Ты - собака
С Лесиком так всегда – узнает, что приятель новехонький собаку держит, у подъезда часами мнется, скамеечных гарпий собой раздражает, детским горлом похрюкивает, мол, выходи, а я подниматься, ни-ни, не стану!
Потом завирается – футбольная травма на погоду заныла.
- Мне можешь не врать, я знаю как ты мяча боишься, цыпленок, – приятель скажет и отмахнется. – Даже гулять с таким как ты противно! Гадь в портки дальше.
От мамаши тоже всегда достается, если к родичам, бабкам, лобзаться идут:
- Не позорь меня, Леся! Двенадцатый год парню, а все к мамочке жмется! Джессика ласковая, она никого в жизни не тронула!
Мама – тетка бесстрашная, она проводницей картежные банды на рельсы выкидывает, куда ей до подгнившего страхом сердечка? Это других Джесс, может, не тронет. А его, Леську-блондинчика – перекусит. Дверного звонка только коснешься - лаем срывается, в собачьей истерике бьется. А бабки еще и науськивают:
- Ну-ка, Джессика, девочка, цапни его, чтоб тебя не боялся! Алесик, дурачок ты, нельзя бояться собак, они это чувствуют!
Собаки. С собаками много чего делать взрослые воспрещают…Бояться не бойся и в глаза, главное, не смотрю – зарычат, покусают. В хлебный, за булкой столичной пойдешь, из-под помойки, как рыбины, вынырнут, хоть покойничком притворяйся, а побежишь, ведь догонят!
Душонки у них босячные, гопские – толпой, на тех, кто жальчей, нападают, костями и мясом нипочем не откупишься!
- Трусишкин ты, Леська, - мать головой покачает. – Мой поезд в Иртыш упадет, кто о тебе позаботится?
Алеська в ответ лишь захнычет. Ни львов, ни волков не боится – хоть прямо сейчас с дикарями братайся, но из подъезда нос кажет – соседские псины с хозяйских бичей посрывались…Вырывай бумажонку, пиши:
«Дорогой наш, Борис Николаевич! Вот бы вы их сейчас прямо здесь постреляли!»
Мусорный снег по весне оголился – трассибирскиерельсы мать на месяц призвали. Лесик в ее ногах как не барахтался – форму надела, уехала. А на что я тебе, мол, сынок, Мегаблокс, покупаю? Потерпишь…
Ну, а чтоб не боялся и в учебе не скатывался, с дедом Понасом, этажом ниже живет, пообмолвилась:
- К девяти тридцати отводите, в пол третьего забирайте. А дома дежурить не нужно, уроки он делает, готовить умеет, домашний ребенок…
Дед Понас глуховатый, расспросами не мучает, за руку не держит, но через сквер когда идешь, таксы-сосиски тявкают, за старой спиной все же спокойнее. Жаль, рядом с собой на урок не усадишь…В четырнадцатой двулапых шавок хватает. Одна позади, вон, в затылок таращится, нормальных ребят в свою банду вколачивает.
Чичей прозвали – в каждой школе свой такой черт обитает. Или как его звать? Люцифером? Нет, для месноты – Чича и Чирик вполне подходящие клички. Оплеухами маленьких кормит, а на Леську облизывается. Смотрит вслед, дожидается, когда тот без охраны снаружи окажется.
Ух, тогда насладится, ух, тогда наиграется! Между Лесиком и ним целый класс, ручки тетрадки царапают, а как слюни во рту пузырятся – услышишь.
Перемена пришла, с гогочами в столовую скрылся. Леська же рядом с директорской, бутерброды водой запивает.
- Лесик! – Андрейка-приятель сияет. – Никитична заболела! Физкультуры не будет! Ву-хууу!!!
А мальчонка ликовать так не может, у него колбаса прямо в легкие лезет.
- Как заболела? Как не будет? А когда же домой?
- А… - Лесик замялся. – Ты это…Может вместе пойдем?
- Не, у двоюродной сестры День Рождения, за мной батя заедет.
- Ммм…ясно…А как же я тогда? Добросите?
- Опять ты со своими собаками! – разозлился Андрейка. – Заведи себе пса и не бойся!
- А ты возвращайся через гаражи, в круговую. Пацаны там не ходят, их мужики разгоняют. К тому же там дядя Тарас каждый день возится со своей газелью. Если что, ты его просто крикни.
Леська послушал, только угукнул. А Андрейка ушел – в туалете закрылся, скудный завтрак вблевывает.
Лесик, значит, через цыплячью натуру свою переступает, позвонить у директрисы выпрашивает, а в ответ:
- Алло? Алло? Говорите, не слышно! Вашингтон? Ууу, вражий голос!
В итоге, одинокая детская тень, по бетону и подтаявшим льдинам, крадется, слезы и сопли холодной рукою промачивает. А еще, чтоб спокойнее, попсень себе шепчет:
- Ну, где же ты, студент, игрушку новую нашел…Гуляй, гуляй студент, а девочку мою не трожь…
Да уж, кому-кому, а девчонкам через гаражи путь заказан. Слесарное племя здесь водочку глушит, за поцелуи красоток пускает. На строительной свалке распнет, оприходует, а откажешься – погреба под землею глубокие…
А Леське чего их бояться? Мальчишек не трогают, напротив, еще с добротухой: «Смышленыш, смышленыш! Ключ на двенадцать подкинь, не дотягиваюсь…»
Но сейчас тишина, благодать – как бы лай не нарушил. Сторожа сердобольные своры раскармливают, суки как черви плодятся, на щеночка посмотришь – скальп, как ковбои, снимают.
Того и гляди, сам от испуга, разноешься. Шапку снимай и грызи, чтоб никто твоих слез не услышал.
Человеческий плач это то же скуление. Почуют, подумают, что щеночка обидели, всей стаей, всем прайдом сбегутся…
- Господи, помилуй! – Лесик шапку в весеннюю слякоть бросил.
А впереди, шагов двадцать, как накаркал, собака привязана. Одинокая, черная, беспородная шавка – в нее палками тычут и зажигалками шерсть подпаляют.
- Олеська! Олеська, ты что ли? Пацаны! Тут наша Олеська! Одна! А где мамочка?
Это Чича орет. Эх, андрейкино слово и в булку размоченную не оценишь. Гаражами не ходят, гаражами бояться!
Но вот они здесь, Чича уже приближается, остальные над псом потешаются. А он такой жалобный, воет, совсем обессилел, даже лапой отбрыкнуть не может.
- Ну, что, Олеся? Побазарим, мой милый?
- Отпустите собаку, – мальчик бормочет.
Строительный мусор, говорите, разбросан? А строительный хлам это что? Арматура. В одну из таких Лесик, как в рыцарский меч, взял и вцепился. Воздух, как фрукты, шинкует.
- Отпустите собаку! Отпустите собаку! АААА!!!
И зажмурился, чтоб себе самому в глаза не натыкать.
- Чича! Да он псих! Он больной, Чича! Ну его, сваливаем…
- Придурок, Кормильцев, - заводила головой покачал. - Да хоть трахайся с ней, зоофил!
Нет, Лесик, он даже слова такого не знает. Подождет, пока макушки пацанские из вида исчезнут, да несчастного пса всем тельцем обнимет.
А тот в ответ собственную кровь с трясущихся пальчиков слижет. Человеческой речи не знает, но, верно, подумает:
«Ну, что, брат? Теперь ты сам почти как собака. Почти как собака».