — Вселенной.

Поднимаясь ввысь, продираясь сквозь толщу тысячелетних нарративов, слов, мыслей, образов… Пробираясь через богов, можно выйти в пространство первоматерии. Как перво-, так и окончательной. Там нет никакого смысла, там просто бульон из всего, когда-то созданного человеком и не-человеком. Там нет любви, там нет ненависти, там нет морали, боги там не живут. Все пребывает в едином хаотичном движении. И первоматери нет никакого до этого дела.

Как мы возникли, как мы творились — ее не интересует. У нее нет никакого я. Никакого мы. Ей не важно, откуда мы пришли, и какие у нас грехи и заслуги. И как мы возникли, так и погрузимся в эту жуткую машину по производству ничто и всего. Так зачем участвовать в гонке за счастьем, если в этом нет никакого смысла? Нет вообще никакого смысла, потому что все закончится поглощением этого хаоса. Все эти структуры, системы, философия, религия и прочее — это слабые попытки богов упорядочить, помочь, сопроводить. Они дают подсказки, они творят и создают законы. Но это соревнование безуспешно. Боги мучаются от усталости и одиночества. Им нет равных, а сверху — безразличная, наполненная космическим мусором Пустота. Боги развлекаются, творят, играют, спотыкаются о человеческие самости — вековые души избранных —тех, кто достиг просветления, кто обрел богоподобность. Играют с ними, любят их, злятся и иногда, выдирая из этого круговорота, поглощают их от большой любви. Но в этом нет никакого смысла, поглощая навсегда — они опять страдают от одиночества, корят себя, но продолжают творить. Творить в попытке также найти любовь. Как и люди, как и мы все.

Но там ее нет. И мы рассеемся на образы, иллюзии, станем мерцающими сгустками каких-то плавно текущих сущностей в этом вечном потоке. Это лучший удел избранных богов и их любимчиков. А прочие — разложатся на крупицы и превратятся в прах, который рассеется вдоль курганов вековой бессмысленной мировой истории.

Нет никакого спасения. Выживет не тот, кто сильнее, не тот, кто умеет приспособиться к новому аду и даже не тот, кто бессмертен. Выживет тот, кто придется не по нраву ее величеству Смерти. Так что единственный шанс обмануть и миновать смерть — сразу стать механизмом без чувств, надежд, поиска счастья, быть всегда готовым улететь к великой и безразличной первоматери.

Но несмотря на очевидный исход, находятся философы — аполлоны, титаны, дионисы, гекаты, кибелы, ... которые безвременно спасают мир от всепоглощающего хаоса. Они сдерживают движения событийных тектонических плит и в этих просветах обнаруживают подлинную любовь, красоту, истину, благо. Они не страшатся смерти, не жаждут спасения, они ищут смыслы и живут навзрыд, несмотря на усталость быть человеком.

Подробности о монографии смотрите в каталоге.

Купить книгу всего в пару кликов можно в нашем магазине Вконтакте.