притча о трансформации и трансформерах (или о другом)

07.03.2021

*
наконец записал текст, который много раз начинал заново, но не мог продолжить, всё время что-то мешало, или вообще забывал о нём (впрочем, таких текстов много)

незаметная страница.

*

от бесконечного редактирования получилось путано и мудрёно. возможно, когда-нибудь смогу отредактировать до степени спокойной ясности, но явно не сегодня

И бездна нам обнажена

С своими страхами и мглами

в «Превращении» Кафка воплотил бессознательный, т.е. непроговариваемый страх человека, который подозревает, что Другие (близкие — родственники, или далёкие — знакомые, коллеги и т.д.) могут внезапно превратиться в монстров, или просто стать чужими в своём отношении к тебе, если ты лишишься привычных для них формальных признаков Нормального Человека, или в том случае, если они узнают твою сущность, т. е. то, кем ты являешься на самом деле.

это очень неприятное, всегда вытесняемое бессознательное предположение: что в Другом может таиться хорошо замаскированная ксенофобия — травить ксеноморфа — непохожего, другого за то, что он отвратительно Чужой (не свой), иной, страшный, не такой, как ты, или не такой, каким ты хочешь его видеть для собственного комфорта. так возникает этот внезапный ужас понимания того, что ты совсем не знаешь оборотную сторону Другого, и увидишь её только после того, как сам снимешь маску, уберёшь лишние формальные покровы твоей сущности, которые сделают тебя уязвимым.

здесь ещё даже двойной страх: не только страх переживания возможной реальности отвержения, но и страх мысли об этом переживании — кощунственно страшно подумать о том, что другой (особенно близкий) может повернуться к тебе незнакомой оборотной стороной, стороной, которую ты никогда не знал и не хотел бы узнать о её существовании.

Земфира в песне «мама» (новый альбом «бордерлайн») поёт глухим голосом человека из колодца: («я же кто-то другой, другого цвета даже») тоже, кажется, об этом: о горечи сознания одиночества несоответствия представлениям даже самого близкого человека, о том ужасе живого сопротивления, жгучего нежелания того, чтобы мир тебя поймал («мир ловил меня, но не поймал» Гр. Сковорода).

в новелле Кафки, помимо собственно сюжетного оборотничества — превращения, к тому же возникает метафизический перевёртыш: формально в Чужого (страшное насекомое) превращается герой, но внутрисодержательно Чужими по отношению к нему оказываются «близкие» люди. бездна, которая накатывает, и ты держишься за протокольно-спокойные слова, чтобы не сойти с ума, но от этих слов почему-то возникает обратный — пугающий эффект: Кафка описывает эту бездну протокольным обыденным языком клерка, но от этого бездна страшнее, чем если бы она была описана мифическим метафорическим языком.

*

дело в том, что это почти невозможно предугадать / узнать (кем является Другой по отношению к тебе): пока ты вполне соответствуешь всем формальным критериям Нормального Человека, по представлению окружающих (внешний вид: одежда, речь, походка, даже — выражение лица), проще говоря, пока ты выглядишь «как Нормальный Человек» и у тебя «всё, как у Людей» (Гр. Оборона), к тебе относятся хорошо (по крайней мере, другие Нормальные Люди). но параноику, или реалисту (как понять, где проходит граница между ними?) часто кажется, что в этом «относятся хорошо», конечно, нет никакой безусловной любви: достаточно формально видоизмениться, и граница между «Монстром» (Чужим) и Безусловно Любящим (принимающим тебя) станет отчётливой.

и борьба, как ни странно, идёт только между безусловной любовью принятия и тем потенциально дремлющем в тебе, или в Другом монстре, не принимающем Чужого. понятное дело, у Кафки всё плохо: у него, конечно, побеждает «Монстр» — обыватель, который не готов отказаться от привычных формальностей восприятия Другого, потому что боится обнаружить вместо скучного, но привычного коммивояжёра отвратительное насекомое чудовище. Другому даже легче, например, для себя решить, что ты либо «болен», либо прикидываешься, играешь какую-то чужую роль, чем признаться, что это и есть ты настоящий, в этих «повадках», в этом голосе, в этой манере, в этом панцире страшного насекомого.

*

впрочем, кроме Безусловно Любящих и Чужих (Монстров) в подобной ситуации (можно назвать её ситуацией Трансформации*) обязательно появляются Доктора** (и не всегда это представители профессии), желающие «вылечить» тебя, т. е. помочь снова вернуться или попасть (если ты там ещё не был) в оболочку Нормального Человека. можно было бы предположить, что Доктора занимают срединное (компромиссное) положение между Монстрами и Безусловно Любящими, однако цель Докторов — вернуть тебе нормативную оболочку, т. е. сделать «удобным» для других, следовательно, Доктора «играют за команду» Монстров, а значит никакое это не «срединное положение» — это то же (тоже) зло, только замаскированное под добрость (добродетель): Доктора — те же стражи порядка матрицы, т. е. они следят за тем, чтобы не было ничего выдающегося, выпадающего из плоской матричной картины, никаких лишних нелепых, неуместных элементов.

