Куда утекла серая масса и где теперь …вещество?
Эссе о том, где не дают говорить
Комментарии перед прочтением:
Возможно, это эссе изначально не будет соответствовать критерию аргументированности — здесь нет отсылок к аргументам и подключения исторического пласта. Но поднимая эту тему, мне не хотелось бы говорить о ней рационально, потому что я не могу выделить этот компонент сейчас. А смотреть на выборочные факты, собранные этими «полярностями» (потому что я не вижу объективности, да и вряд ли она найдется), не хочу.
В этом эссе я хотела передать ощущения от медиа: как от переживаний частного человека в маленьком коллективе эти процессы перетекают в медиапространство. И говоря о политике, точно так же не дают всем зрителям конфликта говорить о своей позиции.
Этим текстом я не хочу подчеркнуть чью-то правоту, потому что ее по-прежнему для меня нет — но сказать о том, как важно слышать и быть услышанным. Просто потому что важно принять, что чужое мнение точно так же, как и ваше собственное, имеет место.
И оно будет существовать. Сначала на частном уровне, потом в группе, на кухне — и уже потом в медиа.
Информационную войну мы проиграли еще в начале. Но что мешало им начать действовать потом? Бессилие и засилие. Две силы, которые не смогли ужиться.
Примерно так можно обозначить мои мысли с февраля. Однотипные мнения, под копирку склеенные из заголовков изданий, дурацкие хештеги и ужасно-затяжные беседы в спасибо-разрешенном-вконтакте. Фу.
Новая реальность, какой бы гласной и псевдосвободной она ни была, не дает тебе право отличаться.
Ты становишься такой же массой, просто с пометкой «свободомыслящий».
Мне до сих пор кажется неправильным судить о мировой политике однобоко, исследуя только западные или оппозиционные СМИ. Почему так происходит? Потому что люди сегодня люди, только если они не смотрят телевизор. «Я читаю оппозиционное медиа, хожу на митинги и ненавижу правительство», — примерно такая серая масса, которой нет у них в голове, «засиливает» интернет-пространство, тотально подавляя людей инакомыслящих. Слово даже пришлось из «репрессионных» времен взять.
К слову, и у нас не лучше. Почему проиграли на информационном фронте? Потому что не рассказывают правды сейчас. Хотя о правде-то мы, наверное, никогда ни от кого и не узнаем.
Судить можно, только имея аргументы двух сторон. С комплексным взглядом и прежде всего головой, которая способна мыслить критически. Нас, журналистов, вроде этому учат. А вроде как нельзя научить тому, чего нет. Все потому, что желание противостоять в какой-то момент стало сильнее желания разобраться и понять, что не все черное, что белое. Но если вы в принципе готовы вынести кому-то приговор — я не стану вас хвалить, потому что так сделали тысячи. А тысячи — для меня лишь масса. Проводить PR-кампании мы умеем, да и сделаны они так же для зрителя толпы.
Ситуация, какой бы ужасной она ни казалась, всегда комплексна. Это замечательно-правильное слово из математики передает свойство науки и всего в мире — многомерность.
Прозвучал ультиматум. И вместо того чтобы задуматься, что к нему привело, чем это грозит и почему вдруг участников диалога стало больше 11, мы идем на баррикады.
«Мы против несправедливости», «Любим букву “з”», «Слава Украине», «Задавим кулака как класс» — сказали мы, забывая, что где-то это уже было. Хотя зачем нам учиться.
Мы стало единым серым веществом, отделившимся от головы и идущим как амебы — пассивно в разные стороны, поглощая все на своем пути.
Поглощая тех, кто мыслит иначе, утягивая в слизь факты и разум. Убегая или оставаясь, мы создаем чудовищную объективность, от которой бы отказалась даже Айн Рэнд.
Вы переживаете: кто-то хочет умереть, кто-то — убежать из страны (а почему за пределами России вам вдруг должно стать легче? Какое условие там исцеляет вас от «душевных мук» — и такие ли это муки тогда уж, если вы не враг народа?). Однако те, кто бежит, вдруг стали врагами, а те, кто остались — «массой». Опять не то.
Больше масс, чтобы потеряться.
Я не знаю, как на это реагировать. С одной стороны, хочется поддержать людей, у которых сыновья уходят в неизвестность, у которых теперь нет работы, которые боятся выйти из дома (да и где их дом теперь?) — и не только потому что там большой вооруженный мир, но и потому что там тот, кто меня осудит.
То ли виртуальность на вас так влияет, но мир не состоит из новостей. В мире есть реальность, которая передвигается со скрипом двухтысячелетней (и то смотря как считать) старухи — нехотя и упрямясь, потому что за это время колесики уже стерлись, и стирать протезы как-то не хочется. А кроме них ничего и не осталось.
Хотя, может, и их скоро не будет, и будет тебе бабка счастье.
Настало время привязать это к медиа — хотя более комплексной картины из этих осколков мыслей как по мне не соберешь. Тебя не хотят слышат? Хорошо. Ты можешь спокойно говорить, что думаешь? По-прежнему нет.
Будьте честны хотя бы перед собой: как долго вы могли общаться с людьми кардинально противоположных взглядов?
Наверное, редко какой человек сможет подружиться с ним.
С ним, потому что Он начинает выделяться из массы. Да, возможно, он не умнее, и его мнение не отражает и сотой реального положения дел. Но что в какой-то момент запретило ему говорить? Чья-то узость мышления.
Банальная узость и исчерпавшая свое значение толерантность. В эпоху психологов и заботы о себе мы стали инфантилистами — и разумный эгоизм, о котором когда-то говорила все та же Айн Рэнд, превращается в похвалу глупости.
Личные истории, которые мы можем разобрать на кухне, точно так же работают в медиа. Бессильные противостоять политике, они вливаются в ее бурный поток — только беда в том, что прибивает их то к одному, то к другому берегу. А середины, выходит, и нет.
Первыми ломались те, кто верил, что скоро все закончится. За ними идут те, кто не верил, что это когда-нибудь закончится. Выжили те, кто сосредоточился на своих действиях, без ожиданий того, что может произойти или не случиться.
Медиа пока что — лишь чашка Петри с идеальной средой, где бурю можно разложить в масштабе стакана. Но вот люди, которые встанут из них — разговор действительно стоящий. Потому что у любого «[чело]вещества» есть мозг, а у любого мозга — клетка.