Герберт Уэллс. Об уме и умничанье

И, кстати, о неком Крихтоне



   Крихтон   невероятно   умный   человек   -    почти    неправдоподобно,
сверхъестественно умный. И не просто сведущий в том или в этом,  а  вообще
образец ума; вам его никогда не обскакать; он идет по  свету  и  бесцельно
рассыпает перлы своего остроумия. Он  побивает  вас  в  шутках,  ловит  на
неточностях и подает  ваши  лучшие  номера  куда  тоньше  и  оригинальней.
Истинно воспитанный человек, на столь  многое  притязающий,  окажется,  по
крайней мере вам в утешение, уродлив лицом, хил или несчастлив в браке, но
Крихтону и в голову не  приходит  подобная  деликатность.  Он  появится  в
комнате, где вы, скажем, сидите  компанией  и  острите,  и  начнет  сыпать
шутками, пусть и менее забавными, но, бесспорно, более хлесткими. И вот вы
один за другим умолкаете и, попыхивая трубкой, глядите на него с тоскою  и
злобой. Еще не было случая, чтобы он  не  обыграл  меня  в  шахматы.  Люди
говорят о нем и спрашивают моего мнения, и, если я решаюсь нелестно о  нем
отозваться, смотрят  так,  будто  подозревают  меня  в  зависти.  Безмерно
хвалебные рецензии на его книги и полотна предстают моим  взорам  в  самых
неожиданных местах. Право, из-за него я почти перестал  читать  газеты.  И
однако...

   Подобный ум - еще не все на свете. Он никогда не  пленял  меня,  и  мне
часто думалось, что вообще  он  не  может  никого  пленить.  Допустим,  вы
сказали что-то остроумное,  произнесли  какой-то  парадокс,  нашли  тонкое
сравнение или набросали образную картину; как воспримут это обычные  люди?
Те, кто глупее вас,  люди  нетонкие,  заурядные,  не  посвященные  в  ваши
проблемы, будут попросту  раздражены  вашими  загадками;  те,  кто  умней,
почтут ваше остроумие явной глупостью; ровни же ваши сами рвутся  сострить
и, естественно, видят в вас опасного конкурента. Словом, подобный ум  есть
не что иное, как чистый эгоизм в его наихудшей  и  глупейшей  форме.  Этот
поток остроумия, извергаемый на вас без устали и сожаления, -  неприкрытое
хвастовство. Гуляет себе по свету этакий хмельной раб острословия и сыплет
каламбурами. А потом берет те, что  получше,  и  вставляет  в  рамку,  под
стекло. И вот появляется импрессионистская живопись вроде картин Крихтона,
- те же  нанесенные  на  полотна  остроты.  Они  лишены  содержания,  и  у
скромного благомыслящего человека моего типа вызывают приступы отвращения,
точно так же, как фиглярство  в  литературе.  Сюжет  здесь  не  более  чем
предлог, на деле это бессмысленная и неприличная самореклама. Такой  умник
считает, что возвысится  в  ваших  глазах,  если  будет  беспрестанно  вас
поражать.  Он  и  подписи-то  не  поставит  без   какой-нибудь   особенной
завитушки. У него начисто отсутствует главное свойство джентльмена: умение
быть великодушно-банальным. Я ж...

   Если говорить  о  личном  достоинстве,  то  юному  отпрыску  почтенного
семейства, небездарному от природы,  не  к  чему  унижаться  до  подобного
кривлянья. Умничанье - последнее прибежище слабодушных, утеха  тщеславного
раба. Вы не можете победить с оружием в руках и не в силах достойно снести
второстепенную роль, и вот себе в утешение вы пускаетесь  в  эксцентричное
штукарство и истощаете свой мозг острословием. Из всех зверей  умнейший  -
обезьяна, а сравните ее жалкое фиглярство с царственным величием слона!

   И еще, я никак не могу избавиться от мысли, что ум - наибольшая  помеха
карьере. Разве приходилось вам видеть, чтобы по-настоящему  умный  человек
занимал важный пост, пользовался  влиянием  и  чувствовал  себя  уверенно?
Взять, к примеру, хотя бы Королевскую академию или суд, а  то  и...  Какое
там!.. Ведь само понятие  разума  означает  способность  постоянно  искать
новое, а это есть отрицание всего устоявшегося.