*что подразумевается под Трансформацией? (пояснение необходимо, т. к. иногда я использую слова не в их прямом или первичном значении). Трансформацию можно понимать и рассматривать в узком, частном смысле, что, конечно, даже интереснее, исходя из современных понятий-реалий: например, как coming out, но узкий смысл всё равно остаётся узким / тесным. поэтому обратимся лучше к широкому (отвлечённо-метафорическому) толкованию Трансформации — как раскрытия, а точнее нескрывания своей уже существующей сущности. можно предположить, что образ насекомого у Кафки — это натурализированная / визуализированная метафора, т.е. некая истинная сущность, «душа» коммивояжёра (коммивояжёр — ведь только его социальная функция), и вот она (эта сущность) открылась всем в своём неприглядном ужасе беспомощности, что вот она твоя душа — беспомощное безъязыкое насекомое вне соблюдения всех формальностей, раздетая сущность вне привычных оболочек.

«и бездна нам обнажена / с своими страхами и мглами», — пишет Тютчев. но не человек перед бездной, а бездна перед ним вдруг оказывается уязвимой, потому что это она обнажена, а человек как раз одет во множество одёжек, форм, функций, скрыт под тысячами условных фраз и формальных оболочек и т. д. и тогда выясняется страшное — Человек Обыденного (Обыватель) держится только за привычные формы (взаимодействия, внешнего вида и пр.), всё остальное для него — отвлечённые категории, не имеющие отношения к реальной жизни. т. е. согласно страшной логике обывателя, если человек изменил свою форму на неприемлемую социумом, он не вправе больше находиться рядом с людьми, независимо от того, что его переживания и мысли по-прежнему остались человеческими. обыватель ужасен не тем, что он привык к обычности / обыденности, а тем, что он никогда не проникает дальше формы и боится любого несоответствия матричным параметрам.

и если всё же разорвать эти привычные формы (Наутилус: «рвать ткань») мир откроется в своей неприглядной наготе, хаосе ночи (и снова Тютчев: «день — сей блистательный покров»), который обнажает глубинные сущности, воплощая их в образах сновидений. многое из того, что мы видим в глубоких снах (не в поверхностных) — материализация бессознательного. не случайно грегор превращается в насекомое именно во сне, т.к. обнаруживает это утром. превращение грегора замзы — это тоже сон, образ сновидения, который просто по каким-то ужасным причинам (сбой в матрице, глюк в системе) не смог вернуться в свой мир, не успел вовремя исчезнуть в чёрных дырах бессознательного и остался, застрял в яви как пришелец — Чужой на чужой земле, где законы сна уже не властны, и образ сна (чудовище хаоса — «страшное насекомое») — просто неподвижный его (сновидения) осколок. та беспомощность ужас немоты, которые испытывает человек в кошмарном сне, у Кафки воплотились в явственном. сон, этот его образ, визуализированный Кафкой, — и есть та бездна, которая величествует в хаосе ночи, но наяву осознаёт свою беспомощность, смешную уязвимость перед формами обыденного.

если представить, что все те странные страшные образы, которые мы иногда видим в очень глубоких снах (из которых трудно выйти — проснуться), вдруг остались с нами при пробуждении, это и был бы Франц Кафка. или, например, предположить, что в этих глубоких снах воплощается / материализуется наше Затаённое, душа, тогда насекомое Кафки — тоже одна из трансформаций души грегора замзы.

*

всё же зачем Кафка «рвёт ткань» и «обнажает бездну»? не только, чтобы показать низость обывателя, трусливо цепляющегося за привычную форму (формальное), и бегущего бездны Неизвестного, но и окунуть тебя (Жуковский «Кубок») в настоящую реальность Глубины, дать почувствовать, что только она (эта глубина) и реальна: формы распадаются, меняются («всё видимое нами — только отблеск, только тени от незримого…», В. Соловьёв).

но даже если мы осознаём это, всё равно наяву остаёмся «эстетами», а не «гуманистами»: нас интересуют формы взаимодействия, и даже эмоции в повседневности — не всегда выражение чувств, гораздо чаще они — только форма — смайлик, фейк.

*

стоит, пожалуй, дать и определение Трансформера — тот, кто не хочет, чтобы его «поймали» (определили словом, нашли подходящую ячейку-термин для «экземпляра»), и для того постоянно меняет форму. это тот, кто в сущности и не желает приобретать устойчивую окаменелую форму (аморфный), и который поэтому оказывается гибко-мягким, открыто-беспомощно-уязвимым как ребёнок, избегает условностей, лишён способности к привычной человеческой коммуникации и постоянно нуждается в безусловной любви (наверно, больше похоже на определение аутиста).

**речь, конечно, не о реальных докторах, а вообще о тех, кто почему-то взял на себя выполнение такой социальной функции в отношении Трансформера, т. е. кого-то, кто не соответствует формальным критериям Нормального Человека.

22.02.2021 (ред.07.03.2021)