   Когда Крихтон начинает особенно  действовать  мне  на  нервы,  обретает
новых поклонников или входит в еще большую славу,  я  утешаюсь  мыслями  о
дяде  Августе.  Это  была  гордость  нашей  семьи.  Даже   тетя   Шарлотта
произносила его имя с замиранием в голосе. Он отличался  поразительной,  я
бы даже сказал, исполинской  глупостью,  которая  прославила  его  и,  что
важнее, доставила ему влияние и богатство. Он был прочен,  как  египетская
пирамида, и от него так же  трудно  было  ждать,  чтоб  он  хоть  капельку
сдвинулся с места или сделал что-нибудь неожиданное. О чем бы ни шла речь,
он всегда выказывал  полнейшее  невежество;  все,  что  он  изрекал  своим
звучным баритоном, было чудовищно глупо. Он  мог  -  я  не  раз  был  тому
свидетелем - сровнять с землей какого-нибудь умника типа  Крихтона  своими
похожими на трамбовку тяжелыми, плоскими и увесистыми  репликами,  которых
было ни отразить, ни избегнуть.  Он  неизменно  побеждал  в  спорах,  хотя
совсем не был остер на язык. Он просто подминал под себя собеседника.  Это
походило на встречу шпажонки с лавиной.  Душа  его  обладала  колоссальной
инертной массой. Он не знал волнения, не терял выдержки, не утрачивал сил,
он давил - и все тут. Умные речи разбивались о него, как легкие  суденышки
о бетонированные берега.  Его  точным  подобием  является  его  надгробный
памятник - массивная глыба из нетесаного гранита, откровенно  безобразная,
но видная за милю. Она высится над лесом крохотных белых символов  людской
скорби, будто и на кладбище он подавляет собой целую толпу умников.

   Уверяю  вас,  разумное  есть  противоположность  великому.   Британская
империя, как и Римская, создана тупицами. И не исключено, что  умники  нас
погубят. Представьте себе полк, состоящий из шутников и  оригиналов.  Свет
еще не знал государственного деятеля, который не отличался бы  хоть  малой
толикой глупости, а гениальность, по-моему,  непременно  в  чем-то  сродни
божественной простоте. Те, кого  принято  называть  великими  мастерами  -
Шекспир,  Рафаэль,  Милтон  и   другие,   -   обладали   какой-то   особой
непосредственностью, неизвестной Крихтону.  Они  заметно  уступают  ему  в
блеске, и  общение  с  ними  не  оставляет  в  душе  тягостного  духовного
напряжения.  Даже  Гомер  временами  клюет  носом.  В  их  творениях  есть
пригодные для отдыха места - широкие, овеваемые ветром луговины  и  мирные
уголки. А вот Крихтон не открывает вашим взорам просторов  Тихого  океана;
он томит вас бесконечным видом на мыс Горн; всюду хребты да пики, пики  да
хребты.

   Пусть Крихтон нынче в моде - мода эта недолговечна.  Разумеется,  я  не
желаю ему зла, и все же не могу отделаться от мысли, что конец его близок.
Наверно, эпоха умничанья переживает свой последний расцвет. Люди давно уже
мечтают о покое. Скоро заурядного человека будут разыскивать, как тенистый
уголок  на  измученной  зноем  земле.  Заурядность  станет   новым   видом
гениальности. "Дайте нам книги без затей, - потребуют люди, - и самые  что
ни  на  есть  успокоительные,  плоские  шедевры.  Мы  устали,   смертельно
устали!". Кончится этот  лихорадочный  и  мучительный  период  постоянного
напряжения, а с ним исчезнет и литература fin  du  siecle'а,  декаданса  и
прочее, прочее. И тогда подымет голову круглолицая и заспанная литература,
литература огромной цели и крупной формы, полнотелая и спокойная. Крихтона
запишут в классики,  господа  Мади  будут  со  скидкой  продавать  его  не
нашедшие спроса произведения, и я  перестану  терзаться  его  тошнотворным
успехом.

   1898

Герберт Уэллс

Английский писатель и публицист. Автор известных научно-фантастических романов «Машина времени», «Человек-невидимка», «Война миров» и др. Представитель критического реализма. Сторонник фабианского социализма. Трижды посещал Россию, где встречался с Владимиром Лениным и Иосифом Сталиным.